Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Ответить не так-то трудно, а вот успокоиться — куда сложнее, И всё-таки попробуй. На тебя же смотреть страшно. Когда я читала в романах о людях, у которых лица почернели от горя, мне казалось это обычной литературной гиперболой. Теперь вижу, они были правы: на тебе лица нет. Успокойся.

И каким-то очень мягким движением опустила свою ладошку на его напряжённо упёршуюся в лавку руку, но Лука Лихобор не обратил внимания на эту неожиданную ласку.

— Успокойся, — снова повторила Майола, — Тебе нужно поехать домой и хорошенько выспаться…

Лука достал сигарету, закурив, жадно затянулся.

— И не переживай. Это происшествие при всей его серьёзности всё-таки смешное.

— Послушай, — Лука с удивлением посмотрел на Майолу, — у тебя всегда такие железные нервы?

— Нет, я спокойна только тогда, когда нервничают другие. Мама это давно подметила. Если все вокруг спокойны, вот тогда я могу сорваться и бог знает что натворить.

— С таким характером легко живётся на свете. Ну, ладно, может, ты и права. Где твой дом?

— На Пушкинской.

— Давай сумку.

— А ты, оказывается, джентльмен.

— Уж какой есть. Давай, провожу тебя домой и, правда, попробую выспаться. И не пугай меня генералом, глупости всё это. На земле есть только одна действительно стоящая вещь — это жизнь.

— Он выживет, — чуть ли не в десятый раз повторила Майола.

До большого дома на Пушкинской они дошли молча, каждый думая о своём. Лука Лихобор шагал, погружённый в собственные мысли и переживания, помахивал на ходу тяжёлой сумкой, а что рядом была девушка — не всё ли равно. Майола Саможук заняла своё место в кругу его друзей — и прекрасно. Она надёжная и верная, поддержит в трудную минуту, но выделять её среди других товарищей нет причины.

— Вот здесь я живу. — Майола остановилась у подъезда старинного дома. Над дверями лукаво поглядывали друг на друга каменные, с облупленными носами амуры.

— Будь здорова, — сказал Лука,

— Подожди. — Майола достала из сумки блокнот и ручку, написала номер телефона, оторвала листочек, протянула Луке. — Позвони завтра в семь. Я всё узнаю.

Да не переживай ты, как барышня. Будет он живым и здоровым, что ему сделается. Пока! — Она улыбнулась весело, будто не существовало на свете никаких трагедий, и исчезла за высокими и тяжёлыми дверями.

Лука Лихобор забыл о ней в ту же минуту. Какое ему дело до этой милой, хорошенькой девушки? Она спортивная знаменитость, вокруг неё небось, как мошкара перед дождём, вьются ребята. И какие! Не ему чета. Где уж тягаться с ними простому токарю с авиационного завода!.. А вот выспаться и правда нужно. Давай-ка, друг, домой, заставь себя уснуть и не думать о больничной палате. Где-то он читал, что чаще всего умирают на рассвете. Почему бы так? Ну, хватит. Скорей в метро, хорошенько выспаться, завтра будет нелёгкий день.

Он вернулся домой, разделся, минут пять стоял под-острыми струйками душа, потом упал на тахту, будто с разгону ударился головой о подушку и сразу забылся мёртвым сном, похожим на беспамятство. Проснулся вдруг в абсолютной темноте от ощущения тревоги, близкой беды, вспомнил всё, посмотрел на часы, стрелки, отливая фосфорическим светом, стояли на цифре три. За окном чуть брезжил рассвет. Потянулся за сигаретой, чиркнул спичкой, закурил. До семи утра, когда можно будет позвонить Майоле, ещё четыре часа. Целая вечность. Какой невероятно короткой и бесконечно длинной может быть минута! То она, когда ты ждёшь возлюбленную, тянется, как ленивая улитка, то проносится, как ласточка, когда твоей футбольной команде не хватает времени, чтобы забить решающий гол.

О чём ты думаешь? Не остановились ли часы? Нет, идут, тикают себе спокойненько. Медленно-медленно поворачивается голубая планета, освещая широкое окно прозрачно-розовым рассветом. Только в такую минуту можно заметить, что земля и вправду голубая.

Заснуть, видно, не удастся. Лука встал, вскипятил чайник, позавтракал — до семи часов ещё много времени. Протянул руку к книжной полке, книжек там не очень много, но все излюбленные, читаны и перечитаны, чуть ли не выучены наизусть. Взял одну, другую, полистал… «Тарас Бульба» Гоголя с иллюстрациями… «Батько! Где ты? Слышишь ли ты? Слышу!» Лука закрыл книгу и почему-то вообразил разгневанное лицо генерала Тимченко. Тоже, поди, не спит, ждёт известий из больницы, Майола вчера пугала этим генералом. Чепуха! Никакой генерал не покарает так, как карает подчас собственная совесть. Который час? Четверть седьмого. Звонить или ещё рано? Пока он спустится…

Майола отозвалась сразу, будто ждала у телефона. Он готов был ко всему, даже к словам о смерти, но вместо этого девушка спокойно проговорила:

— Он всё ещё без памяти. Сердце работает отлично, температура нормальная, операция не грозит. Не беспокойся, всё будет хорошо. Ты поспал?

