Покаяние - Геннадий Гусаченко

— Ангеле Христов! Белым лебяжьим крылом своим оберегал Ты меня всю жизнь, хранил от всякого лукавства, противнаго ми, избавлял. Покровителем души моей и тела был, молил за мя грешного и недостойного раба. Кланяюсь Тебе, и прошу прощения, если противился когда, по неразумности своей, предупреждениям Твоим. Прощай, мой верный и надёжный друг! Безгранична моя благодарность Тебе!

— Господи! Оцени по заслугам старания Твоего преданного слуги, моего Ангела–хранителя, столь ревностно и бережно хранившего меня до сего дни!

Под остовом судна я развёл небольшой костёр и поставил палатку. Сквозь дыру в проломленном днище выходил дым. Паром исходил булькающий над огнём котелок. Ветер не задувал в это низкое убежище, приютившее одинокого скитальца.

Нахлебавшись лапши «Роллтон» с сухарями, напившись чаю с печеньем, купленным в Новом порту, я залез в спальный мешок и предался приятной дрёме.

Вблизи старого баркаса, выброшенного штормом на мысе Поёлава, шуршат галечником холодные волны Карского моря…

Вблизи мраморной набережной Владивостока шуршали галечником волны Японского моря…

…Было холодно. С Амурского залива дул сырой ветер. Виктор, зябко поёживаясь, не то спросил, не то предложил:

— А не пойти ли нам на барахолку, дружище?

— Это ещё зачем? — удивлённо посмотрел я на него. — Денег нет ни копейки, чтобы по барахолкам шастать…

— Так вот и я о том же… Об отсутствии в наших карманах денежной массы…

— Не понял…

— Денег нет, а посидеть в кафе и выпить винца так хочется, — бросая камешки в воду, как всегда иронично сказал Виктор.

— Что предлагаешь?

— Пойдём на толкучку и продадим твою котиковую шапку…

— Ну, ты даёшь… Мать подарила… Менять на вино?

— Шапка — не икона. Износится, истреплется, всё равно выбросишь.

— Так–то оно так… Но как же я без шапки?

— Но я хожу… Голова должна быть в холоде, чтобы разум давлел над чувствами, а не чувства над разумом. Ты согласен, дружище?

— Абсолютно… В таком случае, чувство желания выпить вина должно уступить разумному решению…

— Пойти и продать шапку! — смеясь, перебил Виктор.

Трамвай, фуникулёр, и вот мы среди барыг–спекулянтов, моряков–торгашей и многочисленных покупателей.

Народу — не протолкнуться. Все машут, трясут куртками, носками, блузками, чулками, сапогами, туфлями, сумками, косметикой, джинсами, перчатками и прочим шмутьём.

— Граждане! Продам котиковую шапку! Новую! По госцене!

Что новая — точно. Два раза всего и надел её.

— Носи, сыночек, не застуди голову. По знакомству достала, — говорила мне мать.

А сыночек продаёт шапку, чтобы один вечер в кафе посидеть с другом…

— Сколько просишь? — подлетает покупатель.

— Тридцать! Сколько стоит в магазине, за столько и продаём.

— Беру!

— Я дам сорок! — теребит шапку из рук другой покупатель.

— Поздно, дорогой… Продана уже, — спокойно отвечает Виктор и отдаёт шапку первому покупателю. — Мы не барыги какие–нибудь…

И всё в обратном порядке: базар, фуникулёр, трамвай.

Но вместо унылого и холодного берега Амурского залива удобный столик в тёплом кафе «Театральное».

Белоснежная скатерть, две бутылки болгарского «Бисера» и два горячих бифштекса на ней.

Тонкий перезвон фужеров.

— Это ты здорово придумал… В самом деле — зачем мне шапка? За тебя, друг!

— Спасибо твоей маме! За неё, дружище! За лучшую из женщин, ниспославшую мне такого замечательного друга! За её заблудшего сыночка, пропивающего мамин подарок с философствующим повесой, мучимым желанием познать тайну женской души.

— И сказал великий поэт Востока:

Я снова молод. Алое вино,Дай радости душе! А заодноДай горечи и терпкой, и душистой…Жизнь — горькое и пьяное вино!

— В вине, как и в женщинах, я знаю толк. Наверно, из меня получился бы неплохой сомелье — дегустатор вин. Как считаешь, дружище?

— «Сын мой! Словам моим внимай, и к речам моим приклони ухо твоё», — обращаюсь к тебе словами Соломона.

— Я весь внимание, дружище…

— Твоя витиевато–пафосная речь, сдобренная куплетом Омара Хайяма — следствие «Бисера», большую часть которого ты изволил выкушать. А что сказано по этому поводу в Святом Писании? Знаешь?

— Любопытно услышать…

— Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше… Впоследствии, как змей оно укусит, и ужалит, как аспид… Притча Соломона, сына Давидова, царя Израилева… Глава двадцать три, стих тридцать два.

— Хочешь удивить меня эрудицией? Совет приму к сведению, ибо в Святом Писании сказано: «Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах — слово, сказанное прилично». Глава двадцать пятая, стих семнадцать… Как я тебя? Мы тоже, дружище, не лыком шиты… Ещё? Пожалуйста: «Приятная речь — сотовый мёд, сладка для души и целебна для костей». Глава шестнадцать, стих двадцать четыре… А не заказать ли нам ещё бутылочку винца? Как считаешь, дружище?

— И ты будешь, как спящий среди моря и как спящий на верху мачты… Глава двадцать три, стих тридцать четвёртый…

— Мне говорят: «Хайям, не пей вина!»А как же быть? Лишь пьяному слышнаРечь орхидеи нежная тюльпану,Которой мне не говорит она!

Ухмыляющееся, улыбчивое лицо, раскрасневшееся, выражающее мягкость, приветливость, добродушие. По нему не определишь количество выпитого спиртного. Речь связная, язык не заплетается, как у большинства любителей «посидеть, поговорить за бутылкой» Умение друга оставаться после выпивки опрятным и корректным импонировало мне. В противном случае наша дружба, предопределившая мою дальнейшую жизнь, не состоялась бы, потому как я нутром не переношу выпивох, стряхивающих пепел в салат, бросающих окурки в рюмки и несущих всякий пьяный вздор.

Кстати, правило «знать меру», не напиваться «до чёртиков», заметно повышало наш имидж в глазах дам.

Однажды мы встречали Новый год шумной компанией в одной из квартир Моргородка. Не знакомые друг с другом гости постепенно сбивались в пары под мелодии танго и хлопанье пробок «Шампанского».

Два военно–морских лётчика несравненно выделялись среди всех формой, выправкой, статью, галантностью, изысканностью манер и приятной наружностью.

Один из них — белокурый балагур с шелковистой шевелюрой, удивительно похожий на поэта Сергея Есенина, веселил присутствующих остроумными шутками, элегантно танцевал.

Другой — черноволосый сердцеед с греческим профилем и с орденом Красной Звезды, прекрасно играл на гитаре, пел, читал стихи Булата Окуджавы.