Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург

— Погляди-ка, он улыбается, — прошептал один надзиратель другому. — Он, наверное, сошел с ума, этот номер. Подумать только, что через час с четвертью за ним придут.

— Даже через час десять. Публики-то набралось прямо как четырнадцатого июля. Говорят, что все балконы в соседних домах сданы! Те, что теперь придут, дальше площади Денфер-Рошеро не проберутся. Это все от погоды.

— Нет, ты погляди, как он улыбается, этот сумасшедший номер. Может быть, ему снится, что его помиловали?

Но Андрею снился только запах, нежный, печальный запах южных цветов, и он улыбался, он улыбался до тех пор, пока к его плечу не прикоснулась несколько неуверенная рука самого начальника тюрьмы.

— Друг мой, проснитесь!..

Начальник тюрьмы был всегда вежлив с преступниками перед казнью. Он не хотел напоследок ожесточать их души. Кроме того, он хорошо помнил ночную сцену в камере. Несомненно, что этот человек сошел с ума. А с сумасшедшим следует быть особенно вежливым. Поэтому начальник и не подпустил к спящему преступнику кого-либо из надзирателей. Он предпочел сам с особой заботливостью разбудить его.

Андрей вскочил. Он не сразу понял, в чем дело. Вместо тихой темноты и запаха мимоз перед ним оказались люди, много чужих людей. Глаза его больно колол холодный свет электрической лампочки. Он сделал, шатаясь, несколько шагов.

Чужие люди осторожно отступили к двери. Они ведь не знали, что может выкинуть этот сумасшедший человек, которому больше нечего терять. Обладавшие достаточным опытом, они допускали все. Иногда осужденные пробуют бессмысленно вырываться, иногда они даже кидаются на надзирателей. Осторожность никогда не может повредить.

Кто же они, эти люди, так рано вставшие и зачем-то пришедшие в темную камеру четвертого корпуса? Все тот же начальник тюрьмы, прокурор республики господин Анри Белье, тюремный врач, кривой цирюльник Феликс и, наконец, главный герой предстоящего торжества, высокий элегантный мужчина, господин Франсуа Ботан, гордо именующий себя по старинке «главным мастером города Парижа».

Франция высококультурная страна. Во Франции люди привыкли уважать все профессии. Господин Франсуа Вотан, не Сенька Косой, он даже не палач, он «главный мастер города Парижа», он блюститель и виртуоз железной «вдовы». Портреты господина Франсуа Ботана можно найти во всех газетах. Он излюбленный посетитель благотворительных вечеров. Он почетный член Общества охраны беспризорных детей. Его приглашают в самые аристократические салоны. Его знают, его ценят, его любят. Он знаменитый человек. Маршал Форш — великий полководец, Эдмонд Ростан — великий поэт, господин Франсуа Ботан — великий виртуоз «вдовы».

И, зная это, господин Франсуа Ботан держал себя, как все великие люди: снисходительно ласково, то немного капризничая, то благотворя окружающих своей простотой и непринужденностью. Он один не отступил к двери, когда Андрей вскочил. Он презирал опасность. Он кокетничал своим бесстрастием, похожий на тореадора или же на модного тенора. Он любил эти ранние пробуждения, утренний холодок, церемонную операцию, почтительный гул толпы. Сегодня он был в превосходном настроении. По случаю хорошей погоды пришло много народу. Предстоит весьма эффектный выход. С усмешкой, он тихонько сообщал врачу:

— Это хороший, это очень хороший экземпляр. Но вы знаете, доктор, я недавно выезжал на гастроли в Тур, так там попался один…

Врач слушал его с почтительностью, даже с завистью. Он ведь был в этом деле новичком и, откровенно говоря, чувствовал себя прескверно. Все здесь казалось ему неприятным: и свет лампочки, и подозрительная походка преступника, и даже усмешка господина Франсуа Ботана. Он вспоминал теплую кровать, с которой его так рано подняли, жену Ирен, сонную, розовую, в полосатой пижаме, уют, тепло, добродушный полусвет спальни. Бог знает, что это такое, — врач готов был даже расплакаться. Он не мог говорить с господином Франсуа Ботаном о красоте того экземпляра в Туре. Он еле-еле пролепетал:

— У вас, должно быть, чертовские нервы!..

Господин Франсуа Ботан презрительно ответил:

— Это не нервы. Это, доктор, только знание своего дела. И еще… и еще, может быть, талант. Если бы вы видали того детину в Туре…

Андрей давно понял, зачем пришли сюда эти люди. Он был спокоен. Он был даже счастлив, как и все последние дни. Напрасно врач искал на его лице примет отчаяния или страха. Спокойно Андрей расписывался на какой-то бумаге о передаче находящихся в конторе тюрьмы его часов.

— Я же вам говорю, что он сошел с ума, — шепнул начальник врачу.

