Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

Между нами и противоположной стеной был буквально метр, а то может и меньше. Одинокая лампочка освещала убогий личный состав, вжавшийся в стену и готовый провалиться сквозь неё, узкое пространство коридора, по которому в бешенстве метался, словно тигр в клетке, командир, изрыгающий что-то нечленораздельное, и мирно висящие, не оправдавшие своего предназначения огнетушители. Наконец командир обрёл дар речи и стал разбираться. Он по очереди выслушивал доклады, переходя от одного вжатого в стенку к другому, задавая вопросы, получая невразумительные ответы и распаляясь всё больше. Разнос был в самом разгаре, и, когда голос командира сорвался на крик, один из огнетушителей не выдержал: он что-то неразборчиво бормотнул, свистнул, и вдруг выпустил коричневую тонкую пенную струю прямо в грудь командира. Тот от неожиданности даже замолк, стоял под струёй, растекающейся по шинели, и смотрел на огнетушитель. Кто-то кинулся к огнетушителю, толкнул командира при этом, сорвал огнетушитель со стены, чтобы отвести струю от командира. Теперь под струю стали попадать все остальные, и это им тоже не нравилось: каждый, желая увернуться от струи, метался, толкал соседа, и сосед попадал вместо него под струю. В коридорчике началась паника, все заметались и гурьбой устремились на выход. Однако на выходе их поджидал второй огнетушитель, который не менее зло первого выпустил свою, ещё более мощную струю, преградив путь к отступлению. Паника в коридорчике дежурки превратилась в свалку: люди толкали друг друга, падали друг под друга пока кто-то не сообразил бросить оба огнетушителя на пол, где они и завершили своё чёрное дело, загадив пол и стену. Свалка прекратилась, паника улеглась.

Остаток разбора происходил уже на свежем воздухе в присутствии водителя командира и прибывшего командира батальона аэродромного обслуживания, захватившего с собой в качестве громоотвода старшего лейтенанта — начальника противопожарной службы гарнизона, которому досталось больше всех.

А шинель свою командир вынужден был после этого случая сменить на другую. Мы же ещё долго ходили после этого в своей, ставшей вдруг полосатой, одежде словно арестанты; долго не разрешал командир нам её заменять, и каждый раз приходилось объяснять каждому встречному причину того, что куртка вдруг стала полосатой.

Вот ведь какая трагедия получилась.

Вообще, конечно, пожар в авиации — это не очень весёлое приключение: самолёты летают на керосине, и, когда воспламеняются тонны керосина, — тут не до смеха: горит жарко и потушить непросто.

Однако бывают и смешные пожары.

Шли обычные полёты. Самолёты взлетали, садились, заруливали, заправлялись — в общем, работал обычный, хорошо налаженный стартовый конвейер. Пока самолёт заправлялся, лётчики собирались в кружок подальше от заправочной перекурить перед следующим вылетом, поболтать десяток минут, пошутить, рассказать пару анекдотов расслабиться. Порывистый осенний ветер, бросающий порой капли дождя не особенно располагал к отдыху на свежем воздухе, потому ребята стояли, повернувшись спиной к ветру и подняв высокие воротники своих лётных демисезонных курток.

— Ну, я пошёл — сказал один, бросив окурок назад через плечо, и пошагал к своему самолёту готовиться на вылет. Мы ещё постояли минут пяток и разошлись каждый к своему самолёту: опаздывать нельзя, плановая таблица есть плановая таблица, время ждать не будет. Я сел в кабину, включил радиостанцию и ждал времени своего запуска. Только я собрался запрашивать разрешение на запуск, как услышал возбуждённый доклад: «Я триста восемьдесят пятый, горю! Самара, я триста восемьдесят пятый, горю!» Сразу в воздухе стало тихо: пожар в воздухе — это смертельная опасность для лётчика, времени у него в этой ситуации практически не остаётся; в лучшем случае это будет посадка без двигателя, в худшем — взрыв самолёта. Это все понимают и поэтому все свои дела оставляют на потом: главное — обеспечить непрерывный контакт пилоту с руководителем полётов, у которого не только богатый личный опыт, но и шпаргалки команд руководителя полётов экипажу по действиям в особых случаях, разработанным институтами в тиши кабинетов и апробированные на практике, — здесь ни одного лишнего слова, ни одной неверной или непоследовательной команды.

— Триста восемьдесят пятый, высота?

— Триста восемьдесят пятый, за облаками 4100. Обеспечьте посадку!

— Триста восемьдесят пятый, горизонт. Температура двигателя?

— Триста восемьдесят пятый, нормальная температура! Я горю!

— Триста восемьдесят пятый, в перископе шлейф есть?

— Да нет шлейфа! Нет! Я горю! Обеспечьте посадку!

— Триста восемьдесят пятый, нижний край две двести, удаление 30, разворачивайтесь на сто восемьдесят, снижение 30, будете садиться с курсом обратным посадочному. Контроль скорости и температуры. Лампа пожара горит?

— Разворачиваюсь. Лампа не горит.

— Триста восемьдесят пятый, продолжайте разворот до обратного посадочному. Приступайте к снижению. Проверьте температуру и лампу пожара. Будьте готовы к тушению пожара. В перископе дым наблюдаете?

— Нет дыма в перископе, в кабине дым! Я горю! Я не так горю! Я горю!

Руководитель полётов со своим богатым опытом запутался в бестолковых докладах очумелого пилота: он горит, но он не горит.

По всем признакам пожара на самолёте нет, но лётчик докладывает о пожаре. Сгорела лампа пожара? Так тогда можно было бы судить по высокой температуре в двигателе. Но температура нормальная. Отказал и датчик температуры? Так был бы виден шлейф дыма за самолётом, а его тоже нет. Что же там происходит? Самолёт вынырнул под облака. Все бинокли и трубы были направлены на него. Никаких признаков пожара видно не было.

— Триста восемьдесят пятый, вас наблюдаю на прямой, признаков пожара не вижу. Скорость четыреста, выпускайте шасси, щитки двадцать.

Садиться будете с попутным ветром десять порывы пятнадцать метров в секунду, полоса мокрая. Проверьте температуру двигателя.

— Понял! Нормальная температура, шасси, щитки выпустил! Дым, видно плохо!

— Триста восемьдесят пятый, открыть полностью обдув, разгерметизировать фонарь. Скорость двести семьдесят, щитки полностью, снижение пять. Как сейчас видно?

— Видно, видно!

— Выравнивай восемь пять, выравнивай… Газ убери полностью. Поддержи, поддержи… Задержи… Носовое восемь пять… Тормоза.

Самолёт плюхнулся с перелётом метров в двести против старта. Ничего на нём не горело, тем не менее, самолёт даже сруливать с полосы не стал: едва он остановился, как из кабины выскочил пилот на крыло, с крыла — на бетон, упал на спину и стал кататься по бетону. Самолёт уже ждали пожарка и доктор на своей санитарной машине. Со старта к самолёту бежали люди. Самолёт стоял в начале бетонки и мирно свистел своим двигателем. Пожара не было. Пилот катался, ёрзал спиной по бетону и всё норовил, в лужу чтобы. Затем вскочил, расстегнул свою куртку и сбросил её на бетон. Куртка тлела, вся спина её выгорела. Кто-то забрался в кабину самолёта и освободил полосу для посадки. Пилота забрал врач.