Альтернативная история - Йен Уотсон

Мы были детьми. Мы не понимали, на какой риск идем сами и какой опасности подвергаем своих близких. В доме поселилась тревога: несколько дней подряд бабушка с мамой шепотом совещались о чем-то так, чтобы мы не слышали, а однажды вечером завели разговор с отцом. Нас с Фрейей выставили в нашу комнату, где до наших ушей время от времени доносились резкие слова, а то и крик. Потом наступило долгое ледяное молчание, а за ним — снова какие-то таинственные переговоры. Затем жизнь вновь потекла своим чередом. Фигурку Пана бабушка так и не включила в свою коллекцию старинных вещиц и никогда больше о ней не вспоминала.

Мы догадывались, что причина всей этой суматохи — императорский венец. Но все-таки нам было непонятно, что такого страшного случилось. Я всегда думал, что бабушка и сама втайне стоит за Империю. Среди ее ровесников было много таких, а она к тому же была традиционалистка, жрица Юноны Тевтонской, не одобряла вновь вошедшего с недавних пор в обычай поклонения древним германским богам — «языческим», как она говорила, — и спорила с отцом, когда он настаивал на том, чтобы дать нам такие имена.

Значит, она должна бы обрадоваться, получив в подарок вещь, что когда-то принадлежала Цезарям. Но, как я уже сказал, мы были детьми. Мы не подумали о том, как сурово Республика карала цезаристов. И каковы бы ни были бабушкины тайные политические воззрения, непререкаемым главой семьи был отец, а он был убежденным республиканцем.

— Говорят, вы совали нос в тот старый разрушенный дом в лесу, — сказал отец примерно через неделю. — Так вот, чтобы больше туда ни ногой. Слыхали? Ни ногой.

И мы подчинились: это был недвусмысленный приказ, а отцовских приказов мы всегда слушались.

Но потом, через несколько дней, я подслушал, что старшие ребята собираются совершить набег на дом с привидением. Очевидно, Марк Аврелий Шварцхильд не мне одному наплел про призрака с начищенным до блеска ружьем, и мальчишки стали мечтать о том, как бы заполучить это ружье себе.

— Нас пятеро, а он один, — убеждал кто-то. — Уж как-нибудь справимся, призрак он там или еще кто.

— А если ружье тоже призрачное? — спросил другой. — От призрачного ружья нам никакого проку.

— Призрачных ружей не бывает, — сказал первый. — Ружье настоящее. И отнять его у призрака проще простого.

Я рассказал Фрейе все, что слышал, и спросил:

— Что нам делать?

— Надо пойти и предупредить его. Они же его покалечат, Тир.

— Но отец же сказал…

— Все равно. Старик должен куда-нибудь уйти и спрятаться. Иначе его кровь будет на нашей совести.

Спорить было бесполезно. Или я сейчас же пойду с ней в охотничий домик, или она пойдет одна. Выбора не было. Я помолился Одину, чтобы отец ничего не узнал, а если узнает, чтобы простил меня, и мы пошли в лес, мимо источника святой Агриппины, мимо статуй красивого юноши, мимо дерева Бальдура и дальше по уже знакомой тропинке от дуба с глянцевитыми листьями.

— Что-то случилось, — сказала Фрейя, когда мы подошли к охотничьему домику. — Я чувствую.

Фрейя всегда узнавала такие вещи каким-то непостижимым чутьем. Я заметил страх в ее глазах, и мне тоже стало страшно.

Мы осторожно приблизились. Нигде не было видно ни следа Квинтия Фабия. А подойдя к двери, мы увидели, что она приоткрыта и сорвана с петель, словно ее выбили.

Фрейя тронула меня за плечо, и мы обменялись взглядами. Я глубоко вздохнул.

— Стой здесь, — сказал я и вошел.

Мне открылась страшная картина. Дом был перевернут вверх дном: мебель разломана, шкафы перевернуты, скульптуры разбиты вдребезги. Все картины кто-то изрезал в клочья. Коллекция оружия и доспехов исчезла.

Я переходил из комнаты в комнату, ища Квинтия Фабия. Его не было. А на полу в главном зале были пятна крови — еще свежей, липкой.

Фрейя ждала на крыльце. Она вся дрожала и старалась не плакать.

— Поздно мы пришли, — сказал я ей.

Конечно же, тут побывали не деревенские мальчишки. Они не сумели бы разгромить дом так основательно. Я догадывался, что произошло (и Фрейя, конечно, тоже, хотя эта догадка была настолько чудовищной, что мы даже говорить об этом не могли): бабушка рассказала отцу, что мы нашли в старом доме тайник с императорскими сокровищами, и он, как сознательный гражданин, сообщил квесторам.

Те отправились в лес для расследования, наткнулись там на Квинтия Фабия и опознали в нем Цезаря, так же как мы с Фрейей. Выходит, мое желание сделать бабушке красивый подарок обернулось гибелью для старика. Он, наверное, так или иначе долго бы не протянул, он ведь был совсем дряхлый. Но чувство вины за то, что я, сам того не зная, навлек на него беду, с тех пор не покидало меня.

