Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

— Вношу предложение: впредь отказывать в помощи всем без исключения джеймсианкам и ни одну не пускать даже на порог, — сказал Гарп.

— Поддерживаю! — одобрила его идею Марши Фокс.

— Поставим вопрос на обсуждение, — обратилась ко всем Роберта. — Что касается меня, я не вижу необходимости вводить это правило. Конечно, мы не должны оказывать поддержку тому, что нам представляется глупейшей формой политического протеста. Но согласитесь, вполне может быть, что эти безъязыкие женщины действительно нуждаются в помощи. И думаю, очень скоро обратятся к нам за помощью, которая им необходима как никому.

— Они ненормальные, — не сдавался Гарп.

— Ну и что из этого? — спросила Хильма Блох.

Марши Фокс продолжала доказывать:

— Реальную пользу обществу могут принести только те женщины, у кого есть язык. В самом деле, они борцы, и язык — их главное оружие. И я отнюдь не приветствую идею — вознаграждать глупость и самолично наложенный на себя обет молчания.

— Молчание тоже добродетель, — заметила Роберта.

— О Господи! — не выдержал Гарп.

И вдруг он понял, почему джеймсианки приводили его в большую ярость, чем все Кенни Тракенмиллеры этого мира, вместе взятые. Он видел, интерес общества к джеймсианкам падает, но не так быстро, как бы ему хотелось. А ему хотелось, чтобы они вообще исчезли с лица земли. Этого мало! Они должны стать всеобщим посмешищем. Хелен как-то сказала ему, что эти несчастные просто не заслуживают такой лютой ненависти.

— Они не совершили никакого преступления. Их можно обвинять в недомыслии, в помутнении разума, наконец. Да оставь ты их в покое. Выброси из головы, и все, — говорила ему Хелен.

И тогда он решил:

— Давайте спросим саму Эллен Джеймс. Это будет справедливо. Пусть она выскажет свое отношение к джеймсианкам. Бог мой, как бы я хотел опубликовать где-нибудь ее мнение о них! Вы же знаете, что́ она из-за них перенесла.

— Это очень личное переживание, — заметила Хильма Блох.

Все в Попечительском совете знали Эллен Джеймс, понимали, как страдает она от своего увечья и как ненавидит джеймсианок.

— Давайте отложим на время обсуждение этого вопроса, — предложил Джон Вулф. — Не будем торопиться.

— Черта с два! — сказал Гарп.

— Ладно, Гарп, — согласилась Роберта, — если вы так настаиваете, будем голосовать.

Всем было ясно, что Гарп окажется в меньшинстве и вопрос будет решен.

— Беру свое предложение назад. Да здравствуют джеймсианки! — издевательски провозгласил Гарп.

Но он так легко не сдался.

Его мать, Дженни Филдз, стала жертвой человека, у которого помутился разум. Экстремист, он фанатически, чудовищно, до слепоты любил самого себя. Бандит и убийца, он искренно верил в свою правоту. Он так самозабвенно любил себя, что видел смертельных врагов даже в тех, кто не столько поступал, сколько думал не так, как он.

Многим ли отличается от него какая-нибудь джеймсианка? Разве членовредительство джеймсианок не было столь же диким поступком, продиктованным неумением видеть всю сложность человеческих отношений?

— Успокойтесь, Гарп, — сказал Джон Вулф. — В конце концов они никого не убили.

— Пока еще нет, — парировал Гарп. — Но они вооружены, способны на безрассудные поступки и, главное, убеждены в собственной правоте.

— Этого еще недостаточно, чтобы стать убийцей, — вмешалась Роберта.

Гарпу дали покипятиться и выплеснуть раздражение. Что еще они могли сделать? Среди его добродетелей не было терпимости к тем, у кого она вообще отсутствовала. Безумцы и фанатики приводили его в исступление. Он не любил их за то, что они пасовали перед безумием, тем более не любил, что сам столько раз удерживался у последней черты ценой невероятных усилий. Когда человек прекращал борьбу с надвигающимся помрачением рассудка, Гарп обвинял его в непростительном малодушии.

Хелен говорила ему:

— Терпимость к тем, кто не ведает что творит, трудное дело, но в наш век без этого нельзя.

Гарп знал трезвый, проницательный ум Хелен, но ненависть к джеймсианкам ослепляла его.

Излишне говорить, что и он приводил их в не меньшую ярость. Самыми резкими критиками Гарпа, его творчества, отношений с матерью были именно они. Джеймсианки очень досаждали ему, но и он в долгу не оставался. Постепенно Гарп стал причиной раскола среди феминисток. Одни его ненавидели, а другие им восхищались.

