Телефонная книжка - Евгений Шварц

Дух начала века чувствовался и в Зевесовой голове, и в переплетах книг, и в рассказах об Андрее Белом, который приезжал сюда со свитой антропософок. У одной из них челюсть была вставлена на какой‑то новый, конструктивный немецкий лад: без деления на отдельные зубы. Она была сплошная, без мещанского подражания природе. Но, по рассказам, этот сплошной, не то костяной, не то сконструированный из некоей имитации белеющий на месте челюсти полукруг вызывал у зрителей душевное смятение. Белый сам был весел, оживлен. Антропософки же держались осуждающе. Белый понимал прелесть нигилистических выходок Габричевского и чувствовал родство этого очень, слишком много понимающего эрудита со своим временем. Антропософки же начисто лишены были чувства юмора и отрицали его, как монашки. Белый, как приехал, стал вместе со всеми собирать коктебельские камушки. И по свойствам загадочного ума своего, первым делом принялся их классифицировать, но не на существующий у коктебельских коллекционеров лад, и не на принятый у петроградцев, а на свой, и научный, а вместе с тем как бы и переходящий за пределы разума.

М. М. Марьенков

П М. Меттер с Ю. П. Германом

Л. А. Малюгин

А. Н. Москвин. Портрет работы ф. М. Наппельбаум Н. П. Акимова

М. С. Наппельбаум

С. Образцов

М. Ф. Панова

Г. М. Козинцев и И. А. Орбели на съемках фильма «Пирогов» по сценарию Ю. П. Германа

В верхнем ряду: В. А. Рождественский, Н. Л. Браун; в нижнем ряду: А. А. Прокофьев, О. Ф. Берггольц

А. И. Райкин

В. Рест и Н. В. Сезеневская

Л. Пантелеев, В. Н. Орлов,Л. Я. Рахманов и Н. Н. Никитин

М. И. Алигер, Е. А. Долматовский, Е. И. Рывипа, К. М. Симонов

M. Л. Слонимский (крайний справа), В. А. Каверин (крайний слева), Е. Л. Шварц и И. И. Слонимская

П. И. Соколов

Л. В. Соловьева (в замужестве Г'ригорьева), В. В. Соловьева, У. Даниленко, Е. В. Соловьева. Друзья детства

Е. В. Тарле

Е.А. Уварова

Г. А. Флоринский

Н. К. Черкасов

П. В. Цетнерович

И. А. Фрэз

М. А. Фроман

Л. 3. Трауберг

Б. В. Томатешевский

Т. И. Чокой

В. Б. Шкловский

В верхнем ряду: П. Черняк, М. Г. Шапиро, И. А. Глотов, Г. М. Козинцев; н нижнем ряду: Ф. Г. Раневская, Я. Б. Жеймо, Н. Н. Когиеверова.

Родители Евгения Шварца — Мария Федоровна и Лев Борисович; Евгений и Валентин Шварцы

Студенты Московского университета Евгений Шварц

Шварц Антон

E. Л. Шварц

И. Г. Эрепбург

Ф.М. Эрмлер

Б. М. Эйхенбаум

И. В. Шток, В. Н. Плучек,А. Н. Арбузов и А. К. Гладков

М. О. Янковский

Е. В. Юнгер, Ф. Г. Раневская,Т. В. Сезеневская. Кадр из фильма «Золушка»

А. М. Лобанов JI. Ф. Макарьев

А. Б. Мариенгоф, Д. Д. Шостакович, А. Б. Никритина

Это был чудом уцелевший мамонт символистической эпохи, и его разглядывали с жадностью, и о нем рассказывали в 32 году, будто о чуде, хотя уже года три прошло с тех пор, как побывал он тут в последний раз. У Волошиных каждый вечер собирались на крыше, читали стихи. И, по рассказам, он несколько ревновал к тому пиетету, которым окружен был Андрей Белый. Теперь не было ни того, ни другого, ни вечерних сборищ. Однажды только собрались внизу у рояля, и композитор, фамилию которого забыл, сыграл что‑то свое. Слушателей было немножко.

Это были последыши друзей дома — реликтовые девушки, длинный человек неясной профессии, горбоносый, начинающий плешиветь, с верблюжьей шеей. Все, кроме спокойного, всепонимающего Габричевского, крепкой и миловидной жены его, урожденной Северцевой, из славного рода ученых и академиков, казались увядающими. Как не похож был наш манассеинский дом, проданный Ленинградскому литфонду, на волошинский! Взять жизнь поэтов тамошних — и Прокофьева, выросшего в избе, воевавшего в Гражданскую, хлебнувшего там такого горя, какое и не снилось человеку до 17–го года. Потом бандиты застрелили его отца. Потом был он следователем ГПУ. Такой дорогой пришел он в литературу. Андрей Белый в то лето не приезжал, и Волошин умер. Прожили они и Прокофьев разную жизнь, такую разную! Но, думаю, какие‑то общероссийские горести и радости переживали они одинаково, хоть называли их до того непохожими словами! С этого лета перешли мы с Прокофьевым на ты. То ближе сводила нас жизнь, то разъединяла — никогда вполне близко, никогда слишком далеко. Но я понимал его. Если рассказывать дальше, то придется коснуться зловещих лет, дьявольских времен нашей жизни. Но Прокофьев, доброкачественный и ясный, не пользовался тьмой, а переносил ее мучительно, как мы. И не хочется говорить о нем в связи с временами, о которых и вспоминать тошно. На коктебельском лете, веселом и горьком, на лете первого нашего знакомства и закончу я о нем рассказывать.

Из Майкопа, из города, обыватели которого казаков обзывали куркулями, черкесов — азиатами, русских — кацапами, а украинцев — хохлами, попал я вдруг после большого промежутка времени — года два я там не был — в настоящую Россию, в город Жиздру. До этого в пятилетнем возрасте побывал я в Белёве. А летом 1903 было мне уже без трех месяцев семь — огромная разница. Тут впервые я сознательно понял, что принадлежу двум мирам, сильно отличающимся друг от друга. В Майкопе мальчишки дразнили меня за то, что я на рязанский лад, твердо, произношу букву «г», вместо южного «Ь». Черный хлеб покупали для мамы у солдат. В булочной у турка Окумышева продавался только пшеничный. Пшеничный продавался и на пышном майкопском базаре, высокий, с гофрированными белыми боками и коричневой, подпекшейся выпуклой головой. Но не только в этих внешних признаках была разница. Начну по порядку. В 1903 году бабушке захотелось повидать, может быть, в последний раз, всех своих детей. Решили собраться у старшего маминого брата, у дяди Гаврюши[1], в Жиздре. Но по дороге туда заехали мы в Рязань. В 1901 были мы в Белёве у маминого брата[2]. Рязань я не видел с четырехлетнего возраста. Когда‑то именно этот город считал я своим родным, но за два года пережил я целую жизнь. И я удивился извозчикам в низких шляпах с полями. И при том еще — одноконным. Улицам, вымощенным булыжником. И едва узнал своего двоюродного брата, фамилия которого стоит в моей книжке на очереди: Проходцов И. И. Ваня Проходцов.[0] Я сразу побежал с ним и с Лидой — младшей его сестренкой в сад и очень смутился, когда вышел туда же длинный, хмурый, черноволосый и чернобородый Иван Иванович Проходцов — старший, муж тети Сани[3]. Я почему‑то очень его боялся. Через день — два мы ехали все в Жиздру.