— Немного.

— Я так и думала. Тебе сегодня предстоит трудный день. Генерал лютый, как голодный тигр…

— Ничего, я ко всему готов, только бы он был жив.

Майола вдруг рассмеялась, и её громкий смех прозвучал как-то особенно дико.

— Что ты смеёшься? — с испугом спросил Лука.

— Ему вместе с бородой вырвало кусок кожи на подбородке. Пришили на место…

— Что ж тут смешного? — рассердился Лука. — Смеёшься, когда плакать нужно.

— Нет, плакать ни к чему. Всё-таки смешная эта история. Вот посмотришь, через недельку все будут смеяться.

— В этом я далеко не уверен… Можно тебе ещё раз позвонить? Узнаешь, как там?

— Буду очень рада.

— Ничего не скажешь, вежливая ныне пошла молодёжь…

— Я действительно буду рада.

За пятнадцать минут до начала работы Лука, как всегда, зашёл к начальнику цеха. Это были ежедневные летучки штаба трудовой вахты. Люди знакомые, как близкие родственники: Гостев, его заместители, парторг Горегляд, Валька Несвятой, комсомольский вожак, и он сам, Лука Лихобор. На этот раз все хмурые, неразговорчивые и расстроенные.

— Ну, как он там? — отважился спросить Несвятой.

— Пока жив, только без памяти, — ответил Горегляд.

— Пульс и температура нормальные. Череп целый, — добавил Лука.

— В одиннадцать вызывает директор, — сказал Гостев.

— меня, парторга и товарища Лихобора.

— Весёлый будет разговорчик! — Валька Несвятой присвистнул и сокрушённо покачал головой.

— А теперь давайте посмотрим, — Гостев окинул взглядом присутствующих, — как работал вчера сорок первый цех.

День, отмеченный таким несчастным случаем, не обещал быть удачным. На деле же вышло, что именно вчера цех работал отменно. Все детали были сданы точно по графику, план по валу на четыре десятых процента перевыполнен, нарушений дисциплины не было, на первом месте — участок Горегляда.

— О несчастном случае мне добавить нечего.

Заместитель начальника, закончив сообщение, сел.

Гостев прошёлся по комнате, обеими руками провёл по чёрным блестящим волосам, будто отжал с них воду, остановился,

— Значит, отменно работали вчера? — спросил он. — Убили человека, а участок товарища Горегляда на первом месте?

— Да, — стоял на своём заместитель.

— Так вот, есть предложение участок Горегляда занести на чёрную доску. И большими буквами, чтоб за версту видно было.

— Я против, — тут же отозвался Несвятой. — В чём люди виноваты?

— Виноваты. За жизнь ученика отвечает не один наставник, а весь коллектив цеха и в первую очередь участка. Если бородач был просто-напросто шалопаем, а товарищ Лихобор этого не понял, то опытным рабочим не мешало бы ему подсказать. Кто за моё предложение?

И первый поднял руку. За ним, будто поднимая пудовые гири, медленно потянулись вверх руки остальных. Только Валька Несвятой не пошевельнулся.

— За моё предложение — четверо, против — один. Принимается, — подытожил Гостев. — Спасибо, товарищи, приступайте к работе.

К своему станку Лука подошёл с тяжёлым сердцем. Всё опротивело ему на свете. То шёл на работу, как на праздник, заранее, с удовольствием предчувствуя ту минуту, когда резец яростно коснётся упругого дюраля или крепкой стали и полетит, завиваясь, синяя стружка. А сегодня ему всё здесь кажется чужим. И работа не ладится, и привычные, почти автоматические движения стали неуверенными, робкими, одним словом, чертовщина какая-то… А ещё в одиннадцать идти к директору… Весёлая жизнь началась. Не соскучишься.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Генерал Сергей Денисович Тимченко, почерневший от горя и бурлящего в груди негодования, приехал на завод. Высокий, седой, аккуратно причёсанный на косой пробор, с худым смуглым лицом, он выглядел старше своих шестидесяти пяти лет. Отлетав всю войну в бомбардировочной авиации и заслужив звезду Героя, Тимченко после войны пошёл учиться в радиолокационную академию, окончил её и за двадцать лет стал известным авторитетом в этой области военной науки. Его пособия и учебники появились в военных училищах, а научные открытия принесли и генеральское звание, и профессорство, и ордена, и Государственную премию. Всю жизнь проведя в армии, он привык отдавать приказы и сам умел их выполнять.