Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

другой было выстлано на полу ложе. Две собаки, вытягиваясь, ворчанием приняли гостью.

Никош, словно ещё был неуверен, что предпримет, указал место на скамье, сам стоя перед ней. Халка села.

– Король побил крестоносцев? – спросил хозяин.

– Победу великий Бог ему дал, старшины и рыцарства много погибло, – сказала воеводина.

– Шарый ранен? Гм? – пробормотал Никош.

– Ранен, но он поправится, дал Бог, – начала воеