Избранное - Ван Мэн

После событий, связанных с Линь Бяо[176], наша школа мало-помалу развалилась, а с 1973 года мы расстались — каждый пошел своей дорогой. Потом мы оказались слишком занятыми, чтобы встречаться друг с другом. Недаром Чжуанцзы когда-то сказал: «Лучше забыть друг о друге в реках и озерах, чем увлажнять друг друга слюной»[177]. Но спустя десять лет у нас появилась прекрасная возможность не только встретиться, но и всласть поговорить по душам. Наша беседа проходила за столом, уставленным обильными и разнообразными закусками и вином, что свидетельствовало об «исключительно хорошей обстановке в стране» в ту новую эпоху. Ты заметно постарел, облысел, твой голос стал хриплым, лицо бороздили глубокие морщины, а на коже появились коричневые пигментные пятнышки — отметины старости? Потягивая вино — «фэньцзю», ты вспомнил, как в свое время дал кому-то здорового «баклажана». За десять с лишним лет ты побывал в двух провинциях, трех городах, сменил семь мест работы. Ты работал в управлении культуры, на киностудии, в специализированном педагогическом вузе, на выставке, в административном учреждении, в ассоциации писателей, в театре. Чем чаще ты менял место работы, тем меньше оставался ею доволен: «Обстановочка не та!» Какой же в Китае быть «обстановочке»? Ты с раздражением объяснял: нас может судить лишь тот, кто живет за пределами Китая… Ты все больше наливался вином и все громче говорил о своих потенциальных возможностях, которые не смогли получить развития. Ты матерился направо и налево. Мать твою так! Жизнь человека зависит от случая и судьбы. Понял? Лао-Ван, можешь этому верить или не верить — твое дело, но все зависит от счастливого случая. Эх, если бы только он мне подвернулся! Я стал бы начальником какого-нибудь управления, а может быть, даже министром. Неужели я не гожусь? Я считаю, что способностей у меня хоть отбавляй. Писательство? Извольте! Мало я настрочил всяких безделиц!.. Ты катишь на меня, а я на тебя; ты расхваливаешь меня, а я — тебя!.. Ты сам хорошо знаешь про все эти темные дела в литературе и искусстве!.. Дипломатия? Пожалуйста! Правда, дипломатия — штука рискованная, сам знаешь. Греха не оберешься от нее! «Не доел кусок, с собой поволок». К тому же дипломату нужно знать иностранные языки. А разве нас им учили? Немножко ухватили русского, немного поднахватались английского. Больше шумели, пузырились… Старались держаться на гребне, над волной… Что? Говоришь, надо самому гореть и своим светом светить? Нет, мать твою так, все свое тепло я уже отдал, и больше мне уже не разогреться. Не дано! Вот так-то, милые мои внуки… Силы мои понапрасну сгнили!..

Да, я вспоминаю тебя, мой друг. Я ценю твои достоинства, твои обширные знания, независимость и самостоятельность твоих взглядов. В юные годы из-за своего отца, крупного гоминьдановского чиновника, ты был вынужден стоять в стороне от всяких дел, впрочем, возможно, ты это делал вполне сознательно. В 1958 году на тебя повесили «белый стяг», однако в наиболее ответственные моменты жизни, например, когда надо было срочно переводить стихи Председателя Мао, крупные и мелкие чиновники бежали к тебе гурьбой за помощью, проявляя завидную почтительность. Без тебя, видите ли, ни на шаг! Как говорят: «Без мясника Чжана станешь жрать свинью с грязной щетиной!» Изволь, отведай! Уже тогда многие понимали и признавали твою ценность; сейчас понимают ее еще больше. Во время очередной кампании по изучению документов, озаглавленной «Контрудар по правому реставрационному поветрию», ты мог преспокойно валяться на диване с сигаретой во рту, в то время как остальные высказывали свои критические замечания. И не только валяться, но и храпеть, выпуская изо рта длинную струйку слюны. И никто из тех стервецов, мелких людишек, что жаждал унизить тебя и даже погубить, не осмелился свести с тобой счеты, потому что ты оказался в положении мясника Чжана! Чертовски повезло! Здорово! Силища! Жуть!

Но ответь мне, почему ты так много пьешь? Почти по полмесяца ты не просыхаешь. В чем причина? Из-за пьянства в твоем доме возникают постоянные скандалы, а порой и драки. Я слышал, что твоя единственная дочь умудрилась закатить тебе «баклажана»! Эх! Или ты полностью смирился со своим положением и, «самоуничижаясь», пытаешься скрыть непомерную гордость? Неужели ты так и не поднимешься, если переменится обстановка? Отчего ты не побережешь свой талант, не прочувствуешь душой свою миссию в жизни, не проявишь старания и не займешься с усердием настоящим делом? Все происходит от лености твоей души. А как страдают твои близкие и друзья, когда видят твое саморазрушение, как в твоем сильном теле быка иссякают огромные возможности.

Друг моей юности, ты, конечно, не забыл, как мы когда-то лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу, как разговаривали об Островском, Фадееве, Антонове, Пановой… а потом обсуждали Ромена Роллана… Вероятно, ты не забыл и о том, как мы оба, написав свои первые рассказы, дали друг другу почитать, а потом устроили нечто вроде литературной дискуссии. Ты, наверное, помнишь, как в день моей свадьбы я сунул тебе перед уходом в карман куртки большую горсть «пьяных фиников»… Потом со мной случилась беда, и ты из сострадания пришел меня проводить и выразить свое сочувствие. Ты сидел рядом со мной, стараясь меня утешить и чем-то помочь…

Но политический смерч испугал и тебя, а твои родные посоветовали тебе проявить решительность и порвать со мной — «провести межевую линию». Накануне отъезда в Синьцзян я хотел с тобой попрощаться, но ты в письме мне ответил, что нам лучше не встречаться, и добавил, что мы достаточно умные люди, чтобы все понять как надо.

Что же тут непонятного? Но только тогда я как-то не придал этому значения. Я лишь пожалел, что мне пришлось потерять еще одного друга. Еще больше пожалел я тебя…

Последующая жизнь позволила мне понять тебя несколько лучше, и я сделал для себя вывод: не стоит страдать и предаваться мрачным воспоминаниям. Не лучше ли вместе прочитать стихи Маяковского! Прошлое уходит как дым… Ты старый участник революции, вступивший в партию еще во время антияпонской войны. Вероятно, ты давно бы мог стать министром, но ты остался мелким, как кунжутное семечко, исполнителем-чиновником. К свадьбе сына ты не смог даже выбить для него жилье, потому что всегда был честным и прямолинейным и осторожным. После 1959 года ты уже не вспоминал о Ромене Роллане и тем более не вспоминал о нем в восьмидесятых годах. Все утверждают: ты редкой души человек. Действительно, тебе не занимать порядочности. Однако ты очень слаб. Ты все время чего-то ждал, надеялся, что кто-то поведет тебя за собой… Эх! Давай-ка лучше выпьем чарку «маотая». Когда еще мы сможем вернуться душой в нашу молодость — к тем захватывающим дням нашей жизни, когда наши мысли и наш дух были устремлены ввысь?

Я вспомнил и о вас, мои китайские и зарубежные друзья… Кажется, это был первый погожий день после длительного периода дождей и последний день нашего пребывания в Б. Поскольку вечером никаких мероприятий не предвиделось, кто-то из вас предложил сходить посмотреть развлекательную программу — шоу, совместно устроенное британской и местной компаниями. Мы, понятно, с радостью подхватили эту идею. Наша машина долго петляла, проехала железнодорожный мост и выехала на пустынную отмель, вдоль которой протянулся частокол безобразных труб и длинные ряды складских помещений. На пустыре для посетителей были устроены аттракционы. Мы увидели также множество предметов ремесла, вроде прелестных игрушек, настенных часов. Все эти предметы не продавались, их можно было лишь выиграть, испытав свое счастье, покрутившись на колесе или выстрелив из ружья. В балагане, где выступали горластые певцы из «Роллинг стоунс», мы пили пиво, ели жареных цыплят и колбаски. Столовые приборы здесь отсутствовали, и есть приходилось руками. Нам подали влажные бумажные салфетки с запахом мяты. В труппе «Роллинг стоунс» солировала рыжеволосая девица, не слишком высокая, крепко сбитая. Ей можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Глядя на нее, я подумал, что с раннего детства она, по всей видимости, вдоволь ела сыру.

В перерыве между выступлениями публику развлекал инвалид в коляске, который подыгрывая себе на гармонике, пел старые народные песни жителей этого уголка побережья Балтийского моря, этого самобытного местечка в устье Эльбы. Его песни звучали как призыв к атаке.

Мне тогда сразу же припомнились китайские храмовые праздники. В памяти возник район пекинского Шичахая до Освобождения. Здешний балаган мне напомнил те, что когда-то стояли у Шичахая… Когда спускались сумерки, вокруг загорались десятки керосиновых фонарей. Нос улавливал аромат цветов лотоса и кисловатый запах рыбы. Вспомнился один из ресторанов под названием «Изысканный стол», построенный прямо на островке. В заведении подавали отвар из лотосовых лепестков и жареные шаобины[178] с мясной начинкой. Здесь можно было полакомиться блюдами из фасоли, бобовыми пирожками и маленькими пампушками, сделанными из порошка размолотого каштана, смешанного с мукой других сортов. Здесь, без сомнения, не раз сидели Ши Фуган и Ни Учэн с семьями. С тех пор прошло почти полстолетия…