Новый взгляд на историю Русского государства - Николай Морозов

В это время — около 1223 года — желая овладеть западными берегами моря Каспийского, Чингисхан отрядил двух знаменитых военачальников: Судая Баядура и Ченновиана с повелением взять Шамаху и Дербент. Первый город сдался, и моголы хотели идти самым кратчайшим путем к Дербенту, построенному вместе с каспийскою стеною (такой нет) в VI веке славным царем персидским Хозроем I, или Нуширваном, для защиты государства его от козаров. Но обманутые путеводителями, моголы зашли в тесные ущелия и были со всех сторон окружены аланами-ясами, жителями Дагестана, и половцами, готовыми к жестокому бою с ними. Видя опасность, военачальник Чингизханов прибегнул к хитрости, отправил дары к половцам и велел сказать им, что они, будучи единоплеменниками моголов, не должны восставать на своих братьев и дружиться с аланами, которые совсем иного рода. Половцы, обольщенные ласковым приветствием или дарами, оставили союзников, а моголы пользуясь сим благоприятным случаем, разбили алан. Скоро главный хан половецкий, именем Юрий Кончакович, раскаялся в своей оплошности: узнав, что мнимые братья намерены господствовать в его земле, он хотел бежать в степи, но моголы умертвили его и другого князя, Данилу Кобяковича, гнались за их товарищами до Азовского моря, до вала Половецкого, или до самых наших границ, покорили ясов, абазинцев, касогов или черкесов и вообще семь народов в окрестностях азовских.

Многие половцы ушли в Киевскую область со своими женами, скотом и богатством. В числе беглецов находился знаменитый Котян, тесть Мстислава Галицкого; сей хан (Котян) взволновал Россию вестию о нашествии моголов; дарил князей верблюдами, конями, буйволами, прекрасными невольницами, и говорил:

„Ныне они взяли нашу землю, завтра возьмут вашу“.

Россияне ужаснулись и в изумлении спрашивали друг у друга: кто сии пришельцы (т.е. войско Чингисхана), до того времени неизвестные? Некоторые называли их таурменами, другие печенегами, но вообще татарами. Суеверные рассказывали, что сей народ, еще за 1200 лет до Рождества Христова, побежденный Гедеоном и некогда заключенный в пустынях северо-востока, долженствовал перед концом мира явиться в Азии, в Европе и завоевать всю землю. Храбрый князь Галицкий, пылая ревностью отведать счастия с новым, столь уже славным врагом, собрал князей на совет в Киеве и представлял убедительно, что благоразумие и государственная польза обязывают их вооружиться, что утесненные половцы, будучи оставлены ими, непременно соединятся с татарами и наведут их на Россию, что лучше сразиться с опасным неприятелем вне отечества, нежели впустить его в свои границы. Мстислав Романович Киевский (называемый в летописях старым и добрым), князь Черниговский того же имени (брат Всеволода Чермного), и Мстислав Галицкий председательствовали в Совете, где находились такие пылкие юноши, как Даниил Романович Волынский, Михаил, сын Чермного, и бывший князь Новгородский Всеволод Мстиславович. Они долго рассуждали. Наконец, единодушно положили искать неприятеля. Половцы радовались, изъявляя благодарность, и хан их Батый принял тогда же веру христианскую. Уже войско наше стояло на Днепре у Заруба и Варяжского острова. Там явились десять послов татарских.

„Слышим — говорили они князьям российским, — что вы, обольщенные половцами, идете против нас; но мы ничем не оскорбили россиян: не входили к вам в землю, не брали ни городов, ни сел ваших, а хотим единственно наказать половцев, своих рабов и конюхов. Знаем, что они издревле враги России; будьте же нам друзьями; пользуясь случаем, отмстите им ныне, истребите злодеев и возьмите их богатство“.

Сие благоразумное миролюбие показалось нашим князьям или робостью, или коварством. Забыв правила народной чести, они велели умертвить послов. Но татары прислали еще новых, которые, встретив войско российское в семнадцатый день его похода на берегах Днепра, близь Олешья, сказали князьям:

„Итак, вы, слушаясь половцев, умертвили наших послов и хотите битвы? Да будет так! Мы вам не сделали зла. Бог един для всех народов: он нас рассудит“.»

Таков рассказ отца наших историков... Батый был князь половцев и христианин, а половцы (плавцы) по своему времени и географическому положению отождествляются с генуэзскими мореплавателями, наполнившими своими колониями Крым и все северное побережье Черного и Азовского морей и основавшими свои крепости в устьях Днепра, Дона и других рек этой местности и в это самое время...

