История Литвы с древнейших времен до 1569 года - Эдвардас ГУДАВИЧЮС

Политическое положение Литвы при Кейстутовичах и Ягеллонах обрело много черт, присущих всей восточной части Центральной Европы. Дав Польше династию Ягеллонов, Литва помогла созданию политического центра, самого сильного во всем регионе. В XV в. Польша заняла то положение, которым во второй четверти XIV в. обладала Чехия, а в третьей четверти – Венгрия, только династия польских монархов пришла не из Западной Европы, а из страны, едва присоединившейся к региону. Польша стала для Ягеллонов мостом к престолам Чехии и Венгрии. В конце XV в. эта династия охватила своей властью весь регион. Будучи местной в региональном отношении, она для чехов и венгров хотя бы отчасти представляла их собственные династии, ненадолго заменившие выходцев из Западной Европы. Поляки ее ассимилировали, для литовцев она осталась своей в силу происхождения и интересов. Правя этими четырьмя монархиями, Ягеллоны по значению сравнялись с возвышающимися Габсбургами. Однако в том же 1492 г., когда пала последняя опора мавров на Пиренеях и Колумб добыл в Америке приданое, вскоре доставшееся Габсбургам, – политическую систему Ягеллонов с востока накрыл русский колосс. Он не был единственным: уже сто лет на регион с юга давил другой колосс – Турция. Литва и Венгрия стали для западной цивилизации бастионами на линии соприкосновения с исламской и византийской цивилизациями, обретшими новую политическую силу. И это произошло в то время, когда на другом порубежье западной цивилизации от навязанных ей функций бастиона избавилась Кастилия. Когда перед Западной Европой простерся Атлантический океан, Центральная Европа превратилась не в ее экономический /445/ тыл, но в прикрытие, обязанное все более напрягать свои силы. Династия Ягеллонов объединяла эти силы, но не могла делать это эффективно. Мешало как шаткое положение выборных властителей в трех из четырех монархий региона, так и династические притязания самих Ягеллонов, очевидно не совпадавшие с приоритетами каждой отдельной страны. Литва тут была единственной, кто не обладал рангом королевства и неограниченным правом избрания монарха. Будучи колыбелью династии и ее изначальной опорой, она одновременно была самой бедной, наиболее отсталой и наименее связанной с Европой страной из всех, где правили Ягеллоны. Это противоречивое положение имело следствием и противоречивый статус самой Литвы в политической системе Ягеллонов. В Чехии и Венгрии Ягеллоны считались польской королевской династией (потолок в покоях Владислава Ягеллона в Градчанском замке был декорирован гербами Чехии и Польши). Однако наряду с этим не предавались забвению и литовские корни этой династии (на деньгах будущего Сигизмунда II, когда он был глогувским князем Чешского королевства, в качестве династической эмблемы чеканился герб Литвы).

После Мохачской катастрофы (1526 г.) Ягеллоны утратили венгерский и чешский престолы (это было предусмотрено еще Венским договором 1515 года). Как и при молодом Казимире, им остались лишь Польша и Литва. Соотношение сил между двумя странами не изменилось, ибо несколько повысились значение и престиж Литвы при одновременном увеличении потенциала Польши. Великое княжество Литовское сохранило противоречивое положение династической опоры и второго партнера по персональной унии. Следствием такого положения были многие внешнеполитические неудобства, однако оно вместе с тем гарантировало поддержку Польши против усиливающейся Руси. Ввиду последнего обстоятельства такая поддержка была необходима (Ольшанская группировка в 1440 г., естественно, не могла этого предвидеть, но ее шаг при таком повороте событий был наиболее обоснован). Литовская знать была заинтересована в сохранении статуса опоры для династии Ягеллонов. Поскольку в этом статусе были не менее заинтересованы и сами Ягеллоны, их династические чаяния и политические устремления Литовского государства по большей части совпали. /446/

