Брат мой, враг мой - Митчел Уилсон

Кен внезапно перестал шагать.

– Размышлять – это в твоем духе, малыш, но не в моем, – сказал он. – Я работаю иначе. – Он сбросил пальто. – Я должен что-то делать, черт возьми!

Кен бросился к дальней стене, где лежал на полу лом, взял его и, не говоря ни слова, вернулся назад, подсунул острый конец под крышку одного из ящиков и изо всех сил нажал на другой конец. Лицо его было мрачно. Доска поддалась с треском, отозвавшимся эхом среди голых стен. Не успело замолкнуть эхо, как Кен принялся за второй ящик. Доска отскочила со стоном. Светлые волосы двумя крылышками упали Кену на лоб; Он мотнул головой, откидывая их назад, и без передышки, с размеренной яростью стал вскрывать один ящик за другим. Треск дерева и стук падающих на цементный пол досок сливались в беспрерывный гул.

Когда последний ящик был открыт, последняя доска, полетела на пол и затихло последнее эхо, Кен оперся на лом. Волосы его снова упали на лоб, лицо раскраснелось и вспотело, но глаза горели таким веселым ликованием, что Дэви не мог не улыбнуться.

– Ну вот! – сказал Кен. – Можно считать, что мы обосновались. Теперь пошли завтракать. Когда вернемся, придут остальные и мы приступим к работе. – Он огляделся. – Ей-богу, любое пространство можно сократить до нужного размера!

Кен, как всегда, пошел вперёд сквозь гулкую пустоту, но застоявшаяся тишина больше не казалась гнетущей. Кен уже нарушил её однажды, а он был из тех людей, которые верят, что каждая их победа будет длиться вечно. Почти дойдя до двери, он вдруг заметил, что никого за собой не ведет. Он удивленно обернулся – Дэви и не думал следовать за ним.

Для Дэви понятие «обосноваться» означало нечто совсем другое. Очень осторожно, почти нежно, он вынимал из ящика деревянную клетку высотой фута в два. С помощью пружин и обтянутых войлоком деревянных колец в клетке была укреплена круглая стеклянная лампа необычной формы, величиной с человеческую голову. Осторожно открепив по очереди четыре медных зажима, державших её на весу, Дэви взял в руки хрупкий шар, который был сердцем, мозгом и жизнью прибора. Шар походил на огромный прозрачный глаз – по крайней мере так считал Дэви, именно это он и стремился создать. Семь стеклянных стерженьков, которые торчали сбоку и заканчивались проводами, представлялись ему оптическими нервами; камерной влагой глаза служил воздух, почти такой же разреженный, как в межзвездном пространстве.

Медленно поворачивая лампу в руках, Дэви глядел на неё с гордостью творца. Вот он, результат многих лет умственной работы, многих лет учения, раздумий точных математических вычислений и, наконец, испытаний, опытов и ошибок. То была работа, требовавшая сложнейшей технической аппаратуры, и, однако, они с Кеном сумели обойтись с помощью примитивных приспособлений в мастерской позади гаража.

Для того чтобы сделать этот шар, нужны были знания, воображение, интуиция и изощренность всех пяти чувств, ибо после того, как детали были разработаны в теории, для практического их осуществления понадобилось восемь месяцев почти ювелирной технической работы и такое высокое стеклодувное мастерство, какое требуется, чтобы создавать чудесные, тончайшие вазы. Что бы ни означало для Кена слово «обосноваться», только вот это знакомое ощущение стеклянной трубки в руках было для Дэви признаком того, что работа продолжается. Всю ночь он мчался сквозь хрупкие сны, сгорая от нетерпения поскорее взять трубку в руки; и теперь, прикоснувшись к ней, он сразу почувствовал себя как дома в этом здании, куда он вошел всего второй раз в жизни. Трубка успокаивала его, внушала уверенность в будущем, которого, в сущности, он должен был бы страшиться. Он любил эту лампу, и у него стало тепло на сердце, когда Кен подошел и стал рядом, но Кен только вздохнул.

– Господи, да ты сам взгляни! Разве можно кому-нибудь показывать такую дрянь?

– Ты о чём? – оторопел Дэви. – О трубке?

– Конечно, о трубке. Ты посмотри на запайку, на соединения, посмотри, как она вся собрана! Может, дома она и казалась нам великолепной, но здесь ни к дьяволу не годится! Слушай, Дэви, мы живем теперь совсем в другом мире. Эту штуку придется показывать людям, которые ворочают миллионами, людям, которые предоставили нам помещение на территории, где самый маленький корпус – тот, что они отдали нам без всякого для себя ущерба, – гораздо больше, чем Дом администрации штата в Уикершеме. Что подумают люди, когда увидят такой хлам?

– Почему хлам? – негодующе возразил Дэви. – Трубка работает, не так ли?

