Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

РЕВОЛЮЦИЯ

Зимний сезон 1917 года как раз закончился, последние составы еще находились в пути, сам я уже прибыл в Петербург. Моим людям осталось завершить дела и последовать за мною. Уже в Петербурге меня настигло известие, что император, которого ожидали в столице, был задержан в дороге левыми элементами и принужден к отречению от престола. В Петербург его привезли пленником. На следующий день взбунтовались войска, и наряду с правительством князя Львова образовалось красное правительство кадетов во главе с Керенским. Когда из Сибири прибыли мои люди, и меня, и их тотчас арестовали. Утверждали, что мы изменники родины и закупленное в Сибири продовольствие отсылали от имени принца Ольденбургского через Финляндию в Германию. Нас привели к городскому голове, назначенному советами солдатских депутатов, но, к счастью, оказавшемуся давним моим знакомым, бывшим армейским полковником. Он тотчас отпустил и меня, и моих людей, только оставил для инспекции наши книги и документы. Поскольку наши расчеты были произведены еще в Сибири, я в этих документах более не нуждался.

С принцем Ольденбургским я с начала революции уже не виделся. Одновременно с отречением императора он был снят со своей должности. Временное правительство Керенского отказалось полностью оплатить счета, представленные Сибирским банком. Впоследствии я узнал, что у банка удержали 96 000 рублей. Тем не менее банк хорошо заработал и легко примирился с этим убытком.

Часть 6

В ХАОСЕ СИБИРСКОМ ВЛАСТИ БОЛЬШЕВИКОВ

БЕГСТВО НА ВОСТОК

Я был убежден, что ни при временном правительстве Львова, ни при сменившем его правительстве Керенского в России порядка не будет и надвигается коммунизм, а потому еще в марте 1917 года решил, не теряя времени, выехать из страны — через Сибирь и Японию добраться вместе с семьей до Гонолулу и там выждать, как сложится ситуация в мире. Деньги, чтобы хоть несколько лет прожить за пределами России, у меня были. Кроме старшего сына Альфреда, которого отряд матросов, откомандированных в Пинские болота для укомплектования экипажей маленьких канонерских лодок, в первые же дни войны выбрал комиссаром, вся моя семья была в сборе. Мой сын Александр на фронте под Бобруйском заразился холерой и вернулся домой. Мы ликвидировали квартиру, мебель отдали на хранение. С собой взяли только ценности и серебро да двух собак — очень ценного английского пойнтера моего сына и породистого буля, купленного у польских беженцев, которые приобрели его на парижской выставке. Получить большое купе до Сибири, в котором могли бы разместиться мы все, оказалось очень трудно, но в конце концов мы выехали на восток.

В Иркутске моя дочь заболела воспалением легких. Это заставило нас сделать там остановку до тех пор, пока она не поправится. Акки тоже был еще очень слаб и покинул нас уже в Новониколаевске, поехал в Семипалатинск, на юг Алтая, к своему другу, г-ну фон Курселю, служившему главным инженером в одной из английских золотопромышленных компаний, и собирался отдохнуть и поохотиться в тамошних горах. Врач дочери посоветовал на время отвезти в горы и ее, там ее легкие полностью исцелятся; лучше всего поехать в Немал, калмыцкий поселок на Катуни, на северо-западе Алтая, в Бийском уезде. Это был маленький климатический курорт, где летом собиралось человек сто отдыхающих — они пили кумыс и наслаждались поистине чудесным целительным горным воздухом. Поднявшись еще чуть выше, можно было принимать сеансы горного солнца. Чтобы добраться до уединенного горного Чемала, нам предстояло вернуться приблизительно на 2 000 верст. Мы устроились в доме единственного в поселке коммерсанта, купили шесть верховых лошадей (иных средств передвижения там не было) и могли совершать дивные вылазки в горы. Акки присоединился к нам, и мы провели там два чудных месяца. Дети быстро поправлялись, так что в начале августа мы намеревались двинуться дальше на восток. Путь наш вел через Иркутск, где мы оставили все, что не было предметом первой необходимости, а ценности депонировали в Сибирском банке.

В Чемале находился тогда человек, с которым я прежде, при закупках, имел неприятную встречу: он пьггался меня обмануть, но просчитался и потерял несколько тысяч рублей. Теперь, когда он снова встретил меня, злость его ожила, хоть он и виду не подавал. Он предложил мне партию соболиных шкурок по чудовищно высокой цене. Я отклонил предложение, и он сказал, что ведь это удобная оказия загладить причиненную ему несправедливость. У меня, разумеется, не было ни малейшего желания возмещать ему таким способом убытки, в которых он сам же и виноват. И он принялся натравливать на меня семьи тамошних солдатских депутатов. Поскольку мы, особенно мой сын, очень часто совершали экскурсии в горы — сын в сопровождении охотников-калмыков исчезал порой на целые недели, — он пустил слух, будто мы переправляем бежавших из плена немцев, в первую очередь офицеров, через Алтай, Монголию и Китай в Шанхай. Мы-де организовали туда регулярное почтовое сообщение и пользуемся секретной телефонной и телеграфной связью. Он показывал людям старые газеты, где в те времена, когда я еще работал для принца Ольденбургского, распространял обо мне всякие небылицы. Вроде того, что я делаю закупки не для России, а для Германии и через Финляндию переправляю к немцам. Ему удалось убедить отдел контрразведки в Омске, где тогда располагалось центральное армейское управление, арестовать нас и под строгим конвоем отправить в Бийск, ближайший уездный город в 300 верстах от Немала.

В БИЙСКЕ И БАРНАУЛЕ

Меня и сына тотчас отвезли в тюрьму и посадили в одиночные камеры, жену и дочь держали под стражей в единственной местной «гостинице», а по сути — грязной дыре. Один из солдат постоянно находился с ними в комнате, но у него хватило деликатности ночевать на тюфяке у двери, да и вообще он вел себя не по-хамски. Лошадей нам пришлось оставить в Чемале, только лошадка дочери — маленький иноходец, прекрасно обученный ходить по горам, — увязалась за нами как собачонка. Дежурный солдат ухаживал за нею и разрешал Ирене верхом ездить к реке, где был лошадиный водопой. По счастливой случайности надзиратель большой тюрьмы, стоявшей за чертой города, оказался моим давним подчиненным из тех времен, когда я при бароне Корфе работал в Каре. В ту пору он был надзирателем в Хабаровке. Я сам его не вспомнил, а вот он меня узнал. Этот человек делал все, чтобы облегчить нам заключение, позволил питаться за свой счет и по нескольку часов в день гулять в тюремном дворе. Между тем некий полковник Генерального штаба искал по всему Алтаю якобы проложенную нами дорогу. Поскольку найти ее он, понятно, не смог, а в изъятых у нас бумагах никаких отягчающих улик тоже не обнаружилось, примерно месяца через два нас выпустили на свободу.