По иронии судьбы именно Эллен Джеймс была виновата в том, что этот давний, затянувшийся конфликт между Гарпом и джеймсианками вспыхнул с новой силой.

Она всегда показывала Гарпу все ею написанное: рассказы, воспоминания о родителях, об Иллинойсе, стихи, полные болезненных образов, в которых она изображала свое безмолвие, очерки о живописи и об искусстве плавания. Писала она хорошо: умела обо всем сказать по-своему и возбудить то чувство, которое переживала сама.

Гарп не раз говорил Хелен:

— Эта девочка пишет как надо. У нее есть талант и жар души. Помяни мое слово, у нее появится и мощный творческий импульс.

Хелен как бы не слышала последних слов Гарпа. Ей казалось, что у Гарпа творческий импульс пропал совсем. У него несомненно были талант и горение души, но он почему-то с широкой дороги свернул на узкую тропку; и спасти его могла теперь только вновь обретенная воля к творчеству.

Ее очень тревожило его состояние, и она ловила себя на мысли: ее радует любое проявление горячности в нем. Пусть это будет борьба, джеймсианки, что угодно. Хелен знала, одна энергия аккумулирует другую, а значит, рано или поздно он снова будет писать.

Поэтому Хелен и не стала охлаждать восторга Гарпа, вызванного очерком Эллен Джеймс. Он назывался „Почему я не джеймсианка?“. Гарп читал его и плакал — так правдиво и с такой болью он был написан. Эллен вспоминала, как над ней надругались, как ей было тяжело, как страдали ее родители. Прочитав его, вы понимали — членовредительство джеймсианок было лишь мелкой политической акцией, спекулирующей на глубокой личной драме. Эллен Джеймс писала, что джеймсианки только продлили ее душевные терзания. Они выставили ее трагедию на всеобщее обозрение. Конечно, Гарп не мог не отреагировать на эту беззастенчивую манипуляцию человеческой бедой.

Справедливости ради надо сказать, однако, что лучшие представительницы джеймсианок искренне хотели привлечь внимание общества к той страшной угрозе, которая дамокловым мечом висит над любой женщиной и девушкой. Для многих джеймсианок этот изуверский акт был не только одним из способов политической борьбы. Это было сильнейшее личное переживание. Многие из них сами являлись жертвами изнасилования, и они хотели до конца испить мученическую чашу. И еще — в мире, где господствуют мужчины, они хотели навсегда сомкнуть свои уста.

Бесспорно, и сумасшедших среди них хватало. Этого не стали бы отрицать сами джеймсианки. Они представляли собой взрывоопасную политическую силу и своим экстремизмом бросали тень на феминизм и вообще на женское движение. Резко критикуя их, Эллен Джеймс не думала о том, что и среди них есть самые разные люди; но ведь и они сами не думали о ее чувствах, о том, что не имеют права выставлять напоказ трагедию одиннадцатилетней девочки, которой надо было скорее забыть пережитый ужас в замкнутом мирке самых близких людей.

В Америке не было человека, который бы не знал, при каких обстоятельствах Эллен Джеймс лишилась языка. Новое поколение, правда, не видело разницы между нею самой и течением, носившим ее имя. Это больше всего мучило Эллен Джеймс; ведь многие ошибочно считали, что она сама изувечила себя.

Прочитав очерк Эллен, Хелен сказала Гарпу:

— Ей надо было выплеснуть свою боль. Она сделала то, что давно должна была сделать. Я сказала Эллен, что ей теперь будет гораздо легче.

— Я посоветовал ей опубликовать очерк.

— Нет, этого не надо делать. Зачем?

— Как зачем? Пусть все знают правду. Эллен это тоже поможет.

— И тебе?

Хелен понимала, Гарп добивается публичного посрамления джеймсианок.

— Не будем об этом, — сказал он. — Она все говорит верно, эти безмозглые дуры должны услыхать правду из ее уст.

— Но зачем? Кому от этого будет легче?

— Хорошо, пусть, — для вида согласился Гарп, но в глубине души знал, что Хелен права. И сказал Эллен, чтобы она никуда очерк не посылала. Эллен неделю не переписывалась ни с Гарпом, ни с Хелен. И только когда позвонил Джон Вулф, они узнали, что Эллен все-таки отправила ему свое сочинение.

— Что мне с ним делать? — спросил Джон.

— Отправь обратно, — ответила Хелен.

— Нет, нет, — воспротивился Гарп. — Спроси у нее, зачем она послала очерк.

— Ах ты, Понтий Пилат, хочешь умыть руки? — спросила Хелен.

— А что ты сам думаешь с ним делать? — поинтересовался Гарп.