Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Да, я оставил клад в Энске. Забирать его с собой было бы верным провалом, верной гибелью, я не довез бы его даже до Москвы, не то что до Парижа. Если он по-прежнему лежит в первом этаже дома, находящегося на окраине Сормова… Я там жил некогда. До сих пор вижу тот дом так же ясно, как если бы я сейчас стоял в комнате, где под стеной достаточно вывернуть две половицы… Но не так все просто. Там пространство под полом перекрыто толстым бревном. С первого взгляда кажется, что бревно не вывернет и Илья Муромец, а на самом деле оно подсунуто под доски. И если его поддеть покрепче, оно сдвинется, и тогда в земле нужно искать узкую доску, обернутую клеенкой. Копать следует именно на том месте, где окажется дощечка. Под ней зарыт тщательно обернутый в вощеную бумагу и обшитый клеенкой ящик. Это наследство моего сына.

Танечка, Рита, я ничего не имею против того, чтобы часть сокровищ принадлежала вам. Вы состоятельные люди, однако деньги, как известно, лишними не бывают. Возьмите, сколько сочтете нужным. Только не забудьте про моего сына и его мать. Обеспечьте им достойное существование, молю вас! Ну а если… если участь Марины и моего сына окажется печальна и деньги, некогда украденные мною, им уже не понадобятся, тогда распорядитесь ими так, как сочтете нужным. Возьмите их себе, отдайте вашим родственникам, которые остались жить в Энске (да-да, я очень много знаю о вас, о вашей семье, мои дорогие!), в конце концов – раздайте бедным людям. Если эти деньги не смогут сделать счастливым моего сына, мне все равно, что с ними произойдет.

Ну вот. Теперь я письмо закончу. Ниже приложено подробное описание места, где спрятан мой клад, адрес того дома, ну а на случай, если улицы переименованы, точное топографическое описание всех подходов к нему.

Помнится, еще мальчиком, читая Роберта Льюиса Стивенсона, я мечтал найти карту, где будет начерчено местонахождение некоего клада. Теперь я сам рисую такую карту и надеюсь, что, руководствуясь ею, вы легко найдете то место, где спрятаны мои «пиастры, пиастры, пиастры».

Прощайте, мои милые, дорогие девочки. Благодарю судьбу, которая свела меня с вами, благодарю ее прежде всего за то, что она дала мне возможность спасти однажды жизнь Риточке и сделал вас обязанными мне. Да рассудит нас всех Бог там, где будут сводиться все счеты.

Ваш Всеволод Юрьевич Сазонов, Юрский, Андрей Туманский – и все остальные, кем я только был.

А теперь смотрите план…»

1965 год

– Осторожно, здесь все сгнило. Наступай сюда, кажется, эта ступенька чуть покрепче. Нет, не надо подниматься, стой внизу! Я сам поднимусь и все посмотрю, а потом расскажу тебе.

– on Dieu и Боже мой! Да ничего со мной не случится, успокойся. Я еще не настолько растолстела, чтобы меня не смогла выдержать какая-то несчастная ступенька. Дай мне руку, пожалуйста, и перестань причитать, как старая бабка. Я непременно хочу увидеть второй этаж. Что за интерес мне стоять внизу и слушать твои описания? Я столько слышала об этом доме и от Лидии, и от Эвелины, что просто умру от любопытства, если не увижу их комнату. Ага, вот и она. Да, все разрушено. Здесь пожар был, да? Или просто так, для забавы подожгли? Смотри, наверное, под этим окном проезжал Константин Русанов, а Лидочка с Эвочкой по очереди висли на подоконнике, надеясь привлечь его внимание.

– Не забывай, тут еще Олимпиада была. Она тоже страдала по Константину Анатольевичу.

– И тоже без толку. Одной только Эвочке повезло, но она слишком быстро пресытилась своим счастьем. Слушай, бабуля Ле Буа говорила мне, что у них с Лидусей на стенке висели два портрета, две акварели, на которых они были – не отличишь одну от другой. Эти портреты сохранились, не знаешь?

– Ну что ты! Нет, конечно. Когда осенью семнадцатого года сюда пришли анархисты и убили Настену, первую жену Шурки Русанова, его отсюда увезли и никаких вещей забрать не дали. Да ему и не до вещей было, он тогда чуть с ума от горя не сошел. И дом сразу разграбили анархисты, крестьяне, какие-то прохожие-проезжие… С тех пор он так и стоял пустой, заброшенный, ветшая год от года. Сад одичал и зарос, пруд замшел и обмелел так, что даже следа от него не найдешь.

– А ваша семья никогда не пыталась восстановить права собственности?

– Ты смеешься, что ли? Это право было у Олимпиады Николаевны Понизовской до семнадцатого года, а потом – какое могло быть право? Все ж национализировали, все стало принадлежать народу.

– Ты имеешь в виду, никому не стало принадлежать?

– Не говори так. И вообще, это просто никому не нужное строение, которое имело моральную ценность только для нашей семьи, а для других – никакой. Понятно, почему государство не тратилось на его восстановление.

Рита молча кивнула. Ей было не слишком понятно, но она знала, что не нужно спрашивать. Успела узнать! Казалось, невозможно людям быть ближе, чем они с Георгием, а все же остается много такого, о чем лучше не говорить. Потому что невозможно быть более разными, чем они с Георгием…

– Какая была, наверное, красивая комната, – перевела она разговор, входя в другое помещение. – Какой прекрасный отсюда открывался вид на сад, на подъездную дорогу! Здесь находилась гостиная, я думаю?

– Наверное.

– Смотри, – Рита нагнулась. – Здесь стреляли. Стена продырявлена пулями. До сих пор видно. Может быть, здесь застрелили ту Настену, о которой ты говорил?

– Нет, ее утопили.

– Господи, какое зверство! Но за что, почему?!

– Ну, может, было за что. А может, и не было. У нас о ней почти ничего не знают. – Георгий подошел к окну, выглянул, стараясь на облокачиваться на изъеденный плесенью подоконник. – Шурка Русанов что-то Любе, своей второй жене, рассказал, что-то сестре. А баба Саша видела Настену. Говорит, была очень красивая. Такая настоящая русская красавица, сильная, высокая, Шурка ей едва до плеча доставал.

И он оглянулся на Риту с забавным выражением, смерил ее взглядом.

– Ладно тебе, – смущенно сказала она. – Нечего все время намекать на мой слишком высокий рост.

– Да нет, я намекаю на мой – слишком низкий.

Георгий обнял ее. Теперь, когда Рита перестала носить туфли на высоких каблуках, они были вровень. А если стояла босиком рядом с ним обутым, то вообще была ниже. И хватит про рост!

– Ну что, пошли отсюда? Обедать скоро. А нам еще идти да идти.

– Обедать – это хорошо… – протянула Рита. – Знаешь, она будет ужасная обжора, наша девчонка. Мне все время хочется есть. Или все потому, что Антонина Ивановна так замечательно готовит? Мне кажется, я никогда не ела таких вкусных пирожков. Впрочем, я вообще раньше не ела пирожков. В Париже их как-то не слишком много. Там все больше пирожные.