Народы и личности в истории. Том 3 - Владимир Миронов

Расстрел сипаев

Проблема рас, их место в шеренге цивилизации волновали многих ученых. Л. И. Мечников признавал наличие известных расовых различий между племенами: «Почему в различные исторические периоды наблюдается перемещение ролей между народами? В самом деле, в ту эпоху, когда, например, кушиты зажгли в нижней Халдее и в северной Индии тот великий культурный светильник, который в течение тысячелетий, переходя из рук в руки, и доныне освещает путь человечеству, современные им социологи и этнографы имели полное право удивляться неспособности тогдашних белых людей к развитию и прогрессу и с полным правом могли зачислить белую расу в число «отверженных»… Нет никакой причины предполагать, что может или должно служить причиной резкого разделения между различными группами человечества или создать между этими группами непреходимые границы. Напротив, расовые отличия, отнюдь не составляя неизменных и основных условий развития, должны рассматриваться только как результат приспособления человека к среде, т. е. к разнообразным географическим и социальным условиям».[435] Но за антропологическими оценками, как правило, следовала идеология той или иной расы. Превознося расу, превозносят нацию или страну, обосновывая право на их господство над другими племенами.

По обе стороны Ла-Манша бушует вакханалия расового превосходства. В Британии ветвь раздора и расовой ненависти подхватил один из идеологов фашизма Х. Чемберлен (1855–1927), зять Вагнера и заядлый германофил. В главном произведении – «Основах девятнадцатого столетия» (1899) он воспевал «тевтонскую расу» как наследницу «арийской». В Европе вызвало ажиотаж «дело Дрейфуса» (1889). Антисемитизм стал популярен. Причина понятна. Сочетание капитала, науки и демократии стало важным средством господства иудейской элиты. Р. Вагнер с тревогой наблюдал за усилением финансового и интеллектуального расизма в среде тех же евреев. Он писал о плутократах сионизма: «Само собой разумеется, что синтез всех знаний, философия, может привести лишь к отрицанию, тогда как всякое иное умозрение, подчиненное воле, стремится во всем не отрицать, а утверждать. Это проведенное во что бы то ни стало через все ценности мира утвердительное ДА ничто иное, как иудаизм, опять могущественно овладевший миром, тот иудаизм, в котором сказалось самое узкое, самое мелкое понимание жизни, когда-либо выступавшее в процессах истории».[436] Звезда Давида отсвечивала зловещим светом. С усилением еврейского капитала, однако, росло и сопротивление ему. Не нравилась гегемония евреев и Веберу. Он отказал иудеям в праве называться «буржуазным хозяйственным этносом». Вебер видел в них угрозу трудовому пуританизму. Идеалы пуританизма вытеснялись духом лавочников и спекулянтов. Пуританизм отступал, менялся под их натиском. Если былой пуританин, говоря словами Вебера, стал евреем, не означало ли это, что и буржуазия Запада генетически из Евы превращалась в Далилу? Не преподнесет ли она в этом случае, зададимся вопросом, земную цивилизацию «филистимлянам» (иудеям) на блюде, как ветхозаветная сестра голову Самсона?![437]

Подтверждений умственного, культурного декаданса класса буржуазии становилось больше. В конце века русский ученый А. Введенский посетил страны Западной Европы. Признаки интеллектуального вырождения налицо. В 1891/92 году из числа 5371 берлинских студентов только 801 изучали гуманитарные науки, а собственно философию – всего 236, да и то из них 143 иностранца. На долю немцев остается 93 человека (из 5371). Красноречиво? Из числа 259 докторских диссертаций 1889–1890 годов только одна – философского содержания. Некогда знаменитые на весь мир философские ферейны и семинары исчезли. «Дух философской производительности отлетает, – пишет Л. Тихомиров (цитируя Введенского), – а с ним отлетает и общая развитость». Узкий материализм овладевает умами и сверху, и снизу. Оставив спорный вопрос о «разложении», заметим, что западный человек стал мельчать в культурном и нравственном отношении.[438] Буржуа мог бы сказать честнее и откровеннее. В глубине души он был смертельно напуган просвещением масс. Он взирал на процесс их приобщения к знаниям так: «Зачем учить толпу на свою же голову?!» Ничего на свете глупец так не боится, как просветления умов! Noli me tangere! («Не тронь меня!»). Отсюда «Не тронь Разума, ибо тогда сразу же поймешь происхождение капиталов!» Знаменателен конец романа Франса «Восстание ангелов». Сатана видит вещий сон: он провозгласил себя Богом, справедливость объявлена несправедливостью, истина – ложью. Страшный финал.

