Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Сам дом относится к категории «Отвиля» Гюго или «Замка Монте-Кристо» Дюма; его можно считать одним из величайших совместных действий ума и строительного раствора в XIX в. Все, что теперь сохранилось от «Ле Жарди», – домик садовника, да и тот уцелел потому, что там в 1882 г. скончался Леон Гамбетта, видный французский политический деятель. У жилища Бальзака жизнь оказалась короче. Когда он переехал туда в июле 1838 г., дом представлял собой невзрачное подобие замка в три этажа, с двумя комнатами на каждом этаже и крытой галереей на первом. В нем были кирпичные пилястры, зеленые ставни. В специальной пристройке, выкрашенной в красный цвет, помещалась импровизированная лестница, которая вела в кабинет на верхнем этаже. Из кабинета открывался «самый красивый вид на свете»: «холмы, откуда начинаются версальские леса, а на востоке, за Севром, огромный горизонт, за которым лежит Париж, чья дымная атмосфера затеняет гребни знаменитых горных хребтов Медона и Бельвю; а еще дальше – равнины Монружа и Орлеанская дорога, которая ведет в Тур». В одном направлении горизонт переливался, как море; в другом – «швейцарская долина, украшенная самыми милыми заводами»830. Коровы, виноградники, долина Луары, «флорентийская» вилла, швейцарские луга («без неудобства в виде Альп»)831: вид отражался в свете памяти и желания, хотя, если подняться наверх авеню Гамбетты и войти в парк Сен-Клу, где Бальзак любил гулять по ночам, оттуда действительно открывается красивая панорама.

Внутри любовь Бальзака к безделушкам выразилась в новейшей системе звонков с невидимой проводкой (изобретение, позаимствованное у драматурга Скриба832). Правда, звонки звонили в пустоте. Стены были голыми, если не считать надписей, сделанных Бальзаком углем, которые стали приметой его жилища833: «Здесь обюссонский гобелен»; «Здесь двери в трианонском стиле»; «Здесь потолок, расписанный Эженом Делакруа»; «Здесь мозаичный паркет, сделанный из редких пород дерева с Антильских островов». Был также угольный Рафаэль, который размещался напротив угольного Тициана и угольного Рембрандта. Ни одно из пожеланий так и не воплотилось в жизнь: одни «уведомления без получения». Дом был похож на книгу, пригодную для жилья. Бальзак продумал даже узор для обоев, которые надлежало изготовить по особому заказу. Они оказались бы очень дорогими, потому что художником он был ужасным. Кроме того, он пожелал камин из каррарского мрамора, о чем написал другу в Италию834. Все в его доме должно было наводить на размышления. Даже упадок можно романтизировать. По словам Жерара де Нерваля, Бальзак услышал, что нищие венецианские аристократы распродавали старинные колонны, которые много веков поддерживали их дворцы835. Строители с большим трудом убедили его взамен использовать бутовый камень.

Именно здесь Бальзак приступил к работе над «Крестьянами», которые начали выходить в 1844 г., но так и не были закончены. В качестве рабочего названия он взял пословицу «Кто с землей, тот с войной» (Qui a terre a guerre)836. Для самого Бальзака войной стала распря с соседом из-за общей стены; но стену можно считать меньшей из его неприятностей.

История «Ле Жарди» так увязла в сплетнях, что нетрудно упустить, что в ней говорится о Бальзаке в 1838 г. Статьи о «Ле Жарди» в прессе стали появляться почти сразу после того, как в доме начались отделочные работы. Одну подробность повторяли чаще, чем остальные анекдоты про Бальзака; она и до сих пор еще иногда всплывает на поверхность. Она призвана была продемонстрировать его безнадежную наивность: Бальзак построил дом и совершенно забыл про лестницу. На самом деле среди архитекторов того времени было в обычае пристраивать лестницу в последний момент – возможно, Бальзак взял за образец австрийское посольство. Судя по всему, истинный вывод из «Ле Жарди» совершенно другой. Бальзак, отнюдь не наивный, оказался слишком изобретательным.

Его друзья наверняка начали замечать опасные знаки: Бальзак без конца строил планы, как разбогатеть. У него начиналась мания коллекционирования. Опаснее всего то, что владелец «Ле Жарди» отчаянно стремился вести себя непринужденно. Герцогиню д’Абрантес, которая умерла в июне того года, он в марте 1838 г. приглашал позавтракать у него клубникой из несуществующего сада. Он живо представлял, как сидит в своем маленьком «раю», окруженный отборным виноградом, который можно собирать «в течение года». У него будут плодовые деревья, тополя и магнолии. Подобно г-же Воке, он разобьет аллею, обсаженную липами837. Хотя покупка «Ле Жарди» окончилась для него очередной финансовой катастрофой, имение служит прочным доказательством чутья Бальзака к тому, что необходимо для его работы. Видимо, именно этим можно объяснить странную фразу в письме Зюльме Карро от 5 мая 1839 г.: «В “Ле Жарди” рухнули стены; возможно, пройдет еще год, прежде чем я смогу наслаждаться убежищем, которое я изваял из горя и нищеты; но забота, которую оно мне причинило, придала мне сил, в которых я нуждался, чтобы завершить задачу».

Иными словами, «куча грязи» на самом деле стала еще одним трамплином. Стоило Бальзаку купить имение, как ему захотелось покинуть Францию. «Поражение» 1837 г. уже воспалило его тщеславие. Более крупные долги требовали более масштабных решений, а писательство снова могло привлечь на его сторону удачу. Посетив палату депутатов и поразившись «глупости ораторов и идиотизму дебатов», он убедился в том, что должен пройти в парламент только на высшем уровне. «Ворвавшись с треском» во Французскую академию, он увеличит свои шансы стать пэром, а затем сможет и занять министерское кресло838.

На самом деле события приняли более драматичный оборот. Произошедшее доказывает, что Бальзак не утратил вкуса к крупным ставкам и не сдался явлению такому приземленному, как материальная жадность. Первый зловещий признак крупного решения замаячил в конце 1837 г.: «одно серьезное и научное предприятие»839 требовало его отъезда в Марсель и далее по Средиземному морю – на Сардинию. Почти как Рембо, он был на грани принятия «одного из тех великих решений, которые выворачивают жизнь наизнанку, как перчатку»840. «Возможно, ради того, чтобы сколотить себе состояние, я брошу литературу». В виде генеральной репетиции своей будущей поездки (которая по-прежнему оставалась хорошо охраняемой тайной) он весной 1838 г. поехал навестить Зюльму Карро, а затем Жорж Санд в Берри. Стало очевидно, что поводы покинуть Францию у него не только финансовые: «После этой одинокой жизни как я тоскую по обладанию природой с долгим и стремительным броском через Европу! Моя душа жаждет простора, бесконечности, природы в ее совокупности, не поделенной на крошечные участки, но обозреваемой на больших пространствах, омываемой дождем или купающейся в солнечном свете, я мечтаю бороздить огромные пространства и пересекать целые страны, а не маленькие деревушки»841.