5. Национальные и культурные

отношения при формировании

сословного общества Литвы

а. Складывание русинской народности

Великие князья Литовские принимали католичество и встраивали свое государство в политическую систему Европы, когда среди их подданных большую часть составляли православные и нелитовцы. В XV в. окончательно прервались организационные связи их Церкви с Русью, а сама эта часть подданных, как и литовцы, испытали влияние латинской культуры. Русские бояре включились в сословные структуры Литовского государства. Возникновение отдельной Киевской митрополии, появление общего сейма и утверждение единого дворянского права, единая система должностей в масштабе территории всего государства знаменовали интеграцию русского боярства в государственную и общественную жизнь Великого княжества Литовского. Замкнутость отдельных русских земель уходила в прошлое, но всё это совершалось на фоне складывания сословной структуры общества, нехарактерной для Руси, по мере разрыва связей с Русью по ту сторону границы и их упрочению с ядром литовского государства. В начале XVI в. жители каждой русской земли прежде всего ощущали то, что их связывало, а не разделяло с жителями других земель. Слово «русский» значило больше, чем полочанин или волынянин, но это не был тот русский, что жил в Русском государстве. Последний воспринимался как московит, с которым не связывала этническая общность. Русские, жившие в Литовском и Польском государствах, стали ощущать себя отдельным этносом. Себя они называли русскими, но московитян русскими не считали. Для русских на Руси они были «литвинами», и именно это наименование в XVI в. обрело различительное значение. Для литовцев они, естественно, были русскими, но русские с Руси тоже были московитяне.

Русских литовцы называли русинами gudai (т. е. русинами). С возникновением отдельного понятия «московит», русинами принято определять только русских, живущих в Литовском и Польском госу- /447/ дарствах. Так сузились этническое понятие «русин» – в литовском, и понятие «русский» – в языке русских Литовского государства, а это полностью соответствовало возникновению русинской, т. е. русской народности в Великом княжестве Литовском. Иначе говоря, с начала XVI в. следует вести речь о русинской национальности, проживающей в Великом княжестве Литовском и в управляемой Польшей Червонной Руси, – не тождественной восточно-русской (великорусской, московской), или просто русской национальности, живущей в Русском государстве. Этот перелом в самосознании, конечно, был характерен лишь для дворян и мещан, но о национальном самосознании крестьянства в ту пору вообще не было речи.

Восточная граница Литовского государства рассекла на два направления русский письменный язык и взаимосоответствие этого языка и местных говоров по обе стороны рубежа. Стремительное формирование сети административных и судебных канцелярий Великого княжества Литовского на рубеже XIV–XV в., а также быстрый рост их делопроизводства в более поздние десятилетия XV в. вызвали к жизни светскую старорусскую (далее – русинскую) пись- /448/ менность рядом с традиционной церковной, что неуклонно вело к возникновению отдельной канцелярской терминологии. Последняя способствовала отрыву от традиционной лексики и фразеологии, усиливала влияние говоров на письменный язык. Канцелярский язык воздействовал на художественную литературу; в начале XVI в. это отозвалось даже на религиозной православной письменности. Наречия писцов из разных областей, в начале XV в. иллюстрировавшие влияние говоров на письменный язык, к концу XV в. сами подчинились уже сложившимся междиалектным канонам письменного языка. Наиболее сильным было воздействие говоров, которыми пользовались русины, жившие по соседству со столичным Вильнюсом, оно и проявлялось в деятельности великокняжеской канцелярии. Местные признаки формировались в Полоцко-Смоленском и Волынско-Киевском ареалах, однако они не помешали сложиться общему интердиалекту. Сохранилась определенная дистанция между наречиями и стойкой письменной традицией, однако русинский интердиалект стал реально функционирующей литературной речью, которая усваивалась в процессе делопроизводства и обучения литовских школьников русинскому языку. В середине XV в. для того, чтобы в Русском государстве воспользоваться текстами, написанными на этом языке, их приходилось переводить на русский (московский) язык.

Складывание русинской народности определяло соответствующие ей потребности социальной и культурной элиты, а те в свою очередь формировали специфические черты художественной литературы. Распространились написанные по-русински и популярные в Европе романы и повести: «Александрия», «Повесть о Трое», «Книга о Тундале», «Тристан и Изольда». Сравнительно скоро появились книги, напечатанные на кириллице: в 1491 г. (возможно, и раньше) вышли четыре литургических издания в Кракове. Полоцкий мещанин Франциск Скорина, финансируемый сыном вильнюсского городского советника Богданом Онковым, издал в Праге в 1517 г. псалтырь, а в 1517–1519 г. – часть Библии (22 книжками). Переселившись в Вильнюс, он основал печатню и в 1522 г. издал «Малую подорожную книжицу» (она соответствовала като- /449/ лическому Виатику), а в 1525 г. – «Апостола». Славянские тексты Скорина переводил на русинский язык и своими изданиями поддерживал униатские (унионистские) усилия Вильнюсских епископов: в его Библию была включена книга Юдифи, признаваемая лишь католической Церковью. В 1512 г. в университете Падуи он получил степень доктора медицины. Деятельность этого всесторонне образованного человека знаменовала поворот русинской письменности к разговорному языку, и это отделило ее от скованной традициями русской письменности. Русинская литература приобрела черты, характерные для Западной Европы. Кириллическая типография, пусть и действовавшая в Вильнюсе эпизодически, способствовала началу книгопечатания в Литве.