Цвет боли. Красный - Эва Хансен

С трудом втиснувшись в маленькую машинку Вангера, Даг и Фрида некоторое время сидели молча. Они чувствовали, что истина где-то рядом, стоит только протянуть руку, словно скрыта за стеклами ровного полукруга Арки Боффиля, только вот за каким именно…

— Ну, и что нам делать, доверять обонянию старой дамы?

— Нас-то это не касается. Пусть с ее запахом разбираются те, кто ведет это дело, нам своих бед хватит, — фыркнул Даг. Он не любил дам, использующих духи, такие казались хищницами вдвойне.

— Знаешь, действительно придется подождать, пока разберутся. У них наверняка найдется фото хозяйки офиса, сделанное при жизни, тогда и посмотрим на родинку.

— Да, тем более, снова праздник. — И вдруг Даг вскинул голову, глаза зло заблестели: — А если убита та самая, то так ей и надо!

Фрида не стала возражать…

Вернувшись в Управление, они все же взяли данные о хозяйке офиса, хотя снимка там не нашлось.

Анна Свенссон явно не стремилась попасть под объективы камер. И вдруг Дага осенило:

— Фрида! Какое у нее издание?! Не отсюда ли надоедливый Курт Малунгер?

— А ведь ты прав. Может, до того достали, что кто-то не выдержал? Или…

Они замерли от одновременно пронзившей догадки.

— Или… — Даг говорил почти шепотом, словно боясь спугнуть эту самую догадку, — они сами организовывали убийства, потому все и знали…

— А кто-то страшно отомстил…

— Где этот чертов Курт?! Звони!

Курт Малунгер не скрывался, но ответил, что тоже уехал покататься на санях на пару дней. Свой адрес назвал спокойно, телефон обещал не отключать. Услышав об убийстве хозяйки издательства, на которую работал, некоторое время не мог произнести ни звука.

— Хорошо, вернетесь в Стокгольм после праздника, немедленно перезвоните. И не заставляйте себя искать, иначе я решу, что вы в бегах.

Когда Даг положил трубку, Фрида поинтересовалась:

— Почему не спросил о родинке?

— Черт, забыл! Ладно, вернется, спрошу. А можно разыскать остальных членов из команды, не все же они сразу отправились на природу.

В последний день уходящего года до Оле Борга, Улофа Микаэльссона и Марты Бергер дозвониться не удалось, их телефоны не отвечали, что страшно не понравилось Вангеру и Фриде. А Линн Линдберг после больницы, в которой провела пару дней после падения с лестницы у себя дома, отбыла в неизвестном направлении.

С одной стороны все неимоверно запуталось, с другой было ощущение, что у этого клубка есть конец, потянув за который, можно быстро и легко размотать. Дело за малым — найти ту самую ниточку.

— Праздники! — снова рычал Даг.

Эрик вернулся поздно.

Я слышу, как уже на крыльце бабушка устраивает ему выволочку, но сначала вопрос:

— Ну?!

— Все в порядке.

— Слава богу!

Потом они о чем-то секретничают, и Эрик находит нужным сообщить мне:

— Линн, Ларс ни при чем, он не арестован и никакого отношения ни к одному убийству не имеет. Он жив-здоров. Так, девочки, я смертельно устал, на сегодня хватит, все разговоры завтра.

— Ба, я к себе…

— Конечно, дорогая.

Обычно бабушка зовет меня деткой. Дорогой звал меня Ларс…

С ним все в порядке, он не убийца и не мститель. Он просто сам по себе. И даже без меня. Совсем без меня. Ему психопатки, которых надо вытаскивать из петли, ни к чему.

Вот и все, что требовалось узнать — что у Ларса все в порядке. Можно даже не ехать на остров. Сколько он мне тогда отвел, восемь дней? А лимит превышен в два раза, мы были вместе еще целую неделю в Стокгольме.

Это можно назвать были вместе? Я по-прежнему ничего о нем не знаю, Ларс как был, так и остался за ста замками. Ларс, я бы не стала задавать никаких вопросов, даже не заикнулась… Ты бы мог по-прежнему жить своей жизнью, допуская меня в нее только изредка, по собственному желанию. Я…

Да что теперь?

Я вдруг с тоской думаю, что если бы его даже посадили в тюрьму, я хотя бы знала, что он там, что я могу прийти в определенные дни и увидеть его.

Обругав себя последними словами, пытаюсь осмыслить все произошедшее. С чего началось? С письма Курта и задания Анны. Кто же такая тогда Анна? Кто и за что ее убил? Может, она так старательно копала, потому что чувствовала угрозу самой себе, а Ларс и все остальное было только поводом? Ларс знаком с кем-то, кто был страшен Анне? Она очень боялась возвращения Ларса из Амстердама… Кого она боялась, неужели… Паулу?!

Меня пронзает страшное понимание — меня саму повесили только за то, что я искала Паулу! Конечно, и Анну убили из-за этого же.

Но тогда что же Ларс? Неужели он обо всем этом знает и потому устранился?

Тогда я согласна, чтобы он не появлялся рядом со мной. Если для Ларса находиться рядом со мной опасно, то пусть лучше живет сам по себе. Господи, какая я эгоистка! Жаждать, чтобы он с риском для жизни появился и поцеловал меня… Нет, нет, ни за что! Если убьют, то пусть только меня.

Как же предупредить его об этом? Завтра надо обязательно расспросить Эрика, может он видел Ларса?

При мысли о том, что Эрик мог видеть мою любовь, слабеет все. Тогда он может рассказать, как Ларс выглядит, какое у него настроение…

Я прекрасно понимаю, что не стану расспрашивать об этом Эрика, разве что сам догадается рассказать. Но попрошу сразу после праздника съездить к Ларсу и передать, что он свободен…

Ничего я не попрошу. Он и так свободен от меня, совсем свободен. Но как же руки, губы, как же эти глаза? О, Господи, за что мне все это? Конечно, я вынесу, не подвешусь по той схеме, какой была повешена Бригитта, я выживу. Но что это будет за жизнь…

К утру выстрадано все, что только можно. Моя душа захлебнулась болью, она умерла, осталась только оболочка Линн Линдберг. Возродить эту душу мог бы только один человек, но он выкинул меня из своей головы, своего сердца. Понял, что я ему врала и выкинул. И правильно сделал, хотя я бы ему простила и вранье. Простила бы пребывание в Амстердаме у Паулы. Но это я, а то Ларс. Я без него не могу, умираю, нет, уже умерла, а у него вон все в порядке.

Эрик не появляется у нас до самого вечера, я помогаю бабушке хлопотать на кухне, она привычно наготовила столько, что можно созвать весь Бюле. Стол уже накрыт, потому что мы решили сначала поужинать, проводив этот год. Год находок и потерь, счастья и боли…

— Привет, Линн, как ты?

— Хорошо.