Страждущий веры (СИ) - Светлана Гольшанская

Вей лежал неподвижно между таких же неподвижных туатов. Я тоскливо вздохнула и поплелась обратно. Микаш не глядя протянул мне миску с дымящимся супом. Ели мы молча, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Невкусно, тошнит от однообразной пищи. Хочу, чтобы Вейас был со мной, а не Микаш. Хочу домой!

В углу раздалось шевеление. Погонщик встал и, пошатываясь, направился к костру. Вымотался? Я отставила свою миску и налила суп в чистую. Погонщик устало опустился возле костра, снял маску и накидку из перьев. Утёр вспотевшее лицо рукавом просторной малицы и забрал у меня миску.

Погонщик оказался обычным человеком с плоским обветренным лицом, чересчур высокими скулами и широким лбом. Длинные тёмные волосы щедро припорошены сединой. Карие глаза такие тёплые, что согревают не хуже огня. Погонщик уселся у костра, скрестив ложыжки, и принялся за еду. Видимо, слишком привык к одиночеству: не смотрел и даже не пытался заговорить.

Я закашлялась, прочищая горло.

— Как они? Духи помогли?

Погонщик ошалело глянул на меня, взлохматил пятерней всклокоченные волосы и заговорил скрипучим, словно петли двери, которой давно не пользовались, голосом:

— Давненько я не видел, чтобы огни червоточины горели так ярко. Так и знал, что безумие Северной звезды кого-то прихватит, чувствовал, но не видел где — рыскать по тундре долго бы пришлось. Повезло, что меня позвали, а то завела бы звезда на край обрыва, и потом только косточки собирать осталось, и то если белые медведи не добрались бы раньше.

— Мы вас звали? — я вытянула из-за пазухи ожерелье Юле. Взгляд погонщика стал более внимательный. Узловатые жилистые руки пробежались по косточкам с рунами.

— Младший брат всегда звал меня, когда приходила беда. Это ожерелье я для него сделал, — с доброй ностальгией улыбнулся он и снова застучал ложкой по миске, доедая всю похлёбку без остатка.

Я ждала продолжения, но он снова погрузился в себя и забыл о нас.

— Вы брат Юле?

— Хорхор-икке, — соизволил представиться. — Последний оленевод Утгардской тундры. Мои собратья ушли вместе с Юле искать лучшей доли на юге. А мне, как старшему сыну вождя и великому шаману, пришлось остаться. Ждать. Сторожить. Поддерживать бренное тело чарами, пока для меня не найдётся великая цель. А как её исполню, можно будет и на покой уйти. За грань. Навсегда.

Я украдкой глянула на дремавшего, опершись о ледяную стену, Микаша. Какие же странные эти мужчины, всё им цель какую-то подавай, как будто сами придумать ничего не могут. Хорхор вон совсем старый, а туда же. Надо жить, чтобы жить, просыпаться, созерцать чудеса мира, продолжать путь.

— Как это, за грань? — спросил Микаш.

Я вздрогнула. Думала, он спит. Небось, опять в моих мыслях копался. Мысленно показала ему язык.

— Бывают шаманы малые, средние и великие. Мой младший брат средний, был средним, пока не ушёл, а теперь просто... Как это у вас называется? Целитель.

Когда наступает время, белая птица Умай уносит души малых и средних шаманов на край света, где растёт железное дерево, и три года высиживает их у себя в гнезде, потрошит, заменяет внутренности на новые, лучшие, а старые скармливает духам болезней, которые шаман потом сможет лечить. После он возвращается к людям и обретает силу. Великие шаманы другие, старые души. Приходили в этот мир с самого сотворения. Нас не забирает птица, мы сами отправляемся в путешествие на девять лет. Бесплотными духами мы скитаемся по свету, постигаем, вспоминаем то, что истёрли жернова Мельницы душ, вглядываемся в мерцание Северной звезды, в пульсацию огней Червоточин, слушаем музыку мироздания. И понимаем, что это воплощение — последнее. Когда мы постигнем всю мудрость божественного замысла, настанет час вырваться из мельничного колеса и шагнуть дальше, к сиянию Северной звезды.

— Очередные религиозные бредни, — невежливо оборвал Микаш.

Я пихнула его локтем. Больно! У него что под одеждой стальные пластины?! Ну хоть замолк и отодвинулся. Грубый, неотёсанный… Стоп! Не приведите боги, сейчас опять прочитает и начнёт об стены биться. Вдруг лёд не такой прочный? Не хотелось бы на улице спать. Но Микаш просто закрыл глаза и вернулся к дрёме. Я облегчённо выдохнула и глянула на Хорхора. Тот загадочно вертел в руках чашку с дымящимся отваром. Грел ладони.

— Дядюшка Хорхор, они выздоровеют? — почтительно спросила я и кивнула в сторону отряда.

Узкие раскосые глаза сощурились в щёлочки, изрезанные тонкими морщинами губы растянулись в добродушной улыбке.

— Поправятся, не переживай. Безумие Северной звезды я остановил. Завтра поможете их от мерячки избавить, и будут как новые.

— Мерячки?

— Меряченье. Завтра покажу, сейчас поздно. Ты ведь к брату хочешь? Ступай, выспись хорошенько. Утром будет мудренее.

— А можно? — вспомнила я про лекарских духова.

Хорхор добродушно кивнул. Не теряя больше ни мгновения, я подбежала к Вейасу и легла рядом, укрыв нас обоих тёплыми одеялами. Обняла его за плечи и прижалась покрепче. Соскучилась! Родной запах обволакивал, сердце билось едва-едва. Как хорошо, что Вей жив! В ушах ещё звенел голос Микаша, перед глазами вставали картины: девочка с добрым кукольным личиком запускает клыки в шею крепкого задиристого мальчишки. Багровые дорожки текут по стремительно бледнеющей коже. Губы куклы перемазаны. Руки мальчишки взмахивают и опадают. Прежде сильное, полное жизни тело коченеет и ударяется об пол грудой мёртвых камней. Убила бы я Вея, если бы Микаш не спас меня от чар фантома? Смогла бы? Сейчас брат такой уязвимый, в темноте обаятельные черты почти не разглядеть, можно только почувствовать привнесённую сном безмятежность. Я поцеловала его в лоб над бровью. Нет, я бы не смогла, умерла раньше, сердце бы разорвалось от боли, от осознания, что его не будет рядом каждый миг моей жизни.

Мысли вихрились и забывались. Только одна возвращалась снова и снова. О маленьком мальчике в руках у куклы с перемазанными алым губами. Мальчик остался жив. Почему я не могу пожалеть его, как жалела Айку? Она нуждалась в моём тепле и заботе, тянулась ко мне, а этот — он всем видом показывает, как презирает меня, мои сказки, мой наивный взгляд на мир. И я хочу быть той куклой, тысячи раз вонзать в него клыки и когти, полосовать кожу на лоскуты, продлевать агонию. Замучить, сломать, чтобы он валялся у меня в ногах и молил о пощаде. Не думала, что способна на такую жестокость. Это он, он вызывал во мне всё низменное и гадкое. Непомерной силой и гордыней. Чувством превосходства. Ни отмыться, ни успокоиться не получается. Скорей бы мы расстались, скорей бы он обрёл свою цель и перестал воровать нашу.