Настала очередь показать всю свою виртуозность господину Франсуа Ботану. Торжественно улыбаясь и не забывая ни на одну минуту, что это прекрасная церемония, он выполнил все обряды. Он предложил Андрею чашку кофе и папиросу. Андрей отказался: нет, спасибо, ему не хочется. Андрей думал: хоть бы скорей! Но господин Франсуа Ботан растягивал наслаждение. Отрезать голову можно в три секунды, но прекрасная церемония должна длиться не менее часа. Наконец он обратился к кривому цирюльнику:

— Феликс, приступите к туалету преступника.

Феликс развязал какой-то узелок и вытащил оттуда свои орудия: гребенку, ножницы, машинку для стрижки. Хотя он был цирюльником тюрьмы Санте, но он был все же цирюльником, профессиональная галантность этого цеха являлась и его основной чертой.

Феликс, расчесывая волосы, пришептывал:

— Очень у вас, сударь, жесткие волосы. Машинка не берет. Попрошу вас нагнуть немного голову. Еще немного. Вот так. Мерси.

Андрей теперь ни о чем не думал. Отрывистые и смутные образы проходили перед ним: беседка в Царицынском парке, грохот поезда, запах мимоз, сон, Жанна. Он даже не соображал, что с ним сейчас делают. Может быть, это и есть казнь? Как Жанна смешно картавила… Милая Жанна!..

Кривой Феликс, закончив свою работу, прищурил единственный глаз: очень хорошо. Туалет преступника кончен. Но тогда из тьмы коридора вынырнул новый персонаж, до этой минуты скрывавшийся. Это был господин аббат, в сутане, с рыхлым бабьим лицом, похожим на хорошо зарумянившийся пончик. Как же мог ревнитель старой книги в шагреневом переплете не прибежать туда, где люди так явно попирали все наставления вот этой самой книги?

— Дитя мое, сейчас вы должны расстаться с жизнью. Светская власть справедливо осудила вашу плоть. Но я забочусь о вашей душе. Облегчите ей переход в иной мир покаянием и святым причастием.

В маленьком саквояже господина аббата имелись и дарохранительница и старая книга. Так вот зачем он пришел сюда! Он не был против отрезывания головы. Он только хотел, чтобы это отрезывание сопровождалось цитатами из его любимой книги. Однако это не удалось. Андрей спокойно ответил ему, как ответил он и господину Франсуа Ботану, предложившему папиросу:

— Спасибо. Но я коммунист.

Господин Франсуа Ботан скомандовал:

— Итак, все в порядке. Пора двигаться.

Андрей встал, но тотчас же он снова упал на табурет. Он упал, как мешок, грузно и тупо. С ним происходило нечто страшное. Началось это с ног, отказавшихся двигаться. Потом стало подыматься к голове. Дойдя до сердца, это вылилось в огромное волнение. Наконец, это достигло и сознания Андрея. Он понял: жить! Только жить! Еще день! Еще час! Десять минут! Чувствуя это, люди, обыкновенно, мечутся и кричат. Жюль Лебо хрипел у раскрытого окна. Андрей только упал на табурет. Он не мог двинуться. Он хочет жить! Он так молод. Это сердце ведь еще не сносилось. Оно не хочет остановиться. Оно бьется все сильнее и сильнее. Сейчас Андрей закричит, ужасно закричит. Или он кинется на стоящего рядом с ним начальника. Или он заплачет. Он будет упираться, отталкивать надзирателей, хвататься за дверь. Он не может умереть! Вы слышите — Андрей не может умереть!

Он сидел. Он не двигался. Он молчал. Все это длилось, может быть, одну или две минуты. Господин Франсуа Ботан терпеливо ждал, поглядывая только на свои золотые часы. Он учел возможность осложнений и оставил пять минут про запас.

В углу камеры стоял самый бесстрастный из зрителей, прокурор республики, господин Анри Белье. Он рано встал. Он не выспался. Он дулся на жизнь. Но сейчас ему пришла в голову удачная мысль. Он высказал ее дрожавшему по-прежнему врачу:

— Знаете что, давайте, как только это кончится, поедем в Нейи, на утренние бега. Там бывают очень занятные заезды. Раз мы так рано встали, стоит воспользоваться. Я вот прошлый раз играл, правда, не на фаворита, и выдавали…

Но врач не мог говорить о фаворитах. С ужасом поглядывая на осужденного, все еще сидевшего неподвижно, он и прокурору ответил так же, как «главному мастеру»:

— У вас… у вас чертовские нервы…

Андрей не думал. Ноги подумали за него. Ноги встали. Они встали сами собой. Андрей сделал шаг, другой. Он был уже в коридоре, в длинном и темном коридоре. Он взглянул. Вдали показался свет, яркий дневной свет. Тогда какое-то новое чувство хлынуло на него. Этот свет в конце коридора, слившись со сном, с горячим запахом цветов, со всеми смутными, но живыми воспоминаниями, наполнил его огромной радостью. Там, в конце коридора — Жанна. Это не было реальной надеждой увидать в толпе ее глаза. Это было уже за пределами разума. Может быть, они были правы, говоря, что он сумасшедший. Это было агонией души, последним ее метанием и счастьем, счастьем! Он шел прямо к Жанне.