Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

Суббота, 8 ноября. Кончила портрет привратницы: она очень похожа. Это была безграничная радость для всей семьи: сын, зять, внучата, сестры, все в восторге.

К несчастью, Тони не разделил этого увлечения. Сначала он сказал, что это недурно; а потом… дело идет не так хорошо, как должно было бы идти. Очевидно, что у меня нет таких способностей к живописи, как к рисованию. Рисунок, конструкция, форма — все это идет само собой. Умение владеть красками развивается не достаточно скоро. Он не хочет, чтобы я теряла свое время таким образом. Надо сделать что-нибудь, чтобы дело пошло иначе.

— Вы не тверды, это очевидно, и так как вы необыкновенно хорошо одарены и у вас очень большие способности, то это мне надоедает.

— Меня это забавляет еще менее, но я не знаю, что мне делать?

— Я давно уже хочу поговорить с вами об этом. Надо испытать все средства; быть может все дело в том, чтобы отворить какую-нибудь дверь.

— Скажите-же, что мне надо сделать — копию, гипс, nature morte? Я сделаю все, что вы скажете.

— Вы сделаете все, что я вам скажу сделать; ну хорошо! В таком случае мы можем быть уверены, что добьемся. Приходите ко мне в будущую субботу и мы поболтаем.

Уже давно я должна бы была побывать у него в одну из суббот. Все ученицы это делают. Да, наконец, он такой славный.

Понедельник, 10 ноября. Вчера я была в церкви; я хожу время от времени, чтобы не сказали, что я нигилистка.

Часто, смеясь, я говорю, что жизнь есть только переход. Я бы хотела серьезно верить этому, чтобы утешиться во всех печалях, во всех жестоких горестях и недостойных страданиях.

И весь мир такой мелочный! Чувствуя это отвращение и изумление перед ежедневными мелочами, я открываю, что я чиста от всех этих пошлостей, вызывающих тошноту.

Пятница, 14 ноября. Если я не записываю ничего в продолжении нескольких дней, то это потому, что не нахожу ничего интересного.

До сих пор я была снисходительна к моим ближним; я никогда не говорила и не повторяла про них ничего дурного; я всегда защищала всякого, если на него нападали в моем присутствии, с корыстной мыслью, что быть может со мною будут поступать также; я всегда защищала даже тех, кого не знала, прося Бога наградить меня за то; я никогда не хотела серьезно повредить кому бы то ни было, и если я хочу быть богатой или могущественной, то всегда у меня были мысли о великодушии, доброте, милосердии, перед которыми преклоняюсь; но это мне не удается. Я буду подавать двадцать су нищим на улице, потому что они вызывают у меня слезы, но мне кажется, что я делаюсь дурной.

А право было бы хорошо остаться доброй, чувствуя себя раздраженной и несчастной. Но было бы также забавно сделаться злой, дурной, насмешницей, вредной… раз это безразлично для Бога, раз он не принимает ничего во внимание. В конце концов, приходится думать, что Бог не то, что мы воображаем себе. Бог, быть может, есть сама природа, и все события в жизни управляются случаем, который производит иногда странные совпадения и явления, которые заставляют верить в провидение. Что же касается наших молитв, религий, обращений к Богу… меня ничто не может склонить к тому, чтобы считать их нужными.

Чувствовать себя достаточно сильной, чтобы сдвинуть небо и землю, и не быть ничем! Я не кричу, но все эти мучения выражаются на моем лице. Думают, что если, молчишь, то значит ничего; но такие вещи всегда всплывают на поверхность.

Суббота, 15 ноября. Я удивляюсь Зола; но есть вещи которые все говорят, но которые я не могу решиться ни сказать, ни написать. Однако, чтобы вы не подумали каких-нибудь ужасов, я вам скажу, что самое сильное это purge; мне досадно, неприятно, что я написала такое слово; я не колеблясь говорю каналья или другие слова в этом роде; но что касается этих маленьких невинных неприличий, то они мне противны.

Воскресенье, 28 декабря. Поль женится, я на это согласна. Сейчас скажу вам почему. Она его обожает и очень хочет выйти за него. Она довольно хорошей семьи, из той же местности, соседка, довольно богатая, молодая, красивая и, судя по письмам, очень добрая. И потом ей этого очень хочется. Думают, что ей немного вскружило голову то, что Поль сын предводителя дворянства и что у него семья играет некоторую роль в Париже. Лишний повод для моего согласия. Благодаря небрежности Розалии, мое письмо не дошло до Поля. Мама согласилась; молодая девушка прислала ей следующую телеграмму: «Довольна, счастлива, на коленях благодарю маму, возвращайтесь скорее. — Александра».

Говорят, что бедняжка боится парижской семьи, меня — такой гордой, высокомерной, жесткой.

Нет, я не скажу «нет»; хотя я никогда не любила так, как она любит, я все-таки не хочу причинять горя кому бы то ни было.

Легко сказать: я буду тем-то или тем-то, буду дурной, но как только представляется возможность сделать что-нибудь неприятное одному из своих ближних на земле, даже не приходится раздумывать. Если у меня есть мучения, то ведь, мучая других, я от них не избавлюсь. Я добра не по доброте, но потому, что это лежало бы у меня на совести и мучило бы меня. Настоящие эгоисты должны бы делать только добро; делая зло, сам слишком несчастлив. Но, кажется, есть люди, которым нравится делать зло… У каждого свой вкус. Тем более, что Поль никогда не будет ничем иным, как помещиком.

Среда, 31 декабря. Во мне, должно быть, кроется болезнь. Я так нервна, что готова плакать из-за ничего. Уйдя из мастерской, мы отправились в магазины Лувра. Нужен Зола, чтобы описать эту раздражающую, противную, бегущую, толкающуюся толпу, эти выставленные вперед носы, эти ищущие глаза: я готова была упасть в обморок от жара и нервного раздражения.

Какой печальный конец года!.. Думаю, что лягу в одиннадцать, чтобы проспать полночь, вместо того, чтобы скучать… за гаданьем.

1880

Четверг, 1 января. Утром была в мастерской, чтобы, начав работать с первого дня Нового года, продолжать работать весь год. Потом поехали делать визиты и были в Булонском лесу.

Суббота, 3 января. Я кашляю так сильно, как только возможно, но каким-то чудом я от этого не подурнела, а приобрела томный вид, который очень к лицу.

Понедельник, 5 января. Ну! дело плохо!

Я снова принимаюсь за работу; но так как я не открыто прервала ее, то чувствую вялость и небывалое бессилие. А выставка в Салоне приближается! Говорила обо всем этом с великим Жулианом, и мы оба, особенно он, согласны в том, что я не готова.

Итак, я работаю два года и четыре месяца, не вычитая ни потерянного времени, ни путешествия; это мало, но это и страшно много. Я недостаточно работала, я теряла время, я отдыхала, я… одним словом, я не готова. «Булавочные уколы сводят вас с ума, но сильный удар дубины вы можете перенести». Это правда.