Пастырь добрый - Попова Александровна

До одиннадцатого ноября оставалось еще довольно времени, посему работа текла почти неспешно — если сравнивать это дознание с предыдущим, когда в коридоре Друденхауса вполне можно было столкнуться с кем-то на бегу и не иметь даже времени обернуться и извиниться. Сегодня к по-прежнему запертым дверям Курт почти бежал по иной причине — спустя полторы недели Финк, наконец, явился и даже выразил согласие дождаться появления отсутствующего в этот момент следователя Гессе.

За то, что Керн распорядился оставить Финка в часовне, он мысленно отвесил начальству глубокий благодарственный поклон; сопровожденный в одну из рабочих комнат, чьи стены в дурные дни, бывало, давили даже на следователей, тот вполне мог и усомниться в своей решимости…

— Бежал, — отметил бывший приятель с наигранной, нервной насмешкой. — Боялся — передумаю и смоюсь?.. Да выпустили б меня отсюда…

— Выпустили бы, — возразил он, пройдя к скамьям, и уселся рядом, откинувшись на спинку. — Хоть сейчас — можешь подняться и выйти, если передумал. Никто не остановит.

— Занятно, — отметил Финк, передернув плечами. — То есть, смотри — вот так приходит кто-нибудь, требует встречи с тобой или кем еще из инквизиторов, дожидается, всаживает нож под ребро и спокойно валит. Мимо ваших хваленых стражей, в дверь и — пока. Все, что для этого нужно — несколько раз появиться здесь в свободном виде, то бишь, не арестованным, и переговорить с инквизитором на глазах у охраны. Не приходило в голову?

— Нет, — честно ответил Курт, и тот кивнул, глядя на свои сцепленные ладони:

— А мне вот пришло. И мало ли, еще кому придет; а меня, заметь, даже не обыскивал никто, хотя по мне с первого взгляда видно, что у меня нож под шмотьё запрятан. А был бы я каким студентом, в смысле — имел бы право оружие таскать открыто… Ведь не отобрали бы?.. Вот так-то. Считай, это моя первая лепта, типа агентурной информации. Дарю.

— Однако же, указание ценное, — искренне и серьезно отметил Курт. — Следует подумать. К примеру, выдавать разрешение на выход — всем… Обсужу с начальством, — кивнул он и толкнул насупленного Финка локтем в бок: — Брось. Что за мрачный вид?

— Чувствую себя предателем, — выговорил тот хмуро, не глядя в его сторону. — Собственными ногами, по собственной воле притащился на вербовку… Наши узнают — кишками накормят. И правы будут.

— Мне казалось, мы это уже обсудили и пришли к выводу, что ничего неприемлемого в этом нет.

— Да, да, помню. Мы против тех, кто против всех. Типа не зазорно. Колдунов ловим… Слыхал, как тебя нынче в городе зовут? Hammer. Типа — Гессе Молот Ведьм. Так что — с тобой-то все ясно, у тебя все просто; епископ он там или вор — если малефик, то в кандалы его… У меня с этим сложней выйдет, а вербованному, если что, особенно не порыпаешься.

— Да ну какая, к матери, вербовка, Финк? Ну, что ты можешь рассказать здесь такого, что имело бы отношение к вашим делишкам и интересовало бы нас? Говоря проще (без обид) — какая с тебя польза?

— Не скажи, — через силу отозвался тот, подняв, наконец, взгляд. — Я все это время об этом и думал — для чего я тебе сдался… Только не гони мне больше про дружескую заботу, а? Дружба дружбой, а денежки врозь, и только попробуй поспорить. Так вот, Бекер, польза от меня будет немалая. Это в прошлый раз толку от меня было — ну, убийцу указал…

— Заказчика, — мягко поправил Курт, и тот криво улыбнулся:

— Верно. Резал я. А ты не сдал. Девку свою — дотла, а меня не сдал. Стало быть, личные симпатии для тебя — пшик, а вот полезность кое-что значит; так?.. И с прошлого раза кое-что переменилось. Те, кого ты ловишь… да, признаю, для всех опасные… теперь стали являться не только среди всяких графьев и попросту бюргеров, они теперь к нам полезли; поняли, где их достать всего труднее, куда у Инквизиции пока лапы не дотянулись. Я не о тех говорю сейчас, кто умеет глаза отводить, чтобы тупо снять кошелек или, там, нагнать страху на обозную стражу, чтоб все разбежались и товары побросали — я о тех, кто нам в этот раз повстречался. Кто повыше полетом. Время спустя они ведь с обозными грабителями и мелким ворьем столкуются — не со всеми, не каждый пожелает в темные делишки мешаться, но ведь кто-то же захочет, так? Так что, Бекер, польза от меня теперь большая. Теперь и я знаю, что такое может быть, знаю и как они работают, теперь я их увижу, если вдруг что… Увижу — и вам укажу. Так я говорю, или ты на что-то другое рассчитывал?

— Да, Финк, — не сразу отозвался он. — Дураком тебя не назовешь… Смотри-ка, какая штука: тебе всего двадцать шесть, так? А ты, после Бюшеля, самый старший во всем вашем маленьком городе, единственный, кто выжил после прежних времен…

— И Шерц.

— И Шерц, — согласился Курт с усмешкой. — Он и ты. Он — потому что чересчур туп, чтобы влезть в неприятности, а вот ты — напротив, слишком сообразительный, чтобы в них вляпываться. Ты пережил всех, поднялся, собственную банду завел, занимаешь не последнее место среди своих, и на сходке, я так полагаю, твой голос не последний. Я-то все говорю верно?

— Ну?

— Да, Финк, все так. На это ли я рассчитывал, ты спросил? Да, на это. Но повторю, что соглашение наше будет выгодно обоим; разве нет?.. А теперь, раз уж мы заговорили открыто, давай прямыми словами о том, что мне от тебя нужно… ну, и чего ты от меня попросишь.

— Попрошу… — повторил тот нерешительно и, смятенно скользнув взглядом в угол, понизил голос: — Попрошу одну вещь сразу; скажешь, можно такое сделать или нет. Если я Эльзу в большом городе поселю, в нормальном доме, чтоб как все… Можешь пообещать, что ее магистратские из-за меня доставать не будут?

— И всего-то?.. Разумеется. Если, конечно, она по ночам не будет лазить к соседям в окна и воровать белье.

Финк неловко хмыкнул, умолкнув, и он вздохнул:

— Ну, а теперь о моих запросах — эти будут посильней, как понимаешь… Так вот. Поднимайся выше, Вернер.

— Чего? — вскинув растерянный взгляд, выговорил тот, и Курт кивнул:

— Разъясняю. Как я только что сказал — ты уже не малая пташка, это верно; но забирайся выше. Иными словами, становись в маленьком городе главным. Самым.

— Бекер, такого не бывает, — укоризненно возразил тот, расслабившись. — Ты чего — сам не знаешь, или вдруг все из головы вылетело? Нет главного и быть не может; все решает сходка. Все, как у всех — гильдия сказала, ты выполнил.

— Гильдия, говоришь… — повторил он медленно и, поднявшись, одернул рукав новой кожаной куртки. — Оцени. Нравится?

— Намекаешь, как можно обогатиться, если работаешь на Инквизицию? — уточнил Финк, оглядев его с ног до головы. — Почем оторвал?

— Даром, — пожал он плечами, снова усевшись; еще жесткая кожа штанин скрипнула, и тот поморщился:

— Взятка.

— Благодарность, — поправил Курт строго. — Уберечь сына Мозера я не смог, это верно, и никто бы не смог; однако именно я предоставлю ему возможность увидеть казнь того, кто виновен в его гибели, и насладиться местью, а одно это, сам понимаешь, уже немало. Моя прежняя (довольно недешевая) амуниция была попорчена при задержании этого человека, и Штефан Мозер счел своим долгом возместить мне понесенные убытки — от чистого сердца… А теперь — к чему это я. Гильдия… Везде — гильдии. Ценами, временем работы, количеством и даже качеством кожаных товаров тоже заведует гильдия кожевенников; так?.. Но кто на самом деле имеет последнее слово?

— Мозер; работает, сколько хочет, и сбывает, кому захочет. Он и общак держит. Все знают.

— Это называется «негласная монополия» и «контроль над казной гильдии», Финк; привыкай к заумным словечкам — теперь пригодится…Но в целом ты прав. И добился он этого не пошлыми взятками, не тем, что его подмастерья, как во времена оны, с дубинами приходили к соседям и объясняли, кто главный; добился он своего положения внимательным отношением к людям. Разумным подходом к делу. Готовностью поступиться сиюминутным резоном ради дальних планов, а также способностью все вопросы решать мирно и для всех выгодно.

— Рад за него и за тебя с твоими обновками. А это к чему?

— А теперь, — терпеливо продолжил Курт, — иной пример — ближе к твоей жизни. Сходка решает… Вообрази, Финк, такое зрелище. Собралась сходка… где?

— У Бюшеля.

— Верно. Как всегда. Собралась и постановила, к примеру, обнести назавтра хоть все того же Мозера подчистую. Решили, проголосовали… И тут Бюшель, который, строго говоря, и права голоса-то не имеет, лениво так, со своего места, говорит: а сдается мне, парни, все это затея глупая. Вот почему и вот почему. Надо не так. Вот как надо. И что? Да уже через минуту каждый из вас будет повторять его слова. С решением Бюшеля согласятся все — с любым решением, хоть бы и противоречащим вашему желанию.

— Так если дело говорит…

— А он всегда дело говорит. Потому и выжил; и «Кревинкель» сохранил потому же. Где все те, кто когда-то верховодил в старых кварталах? Старичье — где?