Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Они выбрались из старого господского дома и через заглохший сад – мокрый, побитый сентябрьским неуемным ветром, с яблонями и грушами, которые давно одичали и перестали плодоносить, – вышли к дороге, ведущей в Доримедонтово.

Три года назад Николай Тихонович купил там большой пятистенный дом, который стал для Монахиных-Аксаковых чем-то вроде дачи. Сюда приезжали отдыхать. Сажать в огороде ничего не сажали, и деревенские сначала смотрели на бездельников-горожан как на дикарей каких-то, а потом отстали. Семья Героя Советского Союза, что с них возьмешь. Обычно в Доримедонтово ездили круглый год – в любое время, как фантазия взбредет. Но с тех пор как в один августовский день сюда уехали Рита и Георгий, никто из семьи в Доримедонтово больше не наведывался. Необитаемый остров продолжал оставаться необитаемым. Они общались только с молчаливой соседкой, Антониной Ивановной, которая топила им печь, убирала в доме, покупала продукты и готовила из них. В деревне почти не осталось жителей, а те, что остались, – старики, которым ни до чего и ни до кого не было дела.

Рита старалась не думать, что эта идиллия, эта, можно сказать, пастораль рано или поздно должна закончиться. Может быть, в Энске уже разыскали ее пропавшие документы. Через месяц закончится виза. Если паспорт так и не нашли, нужно начинать хлопотать о новом. А она тут, в какой-то глухой, серой от дождей, золотой от осенней листвы деревне, занята только своей любовью, своим счастьем. И чудится, весь мир не просто далеко – его вообще не существует.

Но он где-то есть, и скоро он их позовет.

«Мне нужно поговорить с Георгием до отъезда, – думала она и каждый день собиралась начать трудный разговор. – Нужно… Завтра! Обязательно завтра!»

Завтра наступало – и превращалось во вчера. А Рита все не отваживалась заговорить о будущем.

То есть для Георгия никаких проблем будущего не существовало. Он совершенно четко изложил Рите свою программу: она принимает советское гражданство и выходит за него замуж. Мещанские предрассудки про разницу в возрасте – не для них. Если родственники будут против, они просто-напросто снимут квартиру и будут жить отдельно. Хотя, когда родится ребенок, помощь бабок не повредит, конечно. Но к тому времени и баба Саша, и Ольга Дмитриевна, конечно, угомонятся. Да все уладится, Рита, не волнуйся!

Рита молча смотрела на человека, который заслонил для нее весь мир, и поражалась тому, насколько чуждо ему какое-то предвидение, насколько он еще по-детски слеп к окружающему. Сунул голову в песок – и уверен, что враждебного мира не существует. Он один такой или это вообще мужская черта? Как выяснилось, она совершенно не знала мужчин… Неужели они все так бесшабашны, безрассудны, безответственны, неосторожны, нерасчетливы, беззаботны, как Георгий? Но как же она будет жить с этим взрослым ребенком?!

«Значит, у меня будет два ребенка, только и всего. Один взрослый, другой маленький», – посмеивалась сама над собой Рита. Сама-то она ребенком быть перестала так давно, что вообще забыла о том времени. С пятнадцати лет, с тех пор как началась война и она стала работать в R?sistance, она ощущала себя взрослым человеком, ответственным за себя и за других. И то, что какой-то мальчик – пусть любимый, бесконечно любимый! – вдруг вздумал за нее решить, какой жизнью ей жить, ничего не меняло. Рита видела, что горы, которые их разделяют, выше, чем кажется Георгию. Но она видела и тропу, по которой горы можно обойти, только она лежала в стороне от того пути, который предлагал Георгий. Но только по этой тропе, была убеждена Рита, смогут дойти до счастливой жизни они двое – вернее, трое, с их ребенком. У тропы была одна особенность – она вела во Францию.

В России, в Советском Союзе, Рита жить не намерена. Ни при каких обстоятельствах! Рано или поздно она получит новые документы и уедет. Было бы замечательно увезти с собой Георгия. Нет, не замуж за него идти, конечно (ну что за ерунда!), но они могут провести вместе еще несколько лет, пока Георгий не решит, что Рита слишком… что она уже… а он еще… А может быть, он не решит так никогда. Бывают, бывают чудеса на свете. Рита знает несколько подобных рискованных браков…

Ладно, нет смысла загадывать на годы. Главное – увезти Георгия во Францию. Если для этого нужно зарегистрироваться в советском загсе, Рита согласна.

Легко было рассуждать на словах, но она прекрасно понимала, что главное – не увезти Георгия, а убедить его в том, что он должен уехать. Вот тут могли начаться трудности… И дело не только в непроходимом мужском эго (мол, жена должна последовать за мужем, а не муж за женой), сколько в любви к этой несуразной стране, в любви, которую Георгий впитал в себя если и не с молоком матери (все-таки Ольга была слишком неоднозначным человеком… ну еще бы, дочь Александры Русановой и Дмитрия Аксакова!), то с воздухом, которым он дышал. Рита знала, что он ощущал нелепость советского бытия остро и мучительно, однако для него все болезни и несовершенства России были родными, как болезни и недостатки матери, которых он мог стыдиться, но которые не собирался обсуждать – а тем более осуждать! – ни с одним существом на свете. Тем более – с человеком из другого, чужого мира, каким была Рита.

Он ощетинивался при малейшем намеке на ее недовольство (или просто недоумение) пустыми прилавками в сельпо и отсутствием телефонной связи в деревне. Он готов был яростно вспыхнуть, заметив брезгливое пожатие плеч по адресу пьяного мужика, повисшего на плетне, перехватив ее скептический взгляд, брошенный на лужу, затопившую полдеревни. Это была его Россия, которую он любил… даже когда стыдился и ненавидел. Только он и другие русские могли ее критиковать. Рита – нет.

Ну ладно, пока у нее хватало сил быть взрослей и умней своего возлюбленного. Но если она будет вынуждена прожить здесь еще какое-то время… Нет, надолго ее не хватит. Надо уезжать!

Но сначала – поговорить с Георгием.

«Сегодня же, – решила Рита. – Не буду больше откладывать. Поговорю прямо сегодня. Вот поедим пирожков, потом капусты квашеной, un petit onstre, маленький монстр, который живет в моем животе, успокоится и подобреет, и тогда…»

Они спустились по отлогому склону на берег Волги (когда-то именно по этому склону анархисты Мурзика столкнули в реку телегу с Настей и Шуркой, но теперь о том кошмаре никто не знал, не помнил, и Волга забыла тоже, она ведь много чего повидала, разве все упомнишь!) и немного постояли, бросая в воду камешки. День выдался безветренный, однако верховик растормошил пелену облаков, сквозь них проглянуло солнце – и река немедленно заиграла в его лучах, словно большая серебристая рыбина.