Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

полезно выслушать его и удостовериться, чем дышит он, что думает.

Лифшиц, на ходу пожав руку председателю, уверенно взошел на трибуну, сбросил шинель, и все увидели на его суконной гимнастерке блеснувший алой эмалью орден Красного Знамени. Лифшиц был известный в городе человек, и многие трамвайщики узнали его. В разных концах зала раздались приветственные хлопки.

— Многие присутствующие здесь знают меня по совместной подпольной борьбе, — начал Лифшиц и из стакана, стоявшего на трибуне, отхлебнул глоток воды. — И я приехал к вам издалека для того, чтобы разъяснить точку зрения Льва Давыдовича Троцкого по ряду вопросов, изложенную им в его нашумевшем письме, адресованном в ЦК партии. — Лифшиц вынул из кармана гимнастерки два документа, отпечатанных в типографии. — А также хочу прочитать вам заявление 46-ти, подписанное видными троцкистами, «децистами», «левыми коммунистами», «рабочей оппозицией». Эти товарищи утверждают, что партийный аппарат подменил партию, и требуют свободы фракций.

В президиуме собрания стали пожимать плечами, переговариваться друг с другом. Доценко, побледнев настолько, что на его лице проступили веснушки, грубо оборвал оратора:

— Ты не член нашей парторганизации, и нам не к чему выслушивать твои бредни. Мы уже достаточно наслышаны о всех точках зрения Троцкого и на этот счет имеем свое твердое партийное мнение. Так что разъяснять нам ничего не надо.

Сжав зубы, Ваня глядел в искаженное негодованием лицо Доценко. Ему подумалось вдруг, что начальник депо похож на его отца — такой же трудолюбивый, честный, решительный. Даже лица их были похожи.

— Товарищи! — Лифшиц, делая вид, что не замечает председателя, театрально поднял руку.

— Долой с трибуны! — потребовал Король, срываясь со своего места.

— Убирайся вон! — крикнул Гасинский.

Сережа Харченко, заложив пальцы в рот, залихватски, с переливами, свистнул; молодой слесарь Сергей Евтушенко бросил в оратора яблоко. Круглый плод ударился в ребро трибуны и, словно плевком, обдал лицо Лифшица сочной мякотью. Лифшиц вытер лицо рукавом гимнастерки, на котором мелькнули два малиновых суконных ромба — отличительный знак начальника дивизии.

Собрание застучало ногами о деревянный пол, и сотни глоток во весь голос завопили:

— Долой! Долой!

Лифшиц, сразу ставший как бы меньше ростом, пытался что-то объяснить, но его никто не слушал, и ни одного слова его нельзя было разобрать. Прошла минута, две, три, а Лифшиц все не уходил с трибуны, терпеливо дожидаясь, когда уляжется буря протеста.

И тогда собравшиеся увидели, как, покачиваясь на ходу, вперед вышел мастер Гордеев. Он медленно приблизился к сцене, схватил трибуну вместе с Лифшицем и, подняв ее над головой, прошел через весь зал и вынес вон.

— Так-то оно лучше, все меньше вони, — отрапортовал Гордеев, вернувшись в зал. — Выбросил его к чертовой бабушке, прямо в снег. Жаль только, трибуну сломал — разбилась в щепки.

— Спасибо, Семен Васильевич. Может, хочешь высказаться? — спросил Гордеева успокоившийся председатель собрания.

— Не мастак я молоть языком, а вот слушать умные речи люблю, — признался мастер и опустился на свое место так порывисто, что застонал весь ряд кресел.

— Кто еще хочет слово? — улыбаясь спросил председатель.

— Разрешите мне… от комсомола, — сорвался Альтман. Кусая полные губы, Альтман вышел на сцену. Волнуясь, одергивая руками короткую курточку, он взглянул на Маштакова, встретился с его ободряющим взглядом и быстро овладел собой.