– Этого мало, что она работает, – возразил Кен. – Она должна иметь вид!

– Перестань! – рассердился Дэви. – Мы будем демонстрировать её работу, а не вид. Внешним видом можно заняться потом. Ведь мы же, черт возьми, инженеры, а не косметички из кабинета красоты! Идея – вот что самое главное.

– Знаешь, – медленно сказал Кен, – ты такой невыносимый сукин сын, каких я сроду не видел! Для людей, лишенных слуха, музыка не существует, однако они могут обойтись и без неё: дальтоники не отличают синего цвета от желтого и тоже как-то живут: но ты же сам обедняешь свою жизнь. У тебя нет чувства денег. Ты их просто не воспринимаешь! Ты не знаешь, откуда они берутся, как их добывают и для чего они. Твои понятия о деньгах сводятся к тому, чтобы сунуть руку в карман, вытащить долларовую бумажку и заплатить за что-то. Да ещё, может, пересчитать сдачу, хотя сомневаюсь чтобы ты стал утруждать себя. Наш прибор должен не только работать, он должен выглядеть так, будто работал и до того, как мы повернули выключатель. На сей раз дело не в том, чтобы удивить скептиков. Эти молодчики должны быть заранее поражены настолько, чтобы мы могли сразить их одним щелчком. А, чтоб тебя, Дэви, у меня было такое отличное настроение, пока ты не вытащил эту трубку! А теперь я только и могу думать о том, что нам придется переделывать всё с самого начала. И меньше чем за два месяца мы не справимся.

– Мы, как обещали, только соберем наш прибор, – твердо сказал Дэви. – Он будет работать точно так, как работал. Потом, прежде чем показывать правлению, мы попросим Дуга решить, нужно его переделывать или нет.

– Дуга?

– Да, Дуга! Если нам нужен совет человека, знающего, что такое деньги, то пусть это будет настоящий знаток. Не новичок-любитель, вроде тебя. Можешь говорить сколько тебе угодно, но я утверждаю, что ты прежде всего инженер, а для меня это гораздо важнее, чем всё остальное. Я соглашусь делать новую, только если мы будем знать, как сделать, чтобы она лучше работала, а не просто лучше выглядела. Ну что ж, теперь мы обосновались. Пошли завтракать!

На этот раз впереди шел Дэви, и они вышли таким же решительным шагом, как и вошли, но тогда в них трепетало радостное ожидание, а сейчас кипела злость друг на друга, и оба молчали.

Они вернулись в таком же настроении, но к тому времени подошли рабочие: слесари, плотники, электротехники. Тотчас же под руководством Кена началось превращение пустой бетонной коробки в лабораторию. С десяток людей в комбинезонах, разбившись на группки по два-три человека, возились у голых стен – прокладывали водопроводные трубы для раковин и охладительных систем, подводили газ для бунзеновских горелок и автогенной сварки, тянули электрические провода, расчерчивали мелом пол, отмечали линии перегородок. Кен наотрез отказался распаковывать прибор. Он не желает видеть ни одной его части, заявил он, пока не будут созданы условия для работы.

Распаковкой занялся Дэви, ему помогал Ван Эпп. Старик работал молча и выполнял все указания аккуратно; но через некоторое время его молчание и холодная сдержанность стали смущать Дэви. Он терпеть не мог ссориться с Кеном, и, хотя был уверен в своей правоте, всё же слова Кена не выходили у него из головы и немножко поколебали его уверенность. Ван Эпп, конечно, мог бы оценить прибор по достоинству, но старик хранил упорное молчание. В былые времена, подумал Дэви, Ван Эпп славился своими золотыми руками; сейчас опытный взгляд старика, должно быть, подмечал техническое несовершенство деталей, проходивших через его руки. Дэви старался смотреть на них так же критически, как старик, без любви и гордости, думая лишь о том, какие функции они должны выполнять, и надеясь, что это поможет ему увидеть все недостатки, признаки спешки или неумелости, которые Ван Эпп оставлял без всяких замечаний.

С тех пор как Дэви и Кен окончили университет, они работали в полном одиночестве. Они никогда не видели других лабораторий и не показывали свою работу специалистам, которые могли бы судить об их успехах. То, чего они достигли, доказывало, что они на правильном пути, но практические результаты были ещё очень незначительны и совсем недоступны пониманию мелких дельцов, дававших им деньги, – людей, которым загадочная техника, желание верить в неё и запах наживы внушали такую растерянность и такой благоговейный трепет, что они никогда и не пытались здраво оценить достижения молодых изобретателей. Ван Эпп был первым инженером, первым по-настоящему творческим человеком, который увидел их работу в её теперешнем состоянии, и Дэви жаждал услышать его мнение. Из деликатности Дэви не решался спросить его прямо, но при каждом удобном случае старался вызвать старика на разговор.