Как мы пережили войну. Народные истории - Коллектив авторов

3 июля 1941 года родилась сестра Тамара, и стало нас девять.

Парадная в нашем доме была большая. Вдоль стен стояли скамейки. Двери закрывали на швабру, которую просовывали в ручки. Кто жил на первом этаже, те оставались дома. Однажды в наш дом попал снаряд в боковую стену, образовалась большая дыра. Одной девочке на руку упала швейная машинка, сломала руку, а взрывной волной сломало швабру, дверь распахнулась, но никого больше не ранило.

Иногда старшие братья ходили на чердак сбрасывать зажигалки (бомбы) и наблюдали, как идут воздушные бои. Разве они могли пропустить такое событие.

Наступали холодные дни. Дрова в город перестали привозить. Ведь наш город – это остров. Когда прекращались бомбежки, старшие три брата с тележкой ходили к заливу, собирали глушенную взрывами рыбу, прибитые волной доски и бревна (останки погибших кораблей), которые все были в мазуте и горели очень хорошо. Грузили на тележку и везли домой по булыжной мостовой, а на нашей улице Зосимова была просто земля, как в деревне. Асфальта в городе вообще тогда не было. Братья дрова распилят, расколют, и ими топили печку и плиту.

Начался голод. Было и так, что идет человек по городу и от истощения и постоянного холода падает и умирает. Братья ходили на свалку, среди выброшенных госпиталем окровавленных бинтов, ваты, ампутированных человеческих рук и ног выискивали окурки (чинарики), ссыпали из них по капелькам в спичечный коробок махорку и шли к военным. За один коробок махорки военные давали кусочек хлеба.

Однажды один офицер говорит старшему брату:

– Парень, а ты можешь на бревне переплыть залив и вернуться обратно?

– Могу, – говорит тот.

– Вот я тебе дам записку, плыви к зенитчикам на тот берег и передай ее.

Брат все сделал, как сказал офицер, и за это тот дал ему одну буханку хлеба. Брат не отломал от нее ни кусочка и не съел. Все принес домой.

Было и такое время, что от недоедания и недосыпания у отца и старших братьев пухли ноги. Русские сапоги у отца было не снять. Пришлось сначала разрезать голенища, а потом только сняли сапоги.

Голодающему Ленинграду из Кронштадта пошли баржи с продовольствием, и в связи этим военным урезали нормы питания. Немцы баржи ужасно обстреливали с другого берега, некоторые баржи шли на дно, а мешки с мукой не все тонули. Однажды братья нашли на берегу залива такой мешок с мукой, прибитый течением. Это нам было очень кстати. Блины мама пекла на воске. Молока корова стала давать мало. Ведь у коровы молоко на языке, как покормишь, так и подоишь. А что она ела – только одну траву. Мама молоко разводила водой, чтобы всем хватило.

Нашего отца оставили на брони. Он работал вулканизатором, заваривал в горячем цеху шины и покрышки для машин, которые в этом очень нуждались. Особенно когда открылась Дорога жизни. Как ее называли: Ладога, родная Ладога. Даже песня такая есть. И пошли по льду Ладожского озера и Финского залива машины с продовольствием. Машины всегда шли с открытыми дверцами, чтобы шофер мог выскочить при бомбежке.

Однажды в цех, где работал отец, попал снаряд. Кто тогда пострадал, я не знаю. Отца нашего только контузило. Со временем контузия прошла, и он снова стал работать. Потом, спустя много лет, когда он уже был на пенсии, его приглашали на работу учить молодых своей специальности.

1942 год, мы все стали старше на год, мама пошла в райсобес получать пособие, которое давали многодетным матерям, когда самому младшему ребенку исполняется год. В райсобесе, когда увидели ее, просто обалдели и указывая на дверь, стали говорить на повышенных тонах:

– Как, это вы с такой семьей еще не уехали???!!! Вон отсюда! Вот вам сроку 24 часа, уезжайте срочно, чтобы духа вашего здесь не было. Если не уедете сами, то пришлем машину и вывезем вас!

Деньги, конечно, дали. Пришлось уехать.

Когда мы уехали, отец корову зарезал. Мясо пришлось что продать, а что так отдать соседям и на работе. Ведь холодильников тогда не было. Но этого надолго не хватило.

Из Кронштадта на барже привезли нас на железнодорожную станцию Лисий Нос. Перед нами только что был обстрел. Солдаты увезли убитых и раненых, а лужи крови засыпали песком прямо при нас. Нас посадили в обыкновенные вагоны для скота. А в теплушки эвакуированных сажали только в холодное время года. Скамеек не было. Сидели прямо на своих тюках. Народу было много. Многие в дороге мучились поносом. Чтобы сходить в туалет, ухищрялись по-разному. Иногда на остановках выносили мертвых.

Потом долго ехали на пароходе. Он шел медленно по реке. Откуда-то женщины узнали, что эвакуированным должны давать пайки, стали требовать у капитана. Тот отпирался. Много народу собралось на палубе, женщины кричали, пароход накренило на один бок. Женщины схватили капитана за руки и за ноги и стали раскачивать, чтобы выбросить за борт. Тогда только он сдался и выдал пайки. А женщины наши какие молодцы! Они не только «коня на скаку остановят», но и капитана парохода выбросят за борт, если надо будет.

Пароход шел долго. Когда пароход останавливался, братья прыгали с борта прямо в воду и купались. Удивительный народ эти мальчишки! У них психика и восприятие мира совсем не такие, как у нас, девчонок. Потом мы ехали на поезде. Привезли нас на железнодорожную станцию Янаул. А оттуда на подводах развозили по деревням. Многие эвакуированные выходили по дороге и останавливались в каких-нибудь деревнях, а мама сказала:

– Сойду там, куда привезут.

Было очень жарко. У моего младшего брата Саши обгорели плечи, образовались волдыри. Привезли нас в деревню Арняш, встретили хорошо, поселили в домике, где жили сироты: брат с сестрой Валиевы, Гайнан и Фокия. Фокия была повыше ростом, Гайнан пониже. И стал у нас такой адрес: БАССР, Бураевский район, Юмокаевский сельсовет, деревня Арняш. В деревне жили одни башкиры. Русского языка никто не знал, но братья быстро выучили башкирский язык.

Точно не помню, но председателем, кажется, был Ганаев, а жену его звали Фатима.

Деревня была небольшая. На полях сажали картошку, разные овощи, сеяли пшеницу, рожь, лен, просо. Были лошади и овцы. Осенью лен убирали, сушили, отбивали палками, пряли, ткали. Из этого полотна шили женщинам и мужчинам одежду. Два старших брата и мама пошли работать. Третий брат, Аркаша, которому было тринадцать лет, остался дома за домохозяйку и за няньку. Хлеб пекли сами. Однажды он нес тесто на деревянной лопате от стола в печку. А в это время был открыт погреб, который находился между столом и печкой. Тесто упало прямо туда. Он – в слезы. Пришла мама с работы. Он, плача, стал говорить ей:

«Не буду больше сидеть дома, пойду лучше работать, у меня от Томки болит голова, она не плачет, а просто визжит». Тогда детских садов не было, старшие дети смотрели за младшими. Пришлось маме бросить работу. Местное население очень интересно шило брюки. Состояли они из трех трубочек. Две вдоль, одна поперек. А подпоясывались веревкой. Когда увидели у моих братьев нормальные брюки, то стали просить маму, чтобы она им сшила такие же. А швейную машинку «Зингер» мама привезла с собой. И была швейная машинка одна на всю деревню. Мама стала говорить, что никогда не шила брюк. А они ей: «Шей и все».