Шань - Эрик Ластбадер

— Вожди обычно навязывают свою волю.

— Верно, — согласился Мао, очевидно не уловив сарказма в голосе своего собеседника.

Чжилинь попросил чаю и, когда его принесли, задумчиво стал смаковать ароматную жидкость.

— А что будет с пленником, которого Хуайшань Хан привез из Гонконга?

— А? — казалось, Мао вдруг растерялся. И, чтобы скрыть растерянность, притворился, будто занят тем, что наливает себе чай. — М-м-м, да... Я на минуту забыл, что вы с Хуайшань Ханом так близки. Ну, ладно. — Мао опрокинул в рот чай и нахмурился, словно вкус был ему неприятен. Но тем не менее налил себе еще. — Официально еще ничего не решено. Я раздумываю над тем, как получше использовать шпиона. Нет сомнений, его надо примерно наказать, чтобы другим было неповадно совать свой нос в наши дела.

Самое странное, —думал Чжилинь, — что Мао, вопреки обыкновению, ходит вокруг да около, и к тому же с того момента, как я затронул эту тему, он ни разу не посмотрел мне в глаза. И это Мао, который всегда держался со мной очень открыто, который своим сверлящим взглядом обезоруживает любого, кто пытается противоречить ему даже в самых незначительных вещах.

—Тебя так интересует этот человек? — спросил Мао.

— Я хочу побеседовать с ним.

— Не думаю, что это удачная мысль, — отозвался Мао. Содержимое чашки безраздельно владело его вниманием. — Он собственность государственных сил безопасности. Это не твоя епархия.

— Она стала бы моей, если бы ты отдал приказ.

— Ло Чжуй Цинь не будет в восторге от такого приказа. Более того, он будет отдан на рассмотрение Кан Шэну. — Мао говорил о главе тайной полиции китайской компартии. — Как я им это объясню?

— И с каких пор эти люди обладают такой властью? — Чжилинь чувствовал, как гнев поднимается внутри него. — Я твой личный советник. Я всегда бывал где хотел и когда хотел.

— Времена меняются, друг мой, — сказал Мао.

— Значит, и меня проверяют?

Мао пожал плечами, словно допуская и такую возможность. Чжилинь ужаснулся. Времена меняются, мой друг.Как это они изменились так сильно и так быстро, а он и не заметил? Затем с глубокой грустью он понял, что ни одна из этих перемен не произошла без его ведома. Да, положение вещей изменилось сильно, но он сам был у истоков всех этих перемен. Он мог попытаться протестовать, мог далее настаивать на том, что существует другой путь. Пусть без колоссальной сети информаторов, без жестоких полицейских, которые кружили в ночи, словно злые духи, чтобы арестовывать ничего не подозревающих людей только потому, что те были слишком хорошо образованны или у них была неподходящая фамилия.

Чжилинь слишком хорошо знал Берию и НКВД. Ему было противно пристрастие русских к железной дисциплине и репрессиям. Их машина работала во всех сферах: от вмешательства в религиозный выбор человека, в его жизнь до вмешательства в самые сокровенные его мысли.

Он был виноват в этом так же, как Мао, или Ло, или Хуайшань Хан. Народ Китая страдал столько лет! Сначала — от рук своих собственных властителей, потом — от собственных тайных обществ и, наконец, от вторжения чужаков. Страдания длились так долго, что сейчас уже можно было подумать, что китайцы привыкли к роли эксплуатируемых. Возможно, это и была их судьба.

Нет! Нет! Как такая мысль могла прийти ему в голову?Но будущее и в самом деле было мрачно. Ему чудилось, будто он стоит на горной вершине, а вокруг — лишь холод и тьма. Казалось, что он уже и не помнит, что ждет его за ее снежной вершиной.

— Мне надо поговорить с пленником, — сказал он.

— Почему ты настаиваешь на том, что я не могу тебе разрешить? — поинтересовался Мао. Оп выглядел задетым.

— Потому что наша дружба началась не вчера, — ответил Чжилинь. — Я не спрашиваю, помнишь ли ты, чем я пожертвовал для Китая или даже как я помогал тебе все эти годы. Дело не в политике или власти. Я стою перед тобой только как друг. И очень прошу тебя дать мне час наедине с заключенным.

Мао отвернулся, и, пока он шел через комнату, Чжилинь в первый раз заметил, как поникли его плечи. Мао стоял, глядя на площадь Тяньаньмынь, где бездействовали машины войны, готовые в любую минуту вступить в бой с контрреволюцией, нависшей над их головами, как Дамоклов меч.

— Скоро, — сказал Мао, — пойдет дождь. — Некоторое время он смотрел на жирные, черные тучи, ползущие по низкому небу, потом, невзирая на жару, прикрыл окно. — Сегодня вечером небо очистится.