Через несколько лет, когда от леса уже почти ничего не осталось, старый дом по какой-то случайности сгорел. Я был тогда уже взрослым юношей и помогал тушить пожар. Во время короткой передышки я сказал капитану пожарной команды, бывшему квестору по имени Люцентий:

— Это ведь раньше был императорский охотничий домик, верно?

— Да, давным-давно.

Я украдкой вгляделся в его лицо в мерцающем свете пламени. Он был уже немолодой, примерно ровесник моего отца.

Я осторожно сказал:

— Помню, когда я был мальчишкой, ходили слухи, что тут скрывался брат бывшего императора. И что в конце концов квесторы выследили его и убили.

Его это, кажется, огорошило. На лице у него промелькнуло удивление и на какой-то миг — тревога.

— Так ты об этом слышал?

— Я только не знал, правда это или нет — что он был Цезарем.

Люцентий отвел взгляд.

— Старый бродяга он был, только и всего, — сказал он приглушенным голосом. — Старый бродяга и врун. Может, каким-нибудь легковерным ребятишкам он и наплел с три короба, но на самом деле он был просто бродяга — старый, грязный, лживый бродяга.

Он как-то странно посмотрел на меня. И тут же отошел и закричал на кого-то, чтобы разворачивал брандспойт как положено.

Старый, грязный бродяга. Да, так и есть. Но лживый? Нет, не думаю.

До сего дня он жив в моей памяти, этот несчастный осколок Империи. А теперь, когда я сам, пожалуй, дожил до тех же лет, в каких он был тогда, я понял многое из того, что он говорил. Нет, я и теперь не разделяю его веру в то, что для мира на земле непременно нужны Цезари, — Цезари сами были всего только людьми и ничем не отличались от консулов, которые пришли им на смену. Но когда он утверждал, что время Империи было по преимуществу мирным, — возможно, он был не так уж и далек от истины, пусть даже войны были далеко не редкостью в те дни.

Теперь я понимаю: иногда война тоже может быть своего рода миром. Гражданские войны и Войны за восстановление были отчаянными попытками разобщенной империи соединиться вновь, чтобы вновь воцарился мир. Тут не все так просто. И Вторая Республика не столь безупречное благо, как думал мой отец, и старая Империя, очевидно, не настолько уж прогнила. Единственное, что кажется мне безусловно верным, — это то, что всемирное господство Рима в эти две тысячи лет Империи, а потом Республики, хотя и вызывало временами вспышки недовольства, уберегло нас от куда более страшного хаоса. Что, если бы не было никакого Рима? Что, если бы любой регион мог беспрепятственно воевать против соседей в надежде создать свою империю, такую же, какую сумели построить римляне?

Вообразите себе только это безумие! Но боги даровали нам римлян, а римляне даровали нам мир: не идеальный, но, вероятно, наилучший из возможных на нашей неидеальной земле. Во всяком случае, так это мне представляется теперь.

Как бы то ни было, Цезарей больше нет, нет и всех остальных, о ком я тут писал, даже моей младшей сестренки Фрейи. И вот я, старик из Второй Республики, вспоминаю прошлое и пытаюсь найти в нем какой-то смысл. Я до сих пор храню тот странный кинжал, который подарил мне Квинтий Фабий, — варварского вида, с необычным волнообразным лезвием, привезенный с какого-то дикого острова в Великом океане. Иногда я достаю его и рассматриваю. Под светом лампы он сверкает каким-то античным блеском. Глаза у меня стали слабые, и мне уже не разглядеть крошечный императорский венец, выгравированный кем-то на рукоятке кинжала, когда капитан торгового судна, что привез его из южных морей, передал его Цезарю, правившему в те времена, четыре или пять столетий назад. Не вижу я и маленьких буковок «S Р Q R», вырезанных на лезвии. Должно быть, их вырезал какой-то курчавый дикарь, создавший это старое и грозное оружие: он ведь тоже был гражданином Римской империи. Как и все мы в каком-то смысле, даже и теперь, в дни Второй Республики.

Как и все мы.

Грегори Бенфорд

И СНОВА МАНАССАС[59]

Когда твою машину подстрелят в первом же сражении первой войны века — это не самое ужасное на свете, только ничего хуже Брэдли никак не мог придумать. Они встали чуть свет. Брэдли подбил своего приятеля Пола присоединиться к нему, и они полетели низко над холмами взглянуть на грандиозное скопление людей и техники. Чтобы их не засекли радары, Брэдли скользил над самыми верхушками деревьев, и верхние ветки порой хлестали по брюху корпуса. Еще до восхода солнца приятели вылетели на роскошном бесшумном корабле и скользили над широкими полями с расчетом на то, что поднимающееся солнце ослепит расположенные на земле оптические датчики.