— Нет спора, в нашем городе знали Арона Лифшица как стойкого революционера, как первого председателя Революционного военного комитета. Именно поэтому фракционеры и послали его к нам. Будучи мальчиком, я тоже однажды слушал на площади его речь. Но того Лифшица, которого знала, уважала и даже любила Чаруса, уже нет. Тот Лифшиц сам сейчас загубил себя. Мы присутствовали при его политическом самоубийстве. Теперь есть другой Лифшиц, изменивший Ленину, изменивший партии, и прав был Семен Васильевич, когда вышвырнул его вон. Я хочу заверить старших товарищей, хочу заверить коммунистов, что комсомольцы-трамвайщики всегда будут верны генеральной линии партии.

— Молодец, Лева! — крикнул Гасинский.

Альтман устало спрыгнул с высокой сцены и сел в полутемном зале на свое место, рядом с Аксеновым.

— Ловко ты его отбрил, — похвалил Ваня, довольный резким выступлением товарища.

— Чему же здесь удивляться, я ведь сын парикмахера и должен уметь брить. Впрочем, Арон Лифшиц тоже парикмахерский отпрыск, из местечка Мурованные Куриловцы. Притулилось такое захудалое местечко невдалеке от города Каменец-Подольска, на всю Россию поставляло портных и слесарей-ремесленников, мастеров по изготовлению замков, лудильщиков. Он и к большевикам пришел из Бунда.

— А ты откуда знаешь такие подробности из его биографии?

— Папа мне рассказывал. Он ведь тоже из Мурованных Куриловцев.

После собрания Ваня Аксенов и Лева Альтман отправились домой вместе, им было по пути. Шагая по Петинке, они вслух возмущались выступлением Лифшица и радовались тому, что рабочие выгнали его с собрания, никто не захотел слушать.

Так они дошли до одноэтажного дома Коробкиных, пять его окон, выходящих на улицу, были освещены. Ваня, остановившись, спросил:

— Ты Кольку Коробкина знаешь?

— Кто он такой? Впервые слышу.

— Давай зайдем к нему. Когда-то мы вместе учились в трудовой школе, и хотя он нэпманский сынок, я все же делаю все возможное, чтобы обратить его в нашу рабочую веру.

— Да стоит ли заходить? Чужие люди, чужой дом.

— Пойдем, пойдем, он чудесный парень, ты сам убедишься. — Ваня с озорством дернул ручку колокольчика.

Дверь отворила мать Кольки, на ней было боа из перьев.

— Дома Коля?

Мать замялась, но откуда-то из глубины дома послышался голос Кольки:

— Кто там?

— К тебе Ваня Аксенов и еще один мальчик, — ответила мать.

— Пускай заходят.

Дама пропустила их в переднюю, и они с удивлением увидели на вешалке рядом с штатской одеждой командирскую шинель с ромбами на петлицах.

— Лифшиц! — шепнул Альтман.

— Похоже, — согласился Ваня. — Когда же он успел?

Вышел Коля и молча проводил гостей в свою пропахшую папиросным дымом комнату. Рядом с этой комнатой находилась гостиная, оттуда доносились приглушенные голоса.

— Давненько мы с тобою не виделись, Иван, — сказал Николай.

— Все некогда. А сейчас шли мимо, дай, думаю, зайду. Знакомься, это мой друг Лев Альтман.

Юноши пожали руки и изучающе осмотрели друг друга с ног до головы.

Ваня понял: оба остались недовольны.

— Ну, садись, рассказывай, как живешь. Все пишешь? Что нового сочинил? — спросил Николай.

— Некогда писать. Я, брат, готовлюсь в институт, алгебраические задачки решаю.

— Ну, что ж, тебя примут. Ты теперь рабочий класс — гегемон, а вот мне дорога к образованию заказана, — с какой-то несвойственной ему горечью проговорил Николай. Вынув из кармана серебряный портсигар, он, не предлагая гостям, достал из него папироску и закурил, жадно затягиваясь.

Дверь распахнулась. На пороге показался Арон Лифшиц. Окутав себя голубым папиросным дымом, он скрестил на