Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Чтобы уместить всю необходимую технику, «Пионер» пришлось достаточно серьезно перестроить. Дополнительные функциометры, средства радиоразведки, амортизаторы и «глушилки» ходовой части — все это требовало места. Поэтому даже при урезанном до абсолютного минимума экипаже и совмещении двух, а то и трех специальностей для каждого участника, места на субмарине категорически не хватало. И все же две крошечные каморки для душевного отдыха и чаепития остались. Человеку нужен угол, где он мог бы спокойно посидеть и отдохнуть душой. В свое время это были кают-компании для офицеров и рядового состава, достаточно вместительные. Но от офицерской откусил объем блок функциометров акустического поста, а от рядовой — удлиненный контейнер буксируемых антенн. Кроме того, учитывая специфику службы и отбор личного состава, разделение по классу тоже упразднили, так что в итоге получились просто «зеленая» и «желтая» комнаты отдыха, отличающиеся лишь цветовой гаммой.

До «желтой» было ближе, Егор рассчитывал на одиночество, но когда сдвинул вбок дверь на роликах, обнаружил, что уединения не получится. На пару мгновений он застыл у порога, раздумывая, не пойти ли в другое место, не будет ли это слишком невежливо.

— А, Егор Владимирович, — приветствовал его Крамневский, отворачиваясь от коробки телефонного аппарата, на которую смотрел так, будто там есть иллюминатор. — Проходите, будьте добры. Сон бежит?

— Бежит, — с некоторым усилием отозвался Радюкин, закрывая за собой дверь. — Как-то не спится, в ожидании…

«Желтой» маленькую кают-компанию назвали за веселенький лимонный цвет, в котором была выдержана вся обстановка — узкий стол и два дивана с высокими прямыми спинками, обтянутыми искусственной кожей. Ученый сел напротив моряка.

— Налить? — спросил Крамневский. Перед ним дымилась низкая широкая чашка, расписанная китайскими мотивами. Легким жестом Илион придвинул ближе небольшой термос со снятой крышкой. Стальной цилиндр исходил паром и травяным ароматом.

— Да, если не затруднит, — Радюкин достал из специальной ниши за прозрачной заслонкой металлическую чашку.

— Осторожно, горячее, — предупредил Илион, наливая бледно-желтый напиток. — Кипяток.

Радюкин осторожно пригубил.

— Мята? — спросил он.

— И мята тоже. Таежный травяной сбор.

Дальше они пили в молчании. Едва слышно гудели укрытые за переборками механизмы, если не знать, что за тонкими бортами скрывается пучина, можно представить себя в купе автопоезда.

— Вы ведь боитесь моря?

Вопрос застал ученого врасплох, Радюкин смутился, собирая беспорядочно разбегающиеся мысли. Крамневский с легкой улыбкой наблюдал за ним.

— Я прошел отбор, — осторожно сообщил, наконец, доктор наук. — Он был весьма придирчив и суров.

— Хороший, нейтральный ответ, — одобрительно качнул головой Крамневский. — К работе комиссии по оценке психологической устойчивости у меня нет претензий… Однако, — Илион отодвинул чашку и оперся локтями о крышку стола. — Речь о другом. Егор Владимирович, вы боитесь моря?

Радюкин испытующе посмотрел на собеседника. Тот чуть прищурился, не сводя взгляда с ученого, явно не собираясь закрывать вопрос. Чтобы выиграть немного времени, Егор отпил из чашки, стараясь понять смысл неожиданного любопытства капитана. Не собирается же тот высадить его посреди открытого моря, на вражеской территории?

— Господин капитан, предлагаю откровенность за откровенность, — произнес доктор наук. — Вы ответите на мой вопрос, а я отвечу на ваш.

— Хммм, — пробурчал Крамневский. — Во-первых, мы на военном судне, здесь «командир», а «капитаны» — это в торговом флоте и на вспомогательных судах.

— Виноват, — склонил голову Радюкин. — Со времен университета путаю. У каждого свои недостатки.

— Бывает, — согласился капитан-командир. — Во-вторых… Вы уводите разговор в сторону. Но будь по-вашему. Давайте свой вопрос.

— Почему вас прозвали «Илион-Топор»? Я неоднократно слышал, но никто не мог объяснить, откуда пошло.

— Еще бы, — искренне развеселился командир, подливая себе еще ароматного настоя. — Это из ранней юности. Я тогда увлекался историческими инсценировками и как-то сказал, что меч лучше шпаги, булава лучше меча, секира лучше булавы. Секиру молва заменила на более простое «топор», так прозвище и приклеилось.

— Забавно, — отметил ученый, подставляя и свою чашку. — Я думал, что-то страшное и ужасное, тайна, сокрытая во мраке истории… Подавленный бунт или расправа над какими-нибудь пиратами… Вы ведь перешли в испытатели из ВМФ?

— Я ответил, — короткой фразой Илион вернул разговор к прежней теме.

— Хорошо… — Радюкин задумался. — Это сложный вопрос. По-настоящему сложный.

— Попробуйте, — ободрил Крамневский.

— Я не боюсь моря. По крайней мере, так, как это понимают обычно. Я люблю океан, ценю его силу и богатство. Но…

Егор надолго задумался, глядя в чашку, словно там притаилась микроскопическая часть Мирового океана. Илион терпеливо ждал.

— Я ученый, специалист по анализу систем, экономических и военных, — произнес, наконец, Радюкин. — Это накладывает особый отпечаток на мировосприятие. Я оцениваю вещи и явления в комплексе. Здесь, на глубине, я вижу, зримо представляю бездну, которая расположена под нами. Миллиарды кубометров воды, миллионы тонн биомассы, десятки атмосфер давления, растущего по мере погружения. И когда я воспринимаю это все, все вместе, и крошечный корабль, то… чувствую себя… неуютно.

Егор повернулся и положил руку на лимонно-желтую стену, плавным изгибом поднимавшуюся к низкому потолку.

— Внутренний корпус, затем балластная цистерна, потом внешний корпус… — сказал он. — Несколько метров общей ширины, считанные сантиметры стали. А далее — стихия, которую мы никогда не сможем обуздать и контролировать, какие бы чудеса техники ни построили.

— Интересный взгляд на океан, — сообщил Крамневский, крепко задумавшись. — И на место в нем человека.

— Возвращаясь к вопросу — боюсь ли я моря? Нет. Но, будучи в плавании, особенно на подлодке, я временами чувствую себя немного не в своей тарелке. Это не страх, скорее почтение.

— Что же, откровенно, — сказал командир после короткой паузы. — Признаться, никогда не думал об океане в таком ключе. Для меня все то, что за бортом есть своего рода абстракция. Как для вас числа из справочников.

— Моя реакция так заметна? — спросил Радюкин.

— Нет. Но я достаточно давно хожу на глубине, чтобы замечать даже тень эмоций. Вы меня удивили — не похоже на обычный страх или клаустрофобию, да и отбор не пропустил бы. Даже с учетом того, что для научконсульта планка пониже.

— Хотели бы меня заменить? — прямо спросил Егор Владимирович.

— Нет смысла желать невозможного, — столь же прямо и почти без задержки ответил Крамневский, завинчивая крышку термоса. — Нет времени, да и целая армия квалифицированных психологов заверила, что вы вполне подходите для нашего похода. Но я хочу, чтобы вы понимали — если ваше… почтение… хоть на мгновение выйдет за рамки милого чудачества…

Илион не закончил фразу, и невысказанное повисло над столом тяжелой пеленой.

— Понимаю. Риск слишком велик, — согласился Радюкин. — «Харон» должен вернуться…

Илион снова улыбнулся, наблюдая за ученым, который, уже произнеся запретные слова, сообразил, что и кому сказал.

— Простите, — извинился Егор Владимирович, виновато разведя ладони в покаянном жесте. — Вырвалось. Мне простительно, все-таки почти, что сухопутная крыса.

— Ничего, — неожиданно сказал подводник. — Лично я не против такого названия, но пусть это останется между нами.

— А как же … суеверия? Удача и должное название для корабля?

— Всему должна сопутствовать разумная мера, — добродушно отозвался Крамневский, озирая кают-компанию, словно прозревая сквозь стены весь «Пионер». — Я смотрю на этот вопрос с более высокой колокольни, так сказать, метафизически. Все мы сейчас плывем в одной похоронной лодке через бескрайний Стикс.

Радюкин промолчал, но всем видом изобразил вопрос.

— А еще специалист системного анализа и знаток метаэкономики, — беззлобно подколол его моряк. И продолжил, уже без юмора, с печальной задумчивостью. — Удивительно, как много людей не понимают, что наш прежний мир закончился. Его больше нет. Почти все мысленно живут в прошлом, там, где все было чисто, уютно, приспособлено для человека. Где даже отъявленные мерзавцы соблюдали какие-то правила и останавливались на невидимой черте. Сейчас, когда говорят о «победе» и желают сокрушить наших врагов, на самом деле подразумевают «вернуть все так, как было». И почти никто не думает, что «как было» — исчезло безвозвратно. Нельзя победить врага, не уподобившись ему хотя бы в малости. Нельзя победить того, у кого нет души, и сохранить собственную в чистоте. Так что… Харон уже везет нас, весь наш мир, в неизвестность. Может быть там будет не так уж скверно… Но никому не дано вернуться обратно. В точности, как и говорят мифы.