Бумажный тигр (I. - 'Материя') - Константин Сергеевич Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Сложно сказать. Когда-то я вел счет… Сорок, пятьдесят, сто… В какой-то момент мне это наскучило. Вы ведь не считаете каждое рисовое зерно в мешке, когда хозяйка просит вас отмерить ей четыре фунта индийского белого? Время здесь, в Новом Бангоре, исчисляется странным образом, вы и сами это знаете.
Лэйд машинально кивнул.
- На дворе всегда тысяча восемьсот девяносто пятый. Изорви хоть тысячу календарей.
- Верно. А ведь я не был юношей когда ступил на здешний берег. Уже тогда мне стукнуло семьдесят пять. Иногда мне кажется, я провел здесь лет четыреста или около того, но не могу поручиться. Так что я давно стараюсь не думать о таких вещах. Просто живу в свое удовольствие, знаете ли. Существую, точно маленький камень на дне ручья. Хотя иной раз бурный поток и подхватывает меня ненароком, чтобы на мгновенье вытащить к поверхности… Но потом меня вновь оставляют в блаженном забытьи, иногда на целые годы. И знаете, мне нравится ощущение покоя.
Четыреста… Четыреста лет…
Лэйд ощутил тяжесть в левом боку, точно кто-то украдкой подложил ему в карман пиджака увесистый булыжник.
- Мистер Четверг…
- Дадди.
- Дадди… Вы давно перестали бороться, верно?
Дадди медленно улыбнулся. Кожа на его лице выглядела выгоревшей, тонкой, морщинистой. Когда он улыбался, она собиралась в складки на его скулах, грозя порваться. Но наверняка была прочна, как акулья шкура. Как стальная броня Бредбедла.
- Мы все от рождения делимся на две категории, мистер Лайвстоун. На здравомыслящих и непокорных. На роялистов и мятежников. На обывателей и революционеров. В вас живет беспокойный дух. Дух Жака Кателино[9], Генриха Молодого[10] и Роберта Куртгёза[11]. Вы мятежник, мистер Тигр. Вы будете биться с Ним, не замечая ни ран, ни старческой немощи, до последнего своего вздоха. А я…
- А вы? – резко спросил Лэйд, - Предпочли покорность?
Дадди медленно покачал головой. Голова его сзади была покрыта клочьями седых волос, но спереди казалась гладкой, как орех. Старый мудрый орех, подумал Лэйд, ускользнувший от пальцев хозяина лавки, закатившийся в угол сундука, проведший там, в тесной духоте, бесчисленные годы, переживший и дерево, вырастившее его, и хозяина, и его лавку, и само время…
- Я слишком хорошо знаю цену любого мятежа, мистер Лайвстоун. Знаете, почему? Потому что я сын своего отца, а он, в свою очередь, сын своего отца. Моего отца звали Четверг Октябрь Кристиан Первый, а моего деда – просто Флетчер Кристиан. Он был похож на вас.
Лэйд нахмурился, пытаясь вспомнить, приходилось ли ему слышать эту фамилию здесь, в Миддлдэке.
- Он был лавочником?
- Нет. Он был помощником капитана на одном британском корабле. Превосходно образованный, воспитанный, грамотный, он был олицетворением джентльмена на службе Адмиралтейства. Хладнокровный, отважный, уверенный в себе… Но вы знаете, что бывает, если какой-нибудь растяпа выколотит еще горящую трубку на сеновале. Крошечные искры, падая в солому, делаются почти не видны и даже не источают дыма, но сохраняют достаточно жара, чтобы устроить пожар – внезапный, страшный, гибельный для всего живого. Так и в человеческой душе, даже облагороженной и исполненной достоинства, иногда дремлют порочные искры, способные в самый неожиданный манер дать страшный жар. Мой дед, к его несчастью, был именно таким человеком. Этот жар вырвался наружу, погубил его – и многих других людей.
- Бунт? – сухо спросил Лэйд.
Дадди безучастно кивнул.
- Он был джентльменом, а вот капитан, стоявший над ним – нет. Это был властолюбивый деспот, одержимый маниакальным желанием подчинить себе все, до чего в силах дотянуться. Вам, конечно, встречались подобные люди, мистер Лайвстоун. И в Англии и здесь. На берегу они обычно не представляют собой серьезной проблемы, потому что в душе трусливы и опасливы, но на корабле, где капитан – царь и Бог, они быстро превращаются в развращенных властью тиранов, которым никто не в силах оказать отпор. Этот капитан держал свой экипаж в ежовых рукавицах. В такой дисциплине, что люди боялись посмотреть не в ту сторону или чихнуть в неурочное время. Насаждая железной рукой свою власть, он не только требовал исполнения своей капитанской воли и мельчайших капризов, но и заставлял их выполнять унизительные ритуалы. Например, танцевать целый вечер напролет себе на потеху. Или ставить сценки из театра, соорудив костюмы из старой парусины. Любое неповиновение, даже мнимое, вызывало у него такую ярость, что он хватался за пистолет. Мой дед был образцом здравомыслия – сама британская дисциплинированность во плоти – но в какой-то момент дьявольские искры, разгораясь, учинили тот самый пожар. Он поднял бунт. Отправил капитана с частью экипажа в шлюпку, сам же принял управление кораблем. К нему примкнули люди – многие другие люди из матросов и офицеров, которые сами были поражены этими искрами, жгущими изнутри. Они были мятежниками.
- Погодите, - Лэйд облизнул губы, - Кажется, я читал об этом случае в старых газетах. Этот мятежный корабль, кажется, он отвратился на Таити, но…
- Но провел там немного времени. Мой дед знал, что рано или поздно за ним и его людьми явится из Англии карательная экспедиция. Тогда, в дни моего деда, мятежник, какова бы ни была степень его вины, мог рассчитывать лишь на одно – на виселицу. А суд обыкновенно был не очень хлопотной формальностью. Нет, мой дед прекрасно знал, что ждет его и его людей. Он принял на борт несколько полинезийцев, мужчин и женщин, немного продовольствия и скота, после чего поспешно отправился прочь. Его выбор пал на небольшой необитаемый остров поблизости от Французской Полинезии. На этом острове мятежники решили устроить свою колонию, начав новую жизнь. Они сожгли корабль дотла, укрывая следы, но знаете, что?
- Что? – покорно спросил Лэйд, хоть и догадывался, что именно услышит.
- Корабль был не последним, что сгорело тогда. Искры. Человек, внутри которого горит пожар, уже никогда не сделается прежним. Мой дед был мятежником, а мятежники не знают покоя. Прошло всего полгода, а их остров, представлявший собой крохотный обособленный от всего мира кусок, неподвластный ничьей воле, уже сотрясался от ссор. Полинезийцы спорили с полинезийцами, белые ссорились с белыми. Женщины – с мужчинами, вчерашние матросы – с вчерашними офицерами. Они не могли поделить поровну припасы сгоревшего корабля, потом землю, несмотря на то, что весь остров был в их распоряжении, потом соль и порох, потом женщин… Вы знаете,
