Эоловы арфы - Владимир Бушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лихтенберг, — проникновенно продолжал Маркс, — очень умный человек. И он сказал мне, что принимать железо необходимо даже после окончания курса лечения.
— Очень? — насмешливо спросил Энгельс.
— Что? — не понял Маркс.
— Лихтенштейн действительно очень умный человек? — Энгельс едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Не Лихтенштейн, а Лихтенберг! — вспылил Маркс. — Да! Это очень умный человек! Во всяком случае, гораздо умнее, чем твой всезнайка Хекшер!
Энгельс расхохотался.
Немецкий эмигрант Мартин Хекшер был врачом, лечившим Энгельса.
В своем лондонском одиночестве Карл ревновал Фридриха почти ко всем его манчестерским друзьям и знакомым. Но Хекшер, может быть, потому, что Энгельс доверил этому человеку столь важное и интимное — свое здоровье, вызывал у него особенно неприязненное чувство, близкое к недоверию. Он считал Хекшера виновным и в том, что болезнь не была своевременно обнаружена, опознана, и в том, что она так затянулась. Ведь Фридрих, возбужденно рассуждал Карл, никогда ничем серьезным не болел, он отличный наездник, любит плавать, отменно фехтует — и вдруг…
Больному было, конечно, приятно видеть заботу и беспокойство друга, но, встречая в его письмах выпады против Хекшера, он смеялся и каждый раз не переставал удивляться тому, что ревность может ослепить даже такую светлую голову.
Хохот Фридриха подействовал на Карла отрезвляюще. Он понял, что переборщил, и тоже улыбнулся.
— Между прочим, — сказал Энгельс, наливая вино, — я еду на Джерси по настоянию именно Хекшера. Самочувствие у меня вполне хорошее. Видимо, мне удалось утопить злодейку золотуху еще в Ватерлоо, в волнах Ирландского моря, но мой врач находит, что месяца в Ватерлоо и трех недель на острове Уайт для меня все-таки недостаточно, и требует, чтобы теперь я продлил отдых и лечение где-нибудь в более южных местах.
— В таком случае, — смилостивился Маркс, принимая бокал, — твой Хекшер явно прогрессирует.
— Ты знаешь, — Энгельс еще раз внимательно всмотрелся в пятно на лбу друга, — я был уверен, что золотухой болеют только дети. И вдруг она прицепилась ко мне на тридцать седьмом году жизни!
— А я думал, — Маркс уловил беспокойный взгляд собеседника, — что расшибать лбы — это тоже в основном детская привилегия, но вот… — Он хлопнул себя по лбу ладонью, чтобы еще раз показать: все в порядке.
Это, видимо, в самом деле окончательно успокоило Энгельса.
— Жаль, что ты не смог приехать ко мне на Уайт, — он поднял вспыхнувший рубином бокал, — но уж теперь-то, на Джерси, мы отведем с тобой душу… За встречу!
— За встречу!
Как только пароход отчалил, почти все пассажиры ввиду позднего времени стали расходиться по каютам. Но друзьям хотелось еще побыть на палубе. В ресторане они так и не успели сказать друг другу ни о чем важном. Поэтому теперь, едва остались одни, Энгельс взял Маркса под руку и, увлекая его вперед, спросил:
— Ну так как же все-таки твои дела?
Маркс ответил не сразу. Видимо, ему не хотелось говорить сейчас об этом. Они молча прошли несколько шагов. Наконец, отвернувшись в сторону и глядя сквозь ночную осеннюю тьму на удалявшиеся огни Брайтона, он сказал:
— Через полгода мне исполнится сорок лет. И вот в преддверии этой уже далеко не пустячной даты не остается ничего другого, как признать, что я совершенный неудачник.
— Ну, ну, это ты оставь! — Энгельс протестующе потряс его локоть.
— Действительно, Фридрих, ты посуди сам, — Маркс повернулся, и глаза его гневно сверкнули. — Этот Дана вот уже несколько недель присылает мне ежедневно «New York Daily Tribune», очевидно, с единственной целью: показать мне, что они ничего из посланных мною статей больше на печатают. За все это время появились лишь какие-то жалкие сорок строк о маневрах Французского банка… Эти бесстыдники около четырех лет печатали все мои статьи от своего имени, как редакционные. Тем самым им удалось вычеркнуть из памяти американцев мое имя, которое уже начало пользоваться там известностью и могло бы позволить мне перейти в другую газету. И какой я осел, что столько лет давал этим молодчикам слишком много за их деньги!
— Но ты, надеюсь, потребовал объяснений, — Энгельс был удивлен услышанным.
— Сейчас у всех объяснение одно: трудности экономического кризиса… Я все-таки пригрозил переходом в другую газету. И вот недавно Дана прислал очень дружественное по тону письмо, суть которого в том, что одну статью в неделю они оплачивают независимо от того, печатают ее или нет, а вторую я посылаю на собственный риск.
— Иначе говоря, они, по существу, переводят тебя на половинный гонорар… И что же ты ответил?
— А что я мог ответить?.. В новую квартиру мы вложили все наследство, что досталось после смерти тещи. А расходы на семью все растут вместе с ростом детей. Положение мое сейчас еще более отчаянное, чем было пять лет назад. Тогда я думал, что уже испил до дна горькую чашу. Но нет. И хуже всего то, что это не временное затруднение. Я не вижу, как мне из этого выкарабкаться…
Все, что Маркс говорил, было для Энгельса неожиданностью. Он полагал, что, получив наследство старой Каролины фон Вестфален, переехав в новый, просторный дом на Графтон-террес, семья Маркса значительно поправила свои дела, что сотрудничество Карла в «Tribune» идет успешно и он регулярно получает гонорар, что вообще дела идут хорошо… А оказывается, тут опять все летит к чертям!
Он слушал, что говорил друг, и тяжелая волна гнева все выше подымалась в его груди. О проклятое время! О гнусная жизнь! Сколько прекрасных друзей молодости, боевых товарищей по партии, по революции они уже свели в могилу, лишили здоровья или искалечили нравственно. В позапрошлом году, едва выйдя из прусской тюрьмы, тридцати шести лет умер от туберкулеза Даниельс; в прошлом году, не выдержав тягот эмигрантской жизни, еще более молодым в Гаване скончался Веерт; на том острове, куда они плывут, лежит безнадежно больной туберкулезом Шрамм, ему тоже тридцать шесть… Слава богу, Мавр уже перевалил этот роковой возраст, но если и впредь ему придется столько сил отдавать борьбе за каждый фунт… Если…
В борт корабля резко и глухо ударила неожиданная сильная волна, и Энгельс, словно подхлестнутый ею, вырвал руку из руки Маркса и, досадливо ударив кулаком о ладонь, почти крикнул:
— Чего же ты молчал раньше?
— Какая разница — раньше, позже, — пожал плечами Маркс.
— Да хотя бы та, — Энгельс остановился и повернул к себе за плечи друга, — что недавно отец отвалил мне денег на покупку лошади, решил заблаговременно позаботиться о подарке ко дню рождения. Как назло, тут же подвернулась отличная коняга, и я, будучи совершенно уверен, что у тебя все благополучно, спокойно выложил за эту красивую скотину сто двадцать фунтов!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});