Апокалипсические настроения царили среди поэтов. Уайльд характеризует культуру рубежа веков: наука – летопись умерших религий, промышленность – корень уродства, образование – глупость, искусство – безнравственно. Что толку в учебе, если «на экзаменах глупцы предлагают вопросы, на которые мудрецы не могут дать ответ». «Потерянное поколение» на улицах, в армиях, школах и университетах. Его удел – трудиться и умирать на полях сражений без веры и надежды. Вера стала плавиться под лучами энциклопедистов науки. Ницше скажет: «Бог умер, это мы его умертвили». Бог трансформировался «в единого космополитического бога» (П. Лафарг). Всюду он звался по-разному и приносил доход. Ф. Ницше, будучи смертельно больным человеком, назвал разум «больным пауком». Болен был, скорее всего, мозг общества. Нигилизм, утилитаризм, атеизм, капитализм захватили бразды правления. Следы упадка к концу XIX–XX вв. заметнее и в России. Достоевский писал о наличии болезненного явления «нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом». В «закате истины сущего» видел суть вырождения народов философ М. Хайдеггер. Трагизм эпохи остро ощущал и яркий итальянский мыслитель Дж. Джентиле (1875–1944). Он писал о взаимоотношениях масс народа и героев: «Герои, в свою очередь, являются таковыми потому, что они стоят над толпой и отрываются от нее. Сыновья самих себя, они не извлекают из масс (и в силу этого – из традиции) идеи, которые являются их силой. Массы вокруг них и позади них – простая безразличная материя, с которой герои все же должны сводить счеты; и массы их будут ограничивать, и обусловливать их деятельность: она подчинится также их неуничтожимому и непреодолимому закону. Чтобы быть слишком людьми, не являются людьми даже они».[439] Буржуазная цивилизация казалась чудовищным уродцем, с безмерно развитой мускулатурой и убогим умишком, которому доступно лишь бульварное чтиво и ненасытное потребление. Торговля – ее бог, деньги – истинное назначение, порно – ее стиль. Глядя на улицы мировых столиц, на конторы банков, на помпезные офисы учреждений и компаний, соседствующих с жалкими лачугами бедняков, поэт Шарль Леконт де Лиль (1818–1894), глава парнасской школы, автор «Варварских стихотворений» и «Трагических стихотворений», писал о мрачных предчувствиях, охвативших мыслящую интеллигенцию:

В цепях молчания, в заброшенной могилеМне легче будет стать забвенной горстью пыли,Чем вдохновением и мукой торговать.Мне даже дальний гул восторгов ваших жуток, —Ужель заставите меня вы танцеватьСредь размалеванных шутов и проституток?

Заметной фигурой в обществе становится преступник. Ч. Ломброзо в «Преступном человеке» (1876) убеждал, что преступник – атавистическое явление. Но почему же их тогда становится все больше и больше? Автор книги «Век криминалистики» Ю. Торвальд, говоря об усилиях ученых и полицейских (Э. Видока, А. Бертильона) в деле поимки преступников, вынужден признать: «Во всяком случае, стало очевидным, что с ростом населения и дальнейшим развитием промышленного производства постоянно росло и количество преступников. Феноменальная память Видока на лица преступников была единственной в своем роде, но теперь не хватило бы даже сотни видоков, чтобы запомнить лица бессчетного количества преступников всевозможных категорий, всплывших на поверхность огромной трясины больших и малых преступлений в 80-х годах XIX столетия».[440] То были скромные «цветочки цивилизации».

«Капиталистический тип» соединил в себе черты разбойника, ганзейского купца и еврейского менялы. В работе «Буржуа» (этюды из истории духовного развития современного экономического человека) В. Зомбарт писал: «Без сомнения, все формы проявления капиталистического духа, как и все состояния души и психические процессы вообще, коренятся в определенных «предрасположениях», т. е. в первоначальных унаследованных свойствах организма… они в этот исторический момент были у него в «крови», т. е. сделались наследственными». Что же представляет собой это наследство? Историк и философ Б. Кроче (1866–1952) не без горечи заметил по поводу идеи эволюции народов: «Душа жаждет увидеть в истории картину благородных войн, а в ответ получает животно-механическую фантасмагорию о происхождении человечества, с огорчением, разочарованием и даже стыдом мы убеждаемся в своем неистребимом варварстве». Писатель Доде хотел создать книгу о «новой породе мелких хищников, которые воспользовались законом Дарвина… для оправдания всевозможных низостей…» Он писал: «Я работал над этим уже несколько месяцев, но тут во Франции вышел перевод замечательного романа Достоевского «Преступление и наказание», и оказалось, что это именно та книга, которую я собирался написать, да еще принадлежащая перу гения…».[441]