Манипуляция сознанием. Век XXI - Сергей Кара-Мурза

Горящие и падающие небоскребы ВТЦ и стена Пентагона.. Здания ВТЦ и Пентагон – это знаки языка Спектакля, которые все комментаторы правильно расценили как символы современного капитализма: его экономической (ВТЦ) и военной (Пентагон) мощи. Учитывая то очевидное обстоятельство, что экономическая сфера при капитализме стойко ассоциируется с сакральным (вспомним, что по М. Веберу для капитализма свойственно именно духовное, сакральное понимание денег, генетически восходящее к сотериологической доктрине протестантизма), ясно, что речь идет о покушении на «священное пространство» капиталистического дискурса. Как видим, банк можно расценивать и как «капиталистический храм», т. е. особое, «сакральное», с точки зрения данного дискурса, место.

Смерть «простых людей» – заложников и людей в ВТЦ и в Пентагоне. Физическая смерть индивида в рамках либерального капиталистического дискурса вообще расценивается как одна из величайших трагедий. Либерализм в философской плоскости есть особая разновидность номинализма – индивидуализм. Поэтому в рамках чистого, беспримесного либерального дискурса принципиально невозможна более или менее онтологически состоятельная надиндивидуальная идея, которая «снимала» бы в гегелевском смысле безысходность физической смерти индивида (отсюда глубинная трагичность и пессимистичность этого мировоззрения, выражение чего – такие знаковые феномены западного духа как экзистенциализм, голливудские фильмы ужасов, психоанализ и т. д.). Особенно же это верно по отношению к позднелиберальному дискурсу, который представляет собой «идеологию потребления»: если смыслом жизни человека является лишь удовольствие, как заявляет этот дискурс во множестве своих репрезентаций (реклама, кино), то смерть тела – абсолютное зло

Смерть самих террористов. Различие между смертью заложников и смертью самих террористов с точки зрения Спектакля состоит в том, что в последнем случае к ужасу либерального человека перед смертью тела – источника удовольствий – добавляется принципиальное и симптоматичное непонимание того: как человек может добровольно пойти на смерть, ради чего бы то ни было пожертвовать жизнью? Спектакль настолько настойчиво элиминирует смерть человека, так что даже все боевики кончаются хеппи-эндом для главного героя, «хорошего парня», т. е. жизнь человека в Спектакле мыслится в идеале как нескончаемый поток удовольствий. Террорист же для либерального человека – убежденного эгоиста и конформиста, представляющего человека лишь по образу и подобию своему, вообще предстает не как человек, а как иррациональное чудовище, и именно поэтому террорист в Спектакле, так сказать, априори смертен, он – само воплощение Смерти, агрессивной, но бессильной перед Жизнью».

Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую и направляющую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой – он отравляет вокруг себя пространство в мире символов, поражая целостность сознания людей, что немедленно сказывается и на земной жизни. Человек, не уважающий авторитет символов, образовал ту совокупность атомизированных индивидов, которые в XX в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега-и-Гассет описал этот тип в книге «Восстание масс»: «Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было – типичные черты человека массы – достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство – непосредственная причина деморализации Европы».

Для «человека массы» ни в чем нет святости, он все потребляет, не чувствуя благодарности к тем, кто это создал, – «он знаменует собою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили». Разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извращенное подобие – насилие. Огромным, страшным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе. Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Он утрачивает психологическую защиту против манипуляторов, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Такой штурм символов велся в СССР в годы перестройки. Многое было достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежна доказана (это касается, например, динамики насилия). Культурное ядро советского народа было основано на том соединении рациональности с единой, всеохватывающей этикой, которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего естественным религиозным органом – способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим (речь не идет о религии в обычном смысле слова, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих). Вследствие этого огромное значение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами.

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем началась перестройка. После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, а их разрушения (дегенерации). Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны сложной по составу «партии антисоветской революции». Проект разрушения советского мира символов (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня и наличие его никем не отрицается.

Важную роль играло осмеяние символов государственности. На это было направлено, например, устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади именно 22 июня 1992 г. Красная площадь – один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений. Это хорошо известно. Вот что пишет французский философ С.Московичи: «Красная площадь в Москве – одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа».

Все это знали политтехнологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений, диктор телевидения объявил: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны». Цель – профанировать святое для русского государственного сознания место, разрушить традиционные культурные нормы русского человека (танцевать на кладбище нельзя).

Известно, что важнейшим для национального самосознания второй половины XX века был в СССР символ Великой Отечественной войны. Подтачивание и разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Полученный «заказ» выполняла и значительная часть художественной интеллигенции. А один из популярных рок-певцов определил в 1990 г. главную тему своих концертов как «профанацию тоталитарного героизма», имея в виду «победителей в минувшей войне» – и получил в ответ овацию.

Возник поток литературы и передач, оправдывающих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл, внушающих мысль, что предательство относительно. Власовцы, мол, были, конечно, изменниками – но заодно они боролись со сталинизмом. Почему бы нет, если та война была «столкновением двух мусорных ветров» (Е.Евтушенко)? Если «наше дело было неправое» (В.Гроссман)? Возник популярный жанр предательской литературы. Выделяются книги В.Резуна (под псевдонимом «Суворов»!). Сам он пишет вполне откровенно и с пониманием своей задачи: «Я замахнулся на самое святое, что есть у нашего народа, я замахнулся на единственную святыню, которая у народа осталась, – на память о войне, о так называемой «великой отечественной войне». Это понятие я беру в кавычки и пишу с малой буквы».