И затем тем же тоном произнес: — У тебя будет половина этого времени.

— Они подобрали меня в горах, — продолжал Росс Дэвис, — там, где на плато высотой где-то мили полторы находился небольшой лагерь — Шань. Бирма. А не Гонконг, как говорил Хуайшань Хан.

—Я там был около полугода или дольше. Наше внимание привлекли маковые поля. — Наши? Потрескавшиеся губы Дэвиса растянулись в улыбке.

— Ты же не думаешь, что я расскажу тебе это, дружище.

— Почему бы и нет? — сказал Чжилинь. — Я же покойник, не правда ли?

И оба они рассмеялись, вспоминая все, что им — Дэвису, Хуайшань Хану и Чжилиню — пришлось сделать, чтобы “смерть” Ши не вызвала сомнений у Чан Кайши и его лейтенантов.

Внутренне Чжилинь содрогнулся. Когда благодаря пропуску, выписанному Мао, он попал в тюрьму государственных сил безопасности, то рассчитывал увидеть своего старого друга “Р.М.Д.” — Росса Мариона Дэвиса, с копной волнистых рыжевато-золотистых волос, ярко-голубыми глазами, мальчишеским лицом.

Вместо этого перед ним предстал тощий, долговязый мужчина с глазами, покрасневшими и опухшими настолько, что Чжилинь с трудом мог вспомнить их прежнюю голубизну. Полностью отсутствовала мальчишеская усмешка, а прямой, как у патриция, нос распух настолько, что занимал теперь добрую четверть его лица.

— В Шане я оказался из-за маковых полей. — Когда он открывал рот, Чжилинь мог видеть, сколько зубов недостает в его рту. — Идея заключалась в том, чтобы внедриться и заполучить контроль.

— Над переработкой?

—Да.

— И что бы это дало тебе?

— Деньги, с одной стороны, — ответил Дэвис. — Горы денег. — Он сел на грубо сколоченный деревянный табурет, который был привинчен к полу, и ухватился за прутья решетки, разделявшей их, пальцами, изуродованными — непонятно — то ли болезнью, то ли пыткой. — А с другой стороны, нам казалось, что в конце концов в результате операции мы получили бы не только контроль над всем районом, но и возможность продвинуться дальше.

— Чтобы убить Мао.

—Что?

Чжилинь внимательнейшим образом наблюдал за лицом Дэвиса. Он частично растворился в да-хэй,хотя и не отдавал себе в этом полного отчета. В пространстве тьмы он понял, что может отличить правду от лжи. Тому и другому соответствовали разные цвета, и разница была столь отчетливой, что он ясно видел ее.

— Так мне сказал Хуайшань Хан. Что вы готовили покушение на Мао.

— Это неправда.

Дэвис не лгал. Чжилинь кивнул, вынул пачку сигарет и протянул их сквозь прутья решетки. Потом зажег одну из них и стал смотреть, как лицо его Друга приобретает все более расслабленное выражение по мере того, как тот курил.

— Господи, как давно я не курил ничего приличного.

— Извини, что это не тот сорт, к которому ты привык. Дэвис махнул рукой, словно говоря: какие извинения! Сигаретный дым, выплывая из его разбитых губ, просачивался сквозь прутья решетки, которые будто растворялись в его сплошной серости.

— Я пробыл там долго, — продолжал Дэвис, как будто они не меняли тему беседы. — Целую вечность. — Он медленно выдохнул дым, наслаждаясь вкусом табака. — И действительно хорошо узнал местных жителей. Достаточно хорошо, чтобы понять, что нам никогда не получить контроль над районом.

— Шань ненавидит американцев так же, как и русских.

Дэвис странно посмотрел на Чжилиня. — Давай кончим эту трепотню, а? — вдруг сказал он. Потом бросил окурок и растоптал его мозолистой пяткой. Для этого ему пришлось скинуть бумажные тапки, которые выдавались в тюрьме. — Нам обоим известно, почему это невозможно для американцев — да и для кого угодно, — зацепиться там, в горах.

— Скажи мне, — попросил Чжилинь.

— Не держи меня за дурака, — с отвращением в голосе сказал Дэвис. — Мне казалось, что уж тебе я могу доверять.

— Тогда уступи мне.

Они не мигая смотрели друг на друга, казалось, целую вечность.

— Пожалуйста.

— Потому что, дружище, вы контролируете все: выращивание, сбор урожая, переработку, распространение.

— Я? — Чжилинь был ошарашен и не мог скрыть этого, вопреки своему желанию.

— Ты, Мао, Хуайшань Хан. Вы, чертовы китайцы!

— Чушь! — сказал Чжилинь ошеломленно. — Я не верю тебе.

Но на самом деле он верил. Приходилось верить. В да-хэйон увидел цвет правды. Затем лицо его сморщилось в гримасе сожаления.