Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 4. Пьесы - Карел Чапек

Отец. Видишь ли, душенька, у врача тоже есть свои обязанности. Такая уж профессия, не правда ли, Ондра?

Мать. И далась тебе эта желтая лихорадка! Мог бы оставаться дома и лечить больных… или оказывать помощь при родах.

Ондра. Послушай, мама, рассуди сама: от желтой лихорадки умирали ежегодно сотни тысяч. Было бы позорно не найти от нее средства. Это был просто-напросто… долг.

Мать. Твой долг?

Ондра. Долг науки. Видишь ли, мамочка, это очень тяжелая и мучительная болезнь. И люди там… если бы ты видела, как они умирают, ты сама сказала бы: «Нет, Ондра, этого так нельзя оставить!» Это страшная вещь, мама. Кому-нибудь непременно нужно было туда поехать.

Мать. Но не обязательно тебе? Нет, Ондра, ты меня не убедишь.

Отец. Отчего же не ему? По-моему, голова у него была неплохая. А в таких случаях, деточка, за дело должны браться самые лучшие.

Мать. И, значит, самые лучшие должны умирать?

Отец. Ничего не поделаешь. Иначе нельзя, душенька. Самые лучшие всегда должны идти впереди. Можешь быть спокоен, Ондра: ты правильно поступил.

Мать. Ну да, конечно. Вы, мужчины, всегда заодно! Тебе легко говорить «правильно поступил», а если бы ты только знал, что со мною было, когда я получила телеграмму… Это просто не умещалось у меня в голове. «Сударыня, ваш сын пал, как герой, на фронте науки…»

Отец. Вот видишь, деточка: «как герой». За это стоило умереть, не правда ли?

Ондра. Ах, нет, папа. Это интересовало меня меньше всего. Я добивался только одного: выяснить природу желтой лихорадки. В этом нет никакого геройства. Если человек занимается наукой, он должен исследовать причины явлений. А остальное — вздор. Всякое там геройство или честь — детские игрушки, папа. Но дать людям крупицу новых знаний — вот это стоит жертвы.

Мать. И ты добился успеха?

Ондра. Я? Нет, мамочка. Но другие — да, Один швед и один американец.

Отец. Досадно. Я не люблю американцев.

Мать. Ну, вот видишь, Ондра! Так разве не была твоя жертва напрасной? И ненужной?

Ондра. Нет, мамочка. Ты просто этого не понимаешь.

Мать. Да, не понимаю. Я вообще никогда вас не понимала. Все время только и слышу и от Иржи, и от тех двоих: «Ты, мама, этого не понимаешь…» Не понимаю! Не понимаю! Господи Иисусе, я перестаю понимать самое себя! Ведь вы частица моего тела… А ты, Рихард, ты вошел в меня и заполнил все мое тело и всю мою душу… И я вас не понимаю?! Что же в вас есть такое особенное, такое необычайно свое, что я вас уже не понимаю?

Ондра (подходит к ней). Только не волнуйся, мамочка. Тебе вредно: у тебя сердце слабое.

Мать. Нет, погоди. Я ведь вас хорошо понимала, когда вы были маленькими, ты помнишь, Ондра? Я сидела дома и на расстоянии знала, когда кто-нибудь из вас во дворе расшибал себе колено: не успеет он упасть, я уже бегу. А когда вы все сидели за столом, я так глубоко чувствовала: это я. Все это — я. Всем своим существом я чувствовала: эти дети — я! А теперь: «Ты, мама, этого не понимаешь». Рихард, что это в них вселилось такое чужое… и враждебное мне?

Отец. Видишь ли, дорогая, они уже взрослые… ну, и у них свои интересы.

Мать. А я знала всегда только их интересы, понимаешь? Каждый из вас думает о своем деле, о своей чести, о своем призвании или бог знает о чем еще таком великом, чего я не в состоянии понять. А я — я всегда думала только о вас. У меня не было другого призвания, кроме вас. Я знаю, в этом нет ничего великого: только хлопоты и любовь. Но когда я подавала на стол блюдо с едой для вас, пятерых детей, у меня было такое чувство, как будто я совершаю богослужение. Ах, Ондра, Ондра, ты не можешь себе представить, как пусто за столом без тебя!