— Но как же помирить все это со сказаниями арабов и китайцев, которые считались имеющими свою национальную древнюю литературу?

— А точно ли она была?

Арабскую литературу создать было легко, так как до культурных реформ Мурада II в начале XV века вся «арабская» светская литература открывалась ее европейскими искателями не в Багдаде или Дамаске, или даже в Стамбуле, а в Испании, главным образом, в Кордовских книгохранилищах, и ее вернее было бы назвать Мавританскою. А азиатское повествование о «татарах» монгольского ига впервые, как мы видели, создал в Лейдене на французском языке какой-то нидерландец, под псевдонимом «Отца Храбреца» Абул-Газа Бага-дур-хана, а потом с него был сделан в первой половине XIX века, вероятно, одним из туркестанских студентов Казанского университета, улучшенный вольный перевод на джагатайский язык, который теперь и слывет за подлинник (появление этой рукописи в свет описано в главе 5).

Но для укрепления монгольской версии татарского ига необходимо было найти книгу и в Китае и по-китайски, так как не могло же там остаться незамеченным взятие Пекина Чингисханом?

И вот теперь опять мне приходится поднять вопрос: действительно ли так древна литература в Китае, как нас уверяют?

Ведь если мы разберем все беспристрастно, то поручиться за достоверность Китайской истории мы можем только со времени Манчжурской династии (династии Цин), водворившейся в Пекине с 1644 года, да и сам Пекин стал столицей Китая лишь с 1421 года нашей эры, когда там обосновалась династия Мин, царствовавшая до ее свержения Манчжурами. Лишь только в семнадцатом веке нашей эры в период от 1662 по 1722 год император Шен-Цау (иначе Кан-си) присоединил к Китаю Тибет и остров Формозу и лишь в XVIII веке император Цянь-Лун, в период 1736-1796 расширил пределы Китая до Туркестана. А в период крестовых походов из Западной Европы на Византию и Западную Азию, т. е. в XIII-XIV веках, в Китае, как говорят сами его историки, «был смутный период», когда будто бы потомки этого самого Чингисхана, иначе папы Иннокентия III, основали там в период от 1289 по 1367 год свою псевдомонгольскую династию, окончившую свое существование почти как раз во время Авиньонского пленения пап (1376 году). Выходит, что вся эта монгольская династия кооптирована в Китайскую историю из уже сложившейся в Европе версии татарского ига. Мы уже видели из Книги монаха Иакинфа «История первых четырех ханов из дома Чингисова», что следы европейского происхождения этой династии остались в ней и в названии зонтика по-французски «параплюем», и описаниях городских укреплений, а позднее время сочинительства обнаруживается и в употреблении монголами огнестрельных пушек и ракет. Даже в Европе порох вошел в военную технику только в Столетнюю войну во второй половине XIV века. А в Китае, даже в южном и приморском, огнестрельные орудия никак не могли оказаться в употреблении ранее основания португальскими моряками торговой колонии в Макао близ Кантона в 1522 году. Вслед за тем в приморский Китай хлынули и испанцы, и голландцы, и их католические миссионеры, и начали всеми силами просвещать его, конечно, на библейских и евангельских основах. Не будучи в состоянии приспособить свою однобокую латинскую азбуку к китайскому говору, в котором втрое больше звуков, они и могли воспользоваться уже бывшими у них в употреблении в алхимии, астрономии и математике символическими идеографическими значками международного характера, создав аналогичные им фигурки для каждого употребительного слова и, комбинируя мало употребительные и иностранные имена полуфантастическим способом, как в наших ребусах из сочетания близких к ним односложных названий, не обращая внимания на приобретаемый от этого иностранными именами китайский смысл.

С этой точки зрения, Китай не имел до появления там Христианских миссионеров, в первой половине XVI века, никакой своей национальной истории и письменной литературы, и обе они созданы католическими миссионерами, перекладывавшими на уже существовавшие у них и новоизобретенные или символические значки, вроде наших цифр, свое священное писание и свои основные исторические и научные сочинения, сейчас же принимавшие от этого китайский национальный смысл и колорит. Превратив, например, как это действительно случилось раз в старинных русских канцелярских записях XVII века, город Стокгольм в город Стекольный, а французскую фамилию (как тоже случилось) Паскаль-Пуатвэн в «Пуская под Овин»; назовите французскую беседку «павильон», как приводит, кажется, Забелин, «повалушей» и вам покажется, что вы читаете чисто фантастическую сказку: