Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни - Монах Лазарь (Афанасьев)

Близился к концу Великий пост 1993 года. О. Ферапонт ожидал пострига и начал вырезать для себя постригальный крест. О. М-й вспоминает, как он пришел к нему со словами: «Странно… Всему монастырю постригальные кресты резал, а себе почему-то не получается. Вырежи мне крест». О. М-й и вырезал, вернее сделал, но уже на его могилу.

Может быть, о. Ферапонт был извещен от Господа о скорой своей смерти. В начале года он раздал все свои мирские вещи: меховую шапку, новый комбинезон, джинсы и даже шерстяные носки… А ближе к Пасхе и свои инструменты, без которых нельзя работать, а принимавшие иногда и удивлялись – для чего же это… К этому времени даже внешний вид о. Ферапонта как-то изменился. «Мне запомнилось его лицо, – вспоминает один из насельников Оптиной, – незадолго до последней его Пасхи. Был чин прощения, и когда дошла очередь до о. Ферапонта, он поднял на меня свои голубые глаза. Они светились такой любовью, и такая была у него улыбка, мгновенно преобразившая его суровые черты, что я подумал: Господи, да среди нас живут Ангелы!»

В Великую Пятницу при звоне на погребении и выносе св. Плащаницы о. Трофим, как старший звонарь, вдруг начал пасхальный звон, и они с о. Ферапонтом вместо скорби подняли такую бурю ликования, выразившуюся в звуках меди, что всех привели в изумление. О. Трофима вызвал о. наместник и потребовал объяснений… Но какие же могли быть объяснения? Старший звонарь мог сказать только одно: «Простите, виноват».

Тринадцатилетняя паломница из Киева Н. П. присутствовала в Киеве на обретении мощей владыки Владимира, митрополита Киевского и Галицкого. Ее благословили отвезти в Оптину частицы облачения святителя-мученика. Она приехала в обитель в Страстную Субботу. Эти святыни она вручила отцам Трофиму и Василию во время Пасхальной Литургии во Введенском соборе, а о. Ферапонту – в Скиту.

Вспоминают, что в Пасхальную ночь о. Ферапонт стоял возле канона. Его теснили, но он как бы не видел никого, – кто знает, как высоко душа его воспарила? Когда ему передали свечу для поставления на канон, он зажег ее, но поставил не сразу, а долго стоял с ней, склонив голову и как бы благоговейно прислушиваясь к никем не слышимому голосу… Но вот он медленно перекрестился и, поставив свечу, пошел на исповедь.

«За несколько часов до убийства, – вспоминает иеромонах Д., – во время пасхального богослужения у меня исповедовался о. Ферапонт. Я был тогда в страшном унынии и уже совсем был готов оставить монастырь, а после его исповеди мне стало как-то светло и радостно, как будто не он, а я поисповедался: "Куда уходить, когда тут такие братья!.." – Так и получилось: он ушел, а я остался».

Служба кончилась. Народ стал расходиться и разъезжаться под ликующий звон колоколов – на звоннице были иноки Трофим, Ферапонт и иеродиакон Лаврентий… Потом они пошли разговляться. Когда монастырский двор уже почти опустел, на звонницу пришли отцы Трофим и Ферапонт и начали звонить вдвоем… И тут к ним метнулась черная тень: блеснула сталь… иноки упали один за другим. Последние звуки колокола прозвучали набатом. Мученическая кровь обагрила доски помоста под колоколами.

Из далекого совхоза в Кемеровской области прислал письмо отец инока Ферапонта, участник Великой Отечественной войны Л. С. Пушкарев. Он очень сокрушался о том, что не смог побывать на похоронах сына… «Мой единственный сын, – писал он, – погиб от руки дьявола, антихриста…. Я не верю, что нет его. Нет тела, но душа его живая».

Леонид Иванович Татарников (так звали убиенного инока-мученика в миру) родился 4 февраля 1954 года в Сибири, в поселке Датой Тулунского района Иркутской области. Отец его, Иван Николаевич Татарников, был местный житель, а мать, Нина Андреевна, приехала вместе с родителями сюда в 1933 году из Белоруссии, спасаясь от голода. Младенец появился на свет болезненным и кричал почти беспрерывно – думали, что он не жилец на свете… Около двух лет Нина Андреевна маялась с ним, а потом, по настоянию своей бабушки, окрестила его в православном храме, и он затих, стал здоровым и улыбчивым.

Он был крещен, но не слышалось возле него молитв… В семье, кроме бабушки и матери Нины Андреевны, никто не имел веры в Бога. Храм был очень далеко. Да и бабушка Леонида жила далеко—в Барнауле. Кончина ее была удивительной. Ее перевозили из Барнаула в родную деревню, чтобы похоронить, в цинковом гробу. Пока везли, прошло несколько дней, перед похоронами не знали, как быть – открывать гроб или нет, потому что, судя по времени, тело разложилось… Все же решили открыть. Нина Андреевна вспоминала, что, увидев покойную мать, закричала: «Мама живая!» Тело оказалось нетленным…

Когда отрок Леонид подрос и стал учиться в школе, он решил помогать семье, жившей в бедности. Все свои летние каникулы он трудился подпаском, пасли коров. Пастух был строгий, и отроку, случалось, крепко попадало, но он не жаловался и не сердился на пастуха. Стадо было большое, и они ездили верхом на конях, объезжая стадо, догоняя отбившихся коров. Им помогали собаки.

Когда Леонид стал юношей, у него выработался спокойный и незлобивый нрав, хотя силой его наделил Господь весьма незаурядной. Он нравился девушкам, иные прямо сами предлагали ему жениться, но он не знал для них другого слова кроме как «сестренки» и предпочитал оставаться в одиночестве. Молодые парни завидовали ему, даже пытались бить, но всегда неудачно: он не отвечал на удары, а лишь уклонялся от них, и ни одного синяка на нем не бывало. «Не умеете бить и не лезьте», – говорил он добродушно, не чувствуя никакой злобы на обидчиков.

Заработки в колхозе были небольшие, а дети в семье подрастали, надо было одевать и обувать их, в школу снаряжать. Леонид и здесь помощник родителям. Они с матерью собирали грибы, ягоды и сдавали в сельпо. «Груздей нарежем – не донести. Тащим с Трофимом на палках-коромыслах по четыре ведра каждый», – вспоминает Нина Андреевна. Уставали крепко, зато можно было всех детей осенью одеть и обуть, и купить им все для занятий в школе.

Дома все дети имели послушания: кто дров наколоть, кто воды наносить, кто хлев вычистить и разное другое. Их пятеро было. Леонид – старший. Он быстро справлялся со своим делом и начинал помогать младшим. Но не всегда это можно было сделать. Вот спрашивает он: «Мам, Лена маленькая… давай я за нее работу сделаю!» – «Сынок, – отвечает мать, – а вырастет Лена ленивой, кто тогда лентяйку замуж возьмет?» Дети Татарниковы жили очень дружно, и большие, и маленькие, играли всегда у себя во дворе, и им хватало своей компании.

Семья несколько раз меняла место жительства. И вот, наконец, появился у нее достаток. «Земли у нас было семьдесят соток, – вспоминает Нина Андреевна. – Свой хороший дом с усадьбой, а в усадьбе коровы, овцы, свиньи, куры, своя пасека и моторка для рыбной ловли. Я в пекарне тогда работала – хлеб горячий всегда был к столу. Не нарадуюсь, что встали на ноги. А у Лени грусть порою в глазах… Не понимала я сына. Уж больно он книги любил! Ночь напролет, бывало, читает, а у меня досада в душе… что толку от книг? Одно мечтанье! У меня же мечтанье свое: насадить бы побольше картошки да еще поросят прикупить».

Закончив сельскую восьмилетку, Леонид поступил в железнодорожное училище, а потом до призыва в армию трудился машинистом мотовоза. О его службе в армии почти ничего не известно. Там получил он специальность электромонтера. Демобилизовавшись, отправился в дальнее плавание на траулере Сахалинского океанического рыболовства. За пять лет плаваний побывал во многих странах – в Скандинавии, Европе, Америке… «В отпуск Леня приезжал как дед Мороз, – вспоминает Нина Андреевна. – Большой мешок за плечами и чемодан в руке. Вытряхнет из мешка вещи на пол и говорит: "Вот, разбирайте: кое-что привез". Модные, заграничные вещи, – нас с головы до ног оденет и еще родне достанется. Народу набежит, все расхватают, а Лене, смотрю, не остается ничего. Мне обидно. Вот привез он себе хорошую кожаную куртку и ходит в ней, а смотрю – куртки уже и нет… "В чем ходить будешь? – говорю сыну. – У тебя даже куртки нет". А он спокойно: "Ну, нет – и нет". Ничего ему для себя было не нужно. А большую зарплату, какую получал в плавании, всю до копейки отдавал мне».

Два года вместе с Леонидом плавал на траулере и младший его брат Геннадий, который рассказывал, как трудился Леонид в корабельном цеху, укладывая штабелями мороженые туши… Заграничную жизнь, сколько он мог ее видеть, Леонид не принял. Но в плавании Божий мир увлекал его своей красотой и бесконечным разнообразием природы. Ему хотелось хоть что-то запечатлеть из увиденного. И он занялся фотографированием. Купил даже кинокамеру.

Решив покончить с плаванием на траулере, Леонид сошел на берег в Южно-Сахалинске и сделал попытку устроить как-то здесь свою жизнь. Он стал работать на железной дороге и сотрудничать фотокорреспондентом в местной газете. В один из своих отпусков он приехал в деревню, где было описанное Ниной Андреевной изобилие, и нашел там потрясшую его душу обстановку. Отец, никогда раньше не употреблявший спиртного, стал сильно пить – враг рода человеческого попутал… Он заведовал складом лесничества, где имелись дефицитные запчасти к бензопиле «Дружба». «А в тайге у каждого бензопила, – говорит Нина Андреевна, – и отцу самогонку чуть не за шиворот лили». Нина Андреевна говорит, что теперь бы никогда не ушла от мужа, а молилась бы за него. Но тогда она не молилась… Это было бедствие. Леонид увез семью в Братск. На первых порах им пришлось ютиться в одной комнате. Нина Андреевна стала зарабатывать на хлеб уборщицей, успевая в четыре места.