Ондра. Мне очень жалко, мамочка…

Мать. Да, вы правы, я этого, наверно, не пойму… Отец твой погиб, потому что надо было убивать туземцев. А ты, Ондра, ты умер, потому что поехал спасать им жизнь. Нет, видно, я правда глупа. Вы делаете вещи прямо противоположные, а потом говорите мне: «Тут великие задачи, дорогая, ты этого не можешь понять». Один из вас будет что-нибудь строить, другой ломать, а мне вы оба объявите: «Это, мамочка, страшно важно. Мы должны так действовать, хотя бы это стоило нам жизни». Жизни! Вам легко говорить! Умереть каждый сумеет, а вот потерять мужа или сына, — посмотрели бы вы, что это значит… посмотрели бы вы…

Ондра. Тут, мама, ты, пожалуй… права…

Мать. А хоть бы и нет!.. Мне не нужна правота, мне нужны вы, нужны мои дети! Ты не должен был умирать, Ондра! Ты был такой хороший, серьезный юноша… У тебя была невеста, мой мальчик, ты хотел жениться… Это-то я как будто понимаю, не правда ли?

Ондра. Да, конечно, мамочка…

Мать. Вот видишь!

Слышны два выстрела в саду.

Отец (поднимает голову). Что это?

Мать. Ничего. Мальчики стреляют в цель. Корнель и Петр.

Отец. Очень хорошо. Кто не умеет стрелять, тот ни к чему не пригоден.

Мать. Наш Тони не будет стрелять, Рихард. У него другой характер. Ондра тоже не любил стрелять, — правда, Ондра? Ты тоже ничего не хотел знать, кроме книг, как и Тони…

Ондра. Но только у Тони это вроде гашиша, мамочка; он видит сны наяву. А это плохо!

Мать. Да ведь он еще ребенок!

Ондра. Ты всегда будешь считать его ребенком.

Мать. Ну да, потому что он слабенький!

Отец. Тебе надо бы на него воздействовать, душенька, чтобы он занялся чем-нибудь серьезным.

Мать. Нет, нет! Я не хочу, чтобы Тони уже сейчас забивал себе голову чем-нибудь таким… Нет, его я не буду пускать сюда…

Отец. Почему?

Мать. Потому что вы старались бы повлиять на него, стали бы ему нашептывать: «Будь мужчиной, Тони, будь мужчиной! Делай что-нибудь! Иди умирать за славу, за честь, за правду…» Нет, я этого не хочу, слышите! Оставьте Тони в покое!

Отец. Но, мать, ты же не хочешь сделать из Тони девочку?

Мать. Я хочу, чтобы он был моим. Ты не имеешь на него никаких прав, Рихард! Тони родился после твоей смерти! Тони мой, только мой, пойми это! Ему здесь нечего делать!

Ондра. Мама, по-видимому, считает нас дурным обществом.

Мать. Ну да, потому что вы мертвые…

В саду слышны выстрелы.

Ондра. Ты нас боишься, мама?

Мать. Как же я могу вас бояться, мой мальчик? Подойди поближе, Ондра, дай я тебя рассмотрю хорошенько. Тебе очень идет этот белый халат!.. А я-то всегда представляла себе, как ты будешь стоять у моего изголовья, когда… когда я буду разлучаться с детьми…

Ондра. Да что ты, мамочка! Ты еще долго будешь с ними. И никогда не уйдешь от них…

Отец. Наша мамочка сильней, чем сама думает. (Подходит к шахматному столику.) Кто здесь играл, милая?

Мать. Корнель и Петр. Это, кажется, твоя задача.

Отец. Да, я вижу. Я начал ее решать когда-то… Красивая задача.

Мать. Мальчики из-за нее поссорились. Корнель хотел, чтобы Петр пошел на дэ пять.

Отец. Правильно. Я пошел бы на дэ пять.

Мать. А Петр сказал, что есть и другое решение. Эти двое вечно спорят.

Отец (задумавшись над доской). Другое решение? Гм, интересно… Это, должно быть, новая шахматная школа. Разве только если пойти пешкой… Занятно! Пожалуй, Петр отчасти прав…

В дверь совершенно бесшумно входит Иржи в комбинезоне летчика.

Иржи. Добрый вечер, мамочка. Здравствуй, папа. Здорово, Ондра.

Отец (оборачивается). А, кого я вижу! Иржи!

Ондра. Здравствуй!

Мать. Что так рано, Иржи? Ты летал сегодня?

Иржи. Летал, мама. Сегодня мне леталось замечательно.

Мать. Хорошо, по крайней мере, что ты уже дома, терпеть не могу, когда ты летаешь. Мне так страшно… Молодец, что сейчас же вернулся.

Иржи. Как видишь, мама, мой первый визит… к тебе.

Отец. Правильно. А тебе очень идет этот костюм!

Мать (в ужасе приподнимается). Постой… Иржи, ты видишь… папу… и Ондру?

Иржи. Вижу, мамочка. Почему бы не видеть?

Мать. Да ведь они… они же мертвые, Иржи! Как ты можешь их видеть… как можешь с ними разговаривать?.. Иржи!

Иржи. Понимаешь, мама… Только не сердись, хорошо? Меня, видишь ли, неожиданно подвел самолет… Вот и все.

Мать. Иржи, с тобой что-нибудь случилось?