Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти - Сантьяго Постегильо

окрестностях Рима нет вражеских войск, спускать флаг неуместно. Но Цицерон его опередил.

– Если мы вспомнили о таком древнем преступлении, как perduellio, и о таком обычае, не менее древнем, как всенародное голосование за утверждение приговора, стоит воскресить еще более древнее установление – спуск флага на Яникуле, – сказал защитник Рабирия. – Если действует один древний закон, должны действовать и остальные.

– Девяносто три центурии поддержали смертный приговор, многие еще не голосовали. Думаю, приговор утвержден, – сообщил Лабиен Цезарю, получив очередное сообщение о подсчете голосов. Но вскоре до них донесся нараставший ропот: собравшиеся на Марсовом поле возмущались, многие удивленно и встревоженно указывали в сторону холма Яникул.

Римляне были глубоко суеверны.

Цезарь это знал.

Цицерон тоже.

– Старые обычаи нужно соблюдать, – согласился Цезарь. – Как председатель суда, ожидающий подтверждения смертного приговора Рабирию, постановляю, что, поскольку флаг на Яникуле спущен, голосование следует приостановить.

И его приостановили.

Дни шли за днями.

Лабиен несколько раз спрашивал Цезаря, не думает ли он возобновить голосование, но тот отмалчивался.

Прошло еще несколько дней, но Цезарь не требовал возобновления голосования.

Прошли недели; Цезарь бездействовал.

Вынесение приговора Гаю Рабирию было отложено навсегда.

Дом Цицерона, Рим

63 г. до н. э., несколько недель спустя

Несколько недель спустя Катон, Катул и Цицерон обсуждали случившееся, собравшись у защитника-сенатора.

– Почему Цезарь не требует повторного голосования?

Катон не понимал, что движет тем, кого он сам назначил в суд по делам об убийствах.

– Я пришел к выводу, – сказал бывший цензор Катул, – что главная задача Цезаря – не вынести смертный приговор Рабирию, а предупредить нас, сенаторов, о том, что у плебейского трибуна недопустимо отнимать жизнь.

Оба посмотрели на Цицерона: что думает он?

– Несомненно, именно поэтому он начал преследовать Рабирия, хотя я по-прежнему склоняюсь к тому, что от нас что-то ускользает. Тем не менее, – добавил Цицерон, – я уверен, что рано или поздно поступки Цезаря прояснят нам суть этого непростого дела. За ним явно кроется что-то другое. – Цицерон взял кубок, поднес его к глазам, словно желая изучить со всех сторон, и повторил: – Кроется что-то другое.

LXX

Pontifex maximus[88]

Domus Цицерона, Рим

63 г. до н. э.

Не прошло и нескольких месяцев, как Цицерон понял, что ускользало от него во время суда над Рабирием. Теперь предстояло объяснить это приближенным, которых он снова позвал к себе однажды в весенний день.

Лабиен, поглощенный своими обязанностями плебейского трибуна, предложил изменить порядок выборов великого понтифика. Вожди оптиматов собрались у Цицерона, чтобы заручиться голосами, необходимыми для наложения вето на этот закон в Сенате. Среди них были Катул, Катон, Бибул и старик Рабирий, недавно спасенный Цицероном от верной смерти.

– Лабиен предложил изменить порядок выборов, – объяснял Катон. – Прежде, в соответствии с законодательством Суллы, великого понтифика назначал Сенат, отныне же его будут выбирать трибутные комиции – иначе говоря, народное собрание, состоящее из триб. Для избрания необходимы голоса восемнадцати из тридцати пяти триб. Но главный вопрос заключается в том, что, если закон будет принят и Сенат не наложит на него вето, сенаторы не будут иметь права решающего голоса при назначении великого понтифика, что, как вы хорошо знаете, чрезвычайно важно. В глазах народа должность великого понтифика стоит очень высоко. Люди не забывают о самом происхождении титула: «pontifex de pons facere» – создатель или строитель мостов; «maximus» – величайший строитель мостов среди богов и людей. Народ считает великого понтифика величайшим нравственным авторитетом. Мы не можем допустить, чтобы назначение на эту должность происходило помимо Сената, не говоря уже о том, чтобы ее занимал тот, кто оспаривает наши права.

– Этот закон должен быть решительно отвергнут, – согласился Бибул.

Остальные кивнули. Один Цицерон хранил молчание и задумчиво возлежал на своем ложе, не обращая внимания на вопросительные взгляды.

– Мы не можем выступить против этого закона, – сказал он наконец.

– Почему? – удивился Катон. Великий оратор явно знал то, чего не знали другие.

Цицерон сделал глубокий вдох и заговорил.

– Причина – дело Рабирия, – начал он. Задремавший было Рабирий открыл глаза, услышав свое имя. – Мы спасли его в последний миг, прибегнув к голосованию в комициях, а затем остановив это голосование спуском флага на Яникуле. Для этого они и затеяли суд над Рабирием. Цезарь хотел, чтобы мы, сенаторы, обратились к комициям, в которых голосует весь народ, – тем самым был создан пример на будущее. Теперь они действуют через Лабиена, который помогает им менять законы. Сулла изменил порядок выборов великого понтифика, чтобы его назначал Сенат, а не выбирал народ, как в прежние времена. Зачем? Чтобы Сенат имел больше полномочий во всем, что касается выборных должностей. Но… как мы теперь объясним, что не желаем давать народу право избирать великого понтифика, если ради спасения Рабирия обратились к тому же народу?

Наступила тишина.

– Но народ поддержал бы смертный приговор Рабирию, – возразил Катон.

– Да, однако именно обращение к народу дало нам возможность пойти на хитрость: спустить флаг и остановить голосование, – ответил Цицерон. – В противном случае Рабирий был бы уже мертв.

– Но, ради всех богов, – настаивал Катон, – это одно, а то совсем другое. Дело Рабирия частное, а избрание великого понтифика – важнейшее общественное событие. Следует их разделять.

– Может, ты и прав, – согласился Цицерон. – Тем не менее мы не можем противиться закону Лабиена.

– Во имя Геркулеса, почему нет?

Катул тоже ничего не понимал. Подобно Катону, он считал, что речь идет о разных вещах.

– Потому что у Цезаря есть заложник.

– Заложник? – удивился Катон, как и все остальные. – Какой заложник?

– Рабирий, – повторил Цицерон.

Тот, чье имя упомянули, вздрогнул и вытаращил глаза. Ему не нравилось направление, которое принял разговор, а тем более то, что его имя прозвучало уже дважды. Видя недоумение сотоварищей, Цицерон принялся растолковывать:

– Цезарь бездействует недели напролет, не требуя возобновить голосование, которое мы остановили на Марсовом поле, спустив флаг. А между тем он мог бы кое-что предпринять: потребовать продолжить голосование и объяснить народу, несмотря на все суеверия, что спуск флага – не более чем уловка, которая должна была избавить нашего Рабирия от смертной казни, хотя, по мнению народа, он ее заслуживает. Мне очень жаль, – добавил он, глядя на пожилого сенатора, потевшего сейчас, как на суде. – Если мы воспротивимся изменению порядка избрания великого понтифика, Цезарь во всеуслышание заявит, что мы используем народ, как нам заблагорассудится, голосование возобновится, приговор Рабирию подтвердят, и наш друг будет казнен. Действуя через Лабиена, Цезарь ставит нас перед выбором: либо изменение порядка избрания понтифика, либо казнь Рабирия. У него есть заложник.