Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Хотя заметно потеплело, небо все еще было затянутым облаками. Перед Цугом пошел дождь. Дорога стала скользкой, как намыленная. Из–за летних покрышек и некоторой неуверенности в управлении «фордом» я не решился прибавить скорость, даже тогда, когда выехал на автостраду. Соответственно погодным условиям движение было не особенно интенсивным. Может, именно потому, что ехал я медленно, я обратил внимание на машину позади. Остальные водители обгоняли меня, а эта держалась в хвосте. Это был серый «ситроен». Вдруг я испугался. Неужели снова преследование? Но ведь от квартиры Буки до «форда» за мной никто не шел, в этом я готов был поклясться. Так почему же эта серая машина не отвязывается от меня уже с четверть часа?

Я слегка надавил правой ногой на педаль. Сто, сто десять — стрелка спидометра медленно ползла вверх. «Форд» запел, будто на такой скорости почувствовал себя гораздо лучше. Сто тридцать, для швейцарских автострад это предельно разрешенная скорость. «Ситроен» сначала уменьшился в размерах в зеркальце заднего вида, но затем стал вновь приближаться.

Тогда я нажал на газ изо всей силы. Машина как бы глубоко вздохнула, коробка передач сработала сначала назад, потом скорость стала расти. Сто пятьдесят, сто шестьдесят, я уже обошел машину, которая только что обогнала меня. Я увел «форд» на левую полосу. На отметке сто семьдесят стрелка спидометра остановилась. Если бы меня задержал сейчас полицейский патруль, то на штраф мне не хватило бы всей моей наличности; я забыл попросить Буки о «финансовой поддержке».

Я оглянулся назад. Серого «ситроена» как не бывало.

Однако скорость я сбросил лишь тогда, когда дорожный указатель предупредил о том, что скоростной участок автострады заканчивается. Наверно, своей недисциплинированностью я разозлил не одного отца семейства, привыкших подчиняться диктату правил уличного движения. «Форд» чуть–чуть завилял, когда я стал притормаживать. Надо использовать трюк с тормозами! Я обману своих преследователей за счет торможения, как это сделал со своими соперниками Марио Андретти у поворота на Монте–Карло.

Больше двух лет не был я в этом доме, но сразу же вспомнил его запах. Холодная пыль, легкая сырость, крепкий дух нелакированных сосновых досок, использованных для обшивки стен, — все это ударило мне в нос, едва я открыл тяжелую входную дверь. Включатель не сработал; ах да, верно, Рени предупредила меня, что сначала нужно включить рубильник и запустить бойлер в подвале. Когда в доме никто не живет (а это бывает довольно часто, так как отец Буки — человек занятой, он руководит научно–медицинскими исследованиями в одном из крупных базельских химических концернов), электрообогрев поддерживает тут минимальную температуру, достаточную для того, чтобы не замерз водопровод. Я поежился. Хорошо, что я обзавелся теплыми подштанниками моего приятеля, они мне весьма пригодятся.

Через железную решетку на окошечке входной двери в коридор с улицы проникала узкая полоска света. Когда я подъезжал к Люцерну, в разрыве туч блеснуло бледное февральское солнце. Выйдя из «форда», я удивился тому, что так сильно потеплело. Наверно, подул фён. Снег на заложенных через неравномерные промежутки ступеньках лесенки, ведущей к домику на берегу озера, стал пористым, однако наст был еще плотным, и я едва не поскользнулся на повороте тропинки у большого засохшего куста гортензий. Последняя часть пути до Беккенрида прошла без особых волнений, во всяком случае, я больше не видел в зеркальце серый «ситроен».

В доме было холодней, чем на улице.

Карманный фонарик, лежавший на вешалке у дверцы в подвал, светил совсем слабо. Фонарик был покрыт тонким слоем пыли. Я осторожно спустился в подвал, из которого мы таскали целыми корзинами бутылки с вином для наших пирушек. Жаль, что минуло это время веселых застолий, серьезных разговоров, перехлестывавших через край эмоций, робких ласк и поцелуев на лодочном причале. Пожалуй, с тех пор я уже никогда не разговаривал с Буки так искренне и откровенно, как той ночью, вернее, уже в занимающихся утренних сумерках того дня, когда он помирился с Иреной, а я дал отставку своей тогдашней подружке. Куда подевалась та способность к глубоким чувствам, к чистосердечнейшим признаниям, к действительному пониманию проблем другого человека?

Я включил рубильник электросети и бойлера; электрообогрев работал по отдельной схеме и никогда не отключался. Потом я достал со стеллажа покрытую пылью и паутиной бутылку вина — сегодня я выпью за счет конкурента нашего концерна «Вольф». Когда Буки откроет свою врачебную практику, он быстро сумеет пополнить отцовские запасы вина.

В камине большой гостиной на нижнем этаже я разжег огонь; поначалу камин ужасно задымил, но потом дыма стало меньше. Бегло осмотрев обе спальни на втором этаже, я решил ночевать внизу на диване, так как постели показались мне холодными и волглыми. Свиная шейка которую мне дала с собой Ирена, действительно уже оттаяла, но в камине еще не набралось хороших угольев, чтобы на решетке над угольным жаром зажарить шейку. Достав из дорожной сумки пакеты молока и завернутое в фольгу масло, я положил их в маленький холодильник марки «Пингвин», который своей симпатичной внешностью и маломощностью вполне соответствовал такому названию. Найдя несколько подзасохших или подвыдохшихся пряностей, я попытался изготовить нечто вроде приправы к мясу.

Я довольно быстро привык к тишине в доме и к мысли о том, что на всю округу совсем один, и уже чувствовал себя почти что Робинзоном, попавшим на необитаемый остров, где каждый шаг таит в себе новые открытия. Например, мне пришлось распахнуть дверцы всех шкафов в кухоньке, чтобы отыскать бутылку растительного масла под мойкой, рядом с коробками стирального порошка, — впрочем, поиски меня отнюдь не раздражали, ведь я никуда не спешил.

Сумерки опустились быстро. Из кухонного окна виднелись огромные бетонные опоры автострады перед лесом, по которой через несколько месяцев загрохочет нескончаемый поток автомашин между севером и югом, Неаполем и Гамбургом. Тогда прощай райский покой берегов этого швейцарского озера.

Когда порывы ветра стихали, воцарялось какое–то непривычное, пугающее меня молчание. Становилось так тихо, что казалось — слышно дыхание озера. Я включил радио, чтобы избавиться от чувства одиночества. Как было бы чудесно провести этот вечер с Идой. Мне ее не хватало. Вдруг я осознал, как тоскливо мне без нее. Сильно ли отдалила нас друг от друга наша размолвка, ссора? Как она сейчас себя чувствует?

Поленья в камине прогорели, распались на тлеющие уголья. Задул фён, мощные порывы ветра проникали в камин, взметали искорки. Я опустил решетку поближе к огню. Для такого большого куска мяса жара мне показалось маловато. Знать бы, где тут хранится древесный уголь. На наших праздниках об этом всегда заботился Буки. Придется принести дров; насколько я помнил, они лежали внизу, у лодочного сарая.

Ветер значительно усилился, он сотрясал ставни и стекла. От завываний из камина делалось жутковато. Вдруг послышался какой–то стук, гулкий в пустом доме. Я замер. Что это? Хлопнула входная дверь? Кто–то вошел в дом?

Оцепенев, я сидел в плетеном кресле перед камином и прислушивался к ночной темноте. Комната отражалась в больших окнах, выходящих на озеро. За этим тонким стеклом начиналась ночь, там бушевал шторм. Я осторожно привстал, однако кресло подо мной оглушительно скрипнуло. Потом я взял кочергу с подставки из кованого железа. Радио я включил негромко, там как раз передавали песню, занявшую одно из ведущих мест в последнем хит–параде, и исполнявшая ее группа вкалывала с таким энтузиазмом, что мешала мне прислушаться к другим звукам в доме.

Я рывком распахнул дверь гостиной и уставился в холодный коридор. Ключ торчал в замке входной двери; теперь я вспомнил, что запер ее. Тремя прыжками я подскочил к ней, чтобы убедиться в этом. Да, она была заперта. Я напряженно всматривался в маленькое дверное окошечко, но ничего не мог разглядеть, кроме белеющих гранитных ступенек дорожки.

Трах! Снова этот звук! Прямо у меня за спиной. Затаив дыхание, я так крепко стиснул кочергу, что ногти впились в мою ладонь. Звук послышался из кухни.

Полуоткрытая кухонная дверь слегка скрипнула, когда я осторожно отвел ее кочергой. Жаль, что у меня не было настоящего оружия. В полутьме матово белел маленький холодильник «Пингвин».

Кухня была пуста.

И тут я увидел, что так сильно стукнуло два раза. Одна из ставен высвободилась, и теперь ветер хлопал ею. А я, заячья душа, испугался такого пустяка, которым часто как приемом пользуются в фильмах ужаса. Ну и трус же ты, Мартин!

Когда открыл окно, в лицо мне дохнул удивительно теплый ветер. Лапы елей перед домом поднимались и опускались, будто деревья махали крыльями, собираясь взлететь. Я с большим трудом закрыл ставню, которая вырывалась у меня из пальцев под толчками ветра.