Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова

Поцелуй, не зная, о чем я сказал бы слов невпопад,

обречен наш день, обречен, да и вечер, полон цикад,

он молчит, он песню молчит, он не пустит музыку вне,

знала бы, как страшно горчит то, что ты ответила мне.

Давид Паташинский. «Соло для больной головы, надо бы проверить слова…» [1354].

На аномальную транзитивацию глагола влияют и однокоренные слова, в норме управляющие винительным падежом, например замалчивать, умалчивать:

Деревья нищие, как я, —

Но перебьемся, ничего!

Такая славная семья:

они не любят никого.

Они живут безвестный век,

Качают лапами внучат

И терпят дождь, жару и снег,

Живут – и боль свою молчат.

Сергей Королев. «Я стал прозрачней и грустней…» [1355] ;

А теперь ты молчишь ни о чём,

и я молчу городок коленей твоих.

И, как Господом уличён,

от звезды светло. И ты стоишь, в себе её затаив.

Олег Вулф. «Знаешь псковщину этого города. Как не знать…» [1356].

Рассмотрим подробнее такой контекст:

Но я не умею – неопределенно,

я даже молчу и краснею конкретно,

молчу, например: «Поцелуй меня крепко»

(заклинило мой светофор на зеленом…),

молчу поцелуй, рот раскрыть не решаюсь,

глаза опускаю, бесстыдно молчу

такую уже несусветную чушь,

что буду смеяться, как стану большая.

Надя Делаланд. «Хотелось бы выразиться потуманней…» [1357].

Сначала о содержании не сказанных адресату слов сообщается прямой речью с императивной формой поцелуй. Затем слово поцелуй употребляется как существительное, но в нем сохраняется память о только что названном императиве. В результате слово поцелуй при втором вхождении в контекст приобретает диффузные (совмещенные) признаки и глагола (они представлены эллипсисом повелительного предложения), и существительного. Решающую роль для выбора глагольного или субстантивного прочтения слова поцелуй здесь играет пунктуация, а в произношении – интонация. Слова молчу / такую уже несусветную чушь закрепляют субстантивное восприятие слова поцелуй из конструкции молчу поцелуй.

Обратим внимание на то, что в конструкции молчу / такую уже несусветную чушь глагол находится в позиции анжамбемана. А это значит, что в ритмическом единстве строки этот глагол еще не становится переходным, его транзитивация осуществляется только после паузы переноса, в синтаксическом единстве предложения. При этом сама пауза может восприниматься как иконический знак молчания. Такая стиховая структура вполне подтверждает наблюдение Н. Д. Арутюновой о неустойчивом статусе глагола молчать по отношению к его коммуникативным возможностям.

В стихотворении Германа Лукомникова глагол молчать может быть истолкован двояко – и как переходный, и как непереходный:

ну что ты молчишь

молчу

что хочу

Герман Лукомников. «ну что ты молчишь…» [1358].

Вероятнее всего, в этом коротком диалоге вопрос подразумевает стандартное употребление местоимения что как вопросительного со значением ‘почему’, а ответ перетолковывает это местоимение, придавая ему значение винительного падежа, указывающее на объект молчания (ср.: делаю что хочу). Но и это толкование не исчерпывающе. В реплике молчу / что хочу слово что может восприниматься не как местоимение, а как союзное слово, в таком случае реплика приобретает значение ‘не говорю о том, чего именно я хочу’. А можно понимать и так: ‘если бы я не молчал, то сказал бы, что да, хочу’ (без называния объекта желания или с намеком на объект – известный или не известный автору вопроса)[1359].

Если в предыдущих примерах объектом молчания являются слова и чувства, то в следующем представлена креативная семантическая валентность. В частности, сообщается о том, что молчанием создается тишина:

Снег:

крупно, тихо —

ворона чистит перо,

я молчу тишину —

падает вверх.

Дмитрий Воробьев. «Погоды субботних секунд» [1360].

В уже цитированной статье Н. Д. Арутюновой говорится о том, что значение глагола молчать «стало отражать некоторые черты коммуникативной ситуации. Но тут „молчание“ столкнулось с непреодолимым препятствием: ни глагол молчать, ни его приставочные производные не открыли валентности на адресата» (Арутюнова 2000: 420).

Далее Н. Д. Арутюнова приводит примеры из произведений Ф. М. Достоевского молчал со всем светом и умолчать перед ними-с, комментируя: «Молчание как бы ищет путь к адресату, но не находит подходящего предлога».

Современные поэты преодолевают это препятствие с большой легкостью. Адресная валентность глаголов молчать и промолчать представлена у них многими контекстами, в которых воспроизводится управление глаголов говорить, (про)кричать, (про)шептать, сообщать (сообщить).

Б. Ю. Норман пишет:

Форма датива известна своей способностью к абсолютивному употреблению (ср.: Городу и миру; Товарищу Нетте, пароходу и человеку; Матери и т. п.), и это не может не провоцировать употребление той же единицы в позициях, не вызываемых непосредственно семантикой глагола (Норман 2011-а: 252).

У Марии Ватутиной слова она молчит ему включены в контекст с другими аномалиями глагольного управления (Этим треском / Глохнут уши мертвому малышу; вдоволь под сердцем сына):

Тысяча алых гвоздик засыпана в печь.

Огонь расплавляет живое

Не хуже, чем мертвое – книгу там или речь.

Лепестки лопаются.

      Наши дни. Двое

Сидят в Савойе. Он говорит: – Война

Сожрала пархатых, но можно было бы и побольше.

Они снова во всех щелях.

            Она

Молчит. У нее прабабка из Польши.

Страшно его, но она молчит ему[1361].

Потому что вдоволь под сердцем сына.

– Мало их отправляли на Колыму.

И страдали они не сильно.

На уши вешают вам лапшу.

Гвоздики трещат по швам. Этим треском

Глохнут уши мертвому малышу

В бараке детском.

Красные лепестки: ушные раковины, ноготочки,

Веки тонкие, как паутина, пальцы, мошонка.

Она встает и уходит в матери-одиночки.

Уносит с собой ребенка.

Мария Ватутина. «Печь» [1362].

Строка Страшно его, но она молчит ему исполнена драматизма, который максимально сконцентрирован в союзе но и в дательном падеже местоимения. Казалось бы, более уместен был союз и в значении ‘поэтому’. Грамматика строки сообщает о том, что это угрожающее молчание несогласия, причем угроза, направленная на «него», оказывается еще более опасной для «нее».

В следующем тексте слово себе можно понимать и как местоимение дательного падежа, и как частицу, указывающую на отъединенность субъекта:

И я спешу, спешу, спешу к тебе

в пальто застегнутом не на те пуговицы,

в берете скошенном, совсем растрепанная,

постой, любимый мой… Стою, как вкопанная,

стою, соленая, столбом аидовым,

хоть не оглядывался – на невидимый

порыв. Стою себе, считаю терции —

стой! – я себе молчу. Как мне не терпится

взлететь над городом, распасться звездами

и гаснуть медленно в скользящем воздухе.

Надя Делаланд. «И я спешу, спешу, спешу к тебе…» [1363].

Управление глагола молчать дательным падежом с предлогом к имеет в следующем тексте очевидную интертекстуальную основу – слова Я к вам пишу из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Отсылка к письму Татьяны поддерживается глаголом выкать:

Кажется, умру при виде: