Тайный воин - Мария Семенова

– Что творится-то, люди добрые, а?

– Вечем встанем! Вольности отстоим!

– Да от кого?

– А бают, желанные, весной уже встречать нам посаженика от Высшего Круга.

– Сам едва не в пелёнках, зато окольных кромешная тьма, и ни к единому без горячего пирога не подойдёшь!

Горожанам докучали свои дела, Опёнку – свои. Он мало не рассмеялся, увидев прилавок скальника и на нём кипу ровных берестяных листов. Рядом шуршали, постукивали на ветру цельные сколотни, снятые с деревьев потоньше. Во дела чудовые! Кто ж за деньги покупает то, что даром берут?.. Призадумался, понял. На островах рядом с Шегардаем лес свели почти наголо. Эту берёсту привезли с матёрого берега. Кому письмо написать, кому повить разбитый горшок, кому босовики выплести…

Ворон вдруг зевнул. Глаза стали слипаться. Да не оттого, что всю ночь на лыжах бежал. В крепости, бывало, ещё и шибче гоняли… Он прислушался к себе. Это город наваливался на него, слишком шумный, слишком разнообразный. Рассудок захлёбывался с непривычки. Вбирать вбирал, а вот проглотить… Ворон понял это, потому что его научили слушать себя и уяснять, что творится.

Лекарский ряд, где торговали целебными мазями и порошками, он прошёл без особого любопытства. Вряд ли здесь продавалось что-нибудь на пользу Надейке. Такое, чего в Чёрной Пятери не найдёшь. А вот нарваться на бесстыжего надувалу с сушёными тараканами от всех лихорадок – запросто!

Лишь бросилось в глаза, что тут, как и всюду, товар, выставленный на самом бою, стоил дороже, чем сходный где-нибудь в зауголке.

– …воровской ряд, – долетело до слуха.

Ворон сперва подумал: вот именно. Спохватился, понял: ослышался. Не может же быть, чтобы где-то здесь среди бела дня кражу всякую продавали?.. Повернул голову. Мимо неторопливо шагали двое мужчин. Пристойно одетые, основательные, спокойные. Не ухо-парни какие с бегающими глазами. Один держал в руках хорошие сапоги, самое то, что нужно для слякоти.

– Переплатил ты, брат, – щупая рыбью кожу, огорчался второй. – Я в воровском ряду точь-в-точь видел, самую малость ношенные. Ты почём взял?.. Ну вот, а там втрое дешевле.

Сразу захотелось узнать, где тот ряд. Придумать бы ещё, как дорогу спросить, да чтоб язык не отсох! Ворон отметил про себя: поминая увиденные сапоги, говоривший слегка мотнул головой. Сам того не желая, указал в дальний угол у берега. Ворон поднялся на цыпочки, вытянул шею. Увидел, пошёл.

Толичко погляда ради, конечно. Не силком ведь раскошеливаться заставят.

– Совладали с Бедой, совладаем и с позадицей при наместнике…

– А ты, желанный, уверен ли, что с Бедой совладали?

– Так живём вроде.

– Жить живём, да туча всё реже от стены отдаляется. Ты разве не замечал?

В черевах булькнуло, перелилось из кишки в кишку…

Снова донеслось пение. Дикомыт оглянулся быстрей, чем следовало, но увидел всего лишь старых знакомых, тянувших враздрайку:

Люди добры, дайте грошик!А не то достанем ножик!

В устах безобидных кувык угроза была смешной и весёлой. Ворон не выдержал, подтянул:

Наша рать молчать не может,Уши песнями корёжит,Вы их пальцами заткнитеДа с мосточков бултыхните.Мы потешники-гудилы,В дудки дуем что есть силы,Доведём вас до расплошек,Так что лучше дайте грошик!

Маленький поводырь завертел головой, приметил Ворона. Покраснел, насупился, отвернулся. Стало ещё забавнее. Народ смеялся, бросал коротышке в торбу кто кусок снеди, кто мелкий медяк.

Ворон продолжал держать ухо востро и вскорости понял: воровской ряд не для красного словца так назывался. Торговали здесь исключительно тётки в кручинных вдовьих уборах. Каждая – с оравой детей, мал мала меньше. Дикомыт только начал озираться в поисках чего-нибудь для Надейки, когда мимо пробежал ремесленной внешности мужичонка. На сермяжном заплатнике – россыпь мелких опилок. Ворон по себе знал, до чего они цепкие. Всядут – не вышибешь, сколько ни колоти.

– Подушка у тебя под головой не вертится, Моклочиха? – обратился мужичонка к торговке, сторожившей на земле кучку разношёрстного хлама, прикрытого сверху рогожей. – Третий раз у тебя сручье кровное выкупаю!

Нагнулся, выдернул из-под рогожи старую, хорошо разведённую ножовку. Сунул торговке в лицо.

– А я при чём? – куда громче нужного, чтобы слышало побольше торжан, вскинулась Моклочиха. И как пошла ныть, Ворону аж захотелось уйти, пока зубы не разболелись: – А я что, я же горькая вдовинушка, сирая сиротинушка, в людях обидная, мне ночью в двери стук, мешок на порог и за выручкой назавтра придут, а я что, мне и дом запалят, если не испродам, а я сирая вдовинушка, мне на малых детушек…

Мужик сморщился, плюнул, сунул торговке несколько монет, спрятал под полой вырученную пилу и был таков – дело делать. Зимний день короток, а хлеб за брюхом не ходит.

Тётка буркнула ему в спину:

– Сам следи другой раз, куда сручье кладёшь, зеворотый!

Ворон окончательно понял, что самомалейшей зги здесь не купит. На что Надейке дешёвое колечко или серёжки, по коим сейчас уже плачет какая-нибудь несчастная девка? Утирается, нянчит в горсти ушко, намятое родительскими перстами: не сберегла, окаянная!

– А дружина у него – всё кромешники, обидчики, окаянники лютые…

– Откуда ж нам на голову взялись?

– Да обсевки царевичей, отцами отвергнутые, от матерей прóклятые.

– Охти! Совсем глушью нас считают, ребят справных не шлют…

Дикомыт почти надумал уйти, но берег, где шептался, таил глаза воровской ряд, выводил к широкому плёсу. Ворон спустился к самой воде. Вот это простор!.. Маина в Кутовой Ворге здесь показалась бы лужицей. За ржавым разливом был виден самый гнилой, подветренный, северо-восточный угол зеленца – Дикий Кут. Движение воздухов стягивало туда всю сырость, проливая её почти непрестанным дождём. Строиться в Диком Куту можно было, разве от смерти спасаясь. Зато эта часть Воркуна, измелевшая, густо заросла кугой. Самой настоящей! Можно пойти, нарезать стеблей, сотворить простенькие кугиклы, подарить коротышке-поводырю…

Над шелестящей куговиной неохотно взлетали дикие утки. Однажды не откочевав, они со временем стали раза в два крупней против прежнего и тяжелы на крыло. Вот выдвинулась гребная лодка, кто-то в нарядном кафтане и шапке с длинным пером натянул лук… Полуголый кощей, увязая в жиже, полез доставать сбитую дичь.

Ворон посмотрел ещё, прикинул ближние подходы к Дикому Куту. Отложил на потом. Комок в животе беспокоился, крутился уже вовсе нехорошо. Эх, не впрок пошёл блин, на который так зарились нищие!.. Ворон начал горестно коситься на остов дворца. Телесной нужде заплоты неведомы, а обратно до ворот успеется ли добежать?.. Да и торг покидать, где вот-вот явится злодей-скоморох…

К началу воровского ряда между тем подходили три человека. Один, невысокий, в простом зипуне, двигался со старческой медлительностью, опираясь на посох. Ворон сперва отметил, как кланялись ему люди, даже горластые торговки. И лишь потом различил навершие посоха: трилистник Владычицы.

«Благочестный!.. – осенило его. – Святой старец! А который при нём Другонюшка?»

Впереди старика, как бы расчищая дорогу, выступал рослый молодой жрец. Он нёс волосы гладко убранными со лба, прямые, очень тёмные, даже не чёрного свинца, как у Ворона, – инно впросинь. Пряди на висках серебрились, что редко бывает у таких молодых. Он смотрел недовольно, взгляд обшаривал рогожки торговок.

«Неужели у святых людей, причастных слову Мораны, тоже что-то стянули?..»

Позади старика, навьюченный большой сумкой, поспевал мальчик.

«Хоть и нет в воровском ряду правды, а всё не зря Справедливая сюда привела», – обрадовался дикомыт.

Худенький отрок шёл, завесив лицо тряпицей, накрест связанной на затылке. Словно от мороза прятался, хотя какой мороз в зеленце? Ни носа, ни щёк, только блестели ясные, улыбчивые глаза.

Ворон заторопился навстречу.

Жрец с учениками остановились возле той же Моклочихи. Старец коснулся посохом рогожи, торговка потянулась поднять. Черноволосый вдруг простёр руку, указывая прямо на дикомыта… да как заорал на весь Торжный остров:

– Держи вора!

Опёнок чуть не подпрыгнул: какой я тебе вор?.. – и тут же заметил краем глаза тень, метнувшуюся к подклету дворца. Похоже, крадун так ждал барыша, что не смог дотерпеть какое до завтра, даже до вечера. Толокся подле Моклочихи: скорей забрать медяки – и в кружало! Только вместо калачей и пива самому закалачили руки, сдёрнули шапку. Пригнули к коленям буйную голову, поволокли прочь. Воровской ряд шегардайцы терпели ради надежды пусть за выкуп, пусть через два раза на третий, но возвратить уворованное. А вот пойманному крадуну щады никакой не давали.