7 дней в июне - Алексей Ивакин

– Иванцов я… Который «Десантуру-42» написал…

– Итить твою кочерыжку, – задумчиво повертел часы Шаманов. – И что?

– Вот… Приехали… То есть прибыли для освещения боевых действия наших десантников…

Генерал поморщился. Подумал. Потом повернулся к офицерам, сгрудившимся вокруг большущего стола.

– Эй! Майор! Подь сюда! Тут тебе подмога пришла…

Майор… Ага… Генерал-майор! Маленький толстенький простывший заместитель по воспитательной работе. Он нам и поставил боевую задачу. Мля… Ну и зачем было переименовывать замполитов в замвоспиты? Кого мы сейчас будем воспитывать? Немцев, что ли?

А задача оказалась проще некуда.

Подготовить пропагандистское обращение к окруженным немцам. Как водится, мы сначала разорались:

– Леха! Ты у нас немец? Вот и пиши своим брателлам!

– Марлен! А ты не это… Не уху ли ел? На себя посмотри, крымский ты татарин!

– Фил!!! А ты вообще заткнись! – заорали мы с шефом на Фила, который выцеливал своей «дурой» занятные персонажи для фоторепортажа.

Нормальная такая журналистская планерка.

В итоге, нас выгнали нафиг. И хорошо, что выгнали. Мы спустились на первый этаж и обнаружили там почти неразграбленный «дьюти-фри». Не. Оттуда, конечно, выносили время от времени какие-то ящики бойцы. Святое дело. Но и нам немного досталось от щедрот божьих. Лично я урвал бутылку рома. Марлен честно стыбздил вискарь, а Фил ограничился каким-то ликером.

– Люблю сладкое! – пояснил он, когда мы уселись на пол, среди каких-то раскиданных бумаг. За огромными окнами ревели моторами самолеты.

Я открыл бутылку. Нюхнул. Блин. Люблю я ром… Это я еще в студенчестве мечтал о нем, прочитав Ремарка: «Ром – молоко солдат». Я, конечно, вояка недоделанный, но кто откажется от халявного рома…

– Леха! Хорош пить! – рявкнул шеф. – Поехали.

Ну и поехали, чо. Думать. И никто из нас не бросал автоматы на бетонный пол. Орали, лаялись, отхлебывали, а пальцы оглаживали предохранители. Автоматы на автомате, да…

Аж два часа рожали идею. Непозволительно долго. Особенно для журналистов. Особенно для «выпимших» журналистов. Особенно для контуженных «выпимших» журналистов. Особенно…

Vor der Kaserne

Vor dem großen Tor

Stand eine Laterne

Und steht sie noch davor

So woll'n wir uns da wieder seh'n

Bei der Laterne wollen wir steh'n

Wie einst Lili Marleen…

– Дойчен камраден…

– Какие они тебе, ядрену…опу камрады?

– А мне как их называть-то?

– Геноссами, гы-гы-гы!

– Да иди ты!

Unsere beide Schatten

Sah'n wie einer aus

Daß wir so lieb uns hatten

Das sah man gleich daraus

Und alle Leute soll'n es seh'n

Wenn wir bei der Laterne steh'n

|Wie einst Lili Marleen.

– Не… А если так? Всю правду им рассказать?

– Ты бы поверил?

– Так они уже чего только не увидели!

– Леша! Человеческая психика имеет одну особенность. Объяснять происходящее в знакомых интерпретациях.

– Чо??

– Фил! Заткнись!

Schon rief der Posten,

Sie bliesen Zapfenstreich

Das kann drei Tage kosten

Kam'rad, ich komm sogleich

Da sagten wir auf Wiedersehen

Wie gerne wollt ich mit dir geh'n

Mit dir Lili Marleen.

– Слушай, а может надавить на их сентиментальность?

– Это как?

– Ну, типа того, что пока вы тут сидите – наши войска подходят к Берлину и вовсю пользуют ваших фройлян?

– Ты бы после этого сдался?

– Хм… Нет, конечно.

– Надо к фройлянам добавить фрау и киндеров…

– Фил, млять!

Deine Schritte kennt sie,

Deinen schönen Gang

Alle Abend brennt sie,

Doch mich vergaß sie lang

Und sollte mir ein Leid gescheh'n

Wer wird bei der Laterne stehen

Mit dir Lili Marleen?

– Вообще мыслей нет.

– Никаких?

– Только эренбурговские. Типа – убей немца.

– Не катит.

– Да…

Aus dem stillen Raume,

Aus der Erde Grund

Hebt mich wie im Traume

Dein verliebter Mund

Wenn sich die späten Nebel drehn

Werd'ich bei der Laterne steh'n

Wie einst Lili Marleen.

– Мужики! А если вот так?

– Хм… Спорно, Фил, спорно… Но… Пишем мужики! Хотя бы попробуем…

«Немецкие офицеры и солдаты! С вами разговаривает генерал-полковник Владимир Шаманов. В десять утра завтрашнего дня мои парламентеры выйдут на ваши позиции. Я жду парламентеров с вашей стороны. Я не требую сдачи в плен. Я хочу, чтобы честь немецкого мундира не замарала кровь мирных жителей. А она будет, если вы не выпустите их из города. Генерал-полковник Генрих Гот! Имею честь сразиться с вами. Как солдат с солдатом. Вынужден предупредить, что мы вооружены гораздо лучше, чем вы предполагали. Ваши солдаты прекрасно это знают. У вас есть три варианта. Опозориться, прикрываясь телами детей и женщин. Погибнуть честной солдатской смертью. Сдаться в плен, не потеряв лицо, но сохранив тысячи молодых немцев для процветания будущей Германии»

И вот этот бред Шаманов внезапно утвердил. А еще за ним слава ходила самого жестокого усмирителя Чечни. Просто второй Ермолов. А вот надо же! Более того. По предложению самого командующего ВДВ в текст еще добавили:

«Генерал-полковник Генрих Гот! После одиннадцати утра мы будем вынуждены сбрасывать на город продовольствие и медикаменты для мирных жителей. Я бы на вашем месте забрал бы все для своих солдат. Но я не на вашем месте. И я надеюсь, что вы благороднее меня!»

Да, кстати… В немецком как и в русском. Вы и вы. Sie und sie. Одинаковые по звучанию, но разные по смыслу.

И вот эту хрень мы слушали, валяясь на травке около здания аэропорта и допивая трофейное бухло. А между сообщениями пела несравненная и ледяная Марлен Дитрих. А Фил ей подпевал, размахивая бутылкой:

Если я в болоте от поноса не умру.

Если русский снайпер мне не сделает дыру.

Если я сам не сдамся в плен!

То я приду, Лили Марлен!

Моя Лили Марлен!

Ну и сморило нас слегка под жарким июньско-октябрьским солнцем. Совсем чуть-чуть. Буквально на пару часиков. Аж до самого вечера. Проснулся я от ласкового пинка.

– Слушаю, товарищ капитан, – невнятно пробормотал я Марлену и надвинул кепи на лоб, закрывая глаза от бьющего в глаза солнца.

– Подъем, бойцы печатного фронта! – и ласково пнул меня еще раз.

– Марлен, ну ты охренел совсем? – возмутился я.

– Тут какое-то офицерье новое приехало. И суета началась. Идем смотреть – что за дела творятся. Проклиная все на свете мы, пошатываясь, поперлись в здание. Мда… Там действительно творилось непонятное. В зал ожидания загнали солдат всех родов войск. Тут были и летчики, и десантура, и махра, и откуда-то взявшиеся вевешники, инженеры военные, еще не пойми кто… Ну и три журналиста. А как же без нас-то! Бойцы занимали каждый квадратный сантиметр пространства – они сидели на полу, на уцелевших креслах, на лестницах, высовывались из разбитых окон касс. На одной из стен был натянут огромный экран, непонятно откуда взявшийся. Я глянул наверх. В импровизированной вип-ложе на балконе второго этажа рассаживались штабисты во главе с самим Шамановым.

– Это еще что за партийное собрание? – удивился я. Но ответить мне никто не успел. Под белый экран вышел какой-то невысокий улыбчивый майор со смутно знакомым лицом. Прическа у него была ни разу невоенная. Да и форма на нем сидела… Но держался он уверенно.

– Товарищи солдаты и офицеры… Минуточку внимания… Товарищи! Я прошу вас! Товарищи!

Но перекричать многоголосую толпу ему никак не удавалось. В этот момент сверху раздался рык Шаманова:

– Если какая б… еще раз пернет своей пустоголовой жопой, лично в унитаз спущу!

Вот это я называю – искусство управления массами. Заткнулись сразу все, сразу и даже мы.

– Товарищи! Меня зовут Игорь Угольников. Простите. Майор главного политуправления Угольников. Мы вам привезли фильм, который должен был выйти в прокат только в ноябре месяце этого года. Но вот так получилось, что…

Блин! Точно! Угольников! Его физиономия довольного мартовского кота так контрастировала с камуфляжем, что узнать его было очень трудно. Мозг просто отказывался воспринимать бывшего шоумена в военной форме. Вот и не узнавал. Да еще из ГлавПура. Стоп! У нас что, уже политическое управление в армии ввели? Нормальный ход! Этак до ресталинизации доживем! И это не может не радовать. Хотя, Медведу до Виссарионыча, как мне до Медведа, но как только ангелы не шутят…

Пока я думал, майор Угольников закончил речь.

И на экране пошли титры.

У каждого человека в жизни бывают дни, которые запоминаются навсегда. Иногда это счастливые дни, иногда трагические. Иногда вот такие, простые.

Да, изображение было не таким четким, как в кинотеатрах – солнце все еще отсвечивало своими зайчиками по экрану. И звук порой хрипел. И не было холодного пива и попкорна. Но это странное ощущение…

Грохот боев на экране дополняла канонада с передовой. Запах оружейного масла от рук, стиравших скромные слезы… Тихий мат бойцов, сжимавших свои автоматы… Окно. Окно в сорок первый год. В год, в котором мы все сейчас и, кажется, навсегда.