Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская

— Не здесь, ради Аллаха!

— Хорошо, — сказал он, положил свою ладонь мне на затылок, приблизил мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт, когда сотворил такие бейты:

Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,

А взоры его острей, чем Индии острый меч.

Когда по земле пройдет, летит аромат его,

Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.

— Пусти меня, о Ильдерим! — прошептала я. — Пусти, или нас застанут здесь правоверные!

— Идем, — приказал он. — Я не знаю, как тебя зовут, но красота твоя совершенна, и в любви не будет тебе равных!

— Нет! — я даже отшатнулась от него. — Ради Аллаха, не веди меня никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и он расставил своих соглядатаев у лавок ювелиров, и он выследил старуху, которая принесла мою половину запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину запястья, и теперь для него открыт путь к Зумруд, а она доверится только тому, кто покажет ей эту половину, и тогда…

— Я ничего не понял, — ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за ним, а он ведет меня за руку. — Какое запястье? Почему у тебя только его половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и подробно? Или вместе с женским платьем к тебе вернулась и женская бестолковость?

— Как только я верну себе саблю, о Ильдерим, — сказала я, — мы побеседуем о женской и мужской бестолковости! А теперь слушай меня внимательно, если только ты на это способен. При расставании я разломила свое запястье на две половины и одну дала Зумруд. Я думала, что это поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного аш-Шаббана, и теперь он может в любую минуту послать ее во дворец повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец — а ведь она будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И все наши труды окажутся напрасны!

— Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан пошлет кого-нибудь во дворец, — уверенно заявил Ильдерим.

— Я знаю это точно, как то, что сейчас — день, а после него наступит ночь! — воскликнула я. — Видишь ли, я побывала сегодня в гостях у аш-Шаббана.

— Как ты попала туда? — изумился Ильдерим.

— Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать тысяч динаров! — гордо сказала я, потому что за такие деньги можно купить несколько красивых и образованных невольниц.

— Я бы не дал и сотни… — проворчал Ильдерим. — Надо быть бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею и землетрясение! Такая жена или невольница, как ты, для правоверного — бедствие из бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже халифа, в отряде удальцов левой или правой стороны.

— Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема, — как можно спокойнее отвечала я. — И думается мне, что гарем ему уже ни к чему. Он купил меня для того, чтобы с моей помощью найти и уничтожить талисман. А что до отряда удальцов, то, клянусь Аллахом, это неплохая мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и спасти Зумруд с ребенком, и позаботиться об их будущем, я пойду к халифу, и поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо, и расскажу ему о своих похождениях, и он прикажет взять меня в свою охрану. И я буду выезжать вместе с удальцами правой или левой стороны перед халифом, и разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!

— Сократи свои речи, о женщина! — приказал Ильдерим.

— Это — все, что ты можешь мне возразить, о купец? — полюбопытствовала я. — Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши уши жаждут меда твоей мудрости!

— Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, — сказал на это Ильдерим. — А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж в этом теле обитает душа бешеного бедуина, из тех, которые грабят караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!

И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.

— Если я выпью воды и стану мужчиной, — ответила я, — то ты будешь ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства. Но я не стану мужчиной, и ты будешь постоянно терпеть поражение в споре с женщиной, о Ильдерим! Одно дело — когда последнее слово остается за мальчиком Хасаном, а другое — за девушкой по имени Бади-аль-Джемаль, не так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою чернильницу! Я не доставлю тебе такого удовольствия!

Дальше мы шли молча.

— Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? — наконец спросила я.

— Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, — сказал он. — Но теперь сам не знаю, что с тобой делать!

— Ничего со мной не надо делать! — гордо отстранилась я. — Вот кошелек, его содержимое — двадцать тысяч динаров. Эти деньги заплатил за меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а хочешь — возьми все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь нужно попасть во дворец халифа, и найти Зумруд, пока к ней никого не прислал с половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить так, чтобы во время родов рядом с ней был талисман.

— Ты все время твердишь о какой-то половине запястья, о Бади-аль-Джемаль, — остановил меня Ильдерим. — Что это за удивительное запястье? Как оно выглядит?

— Как переплетенные серебряные листья, и между ними вделаны большие камни, и еще…

— Так это над этим запястьем потешается весь багдадский базар? — перебил меня Ильдерим. — Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты увидишь поразительное зрелище!

И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто не видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.

Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и близко не подходила, потому что знала толк в драгоценностях, собралась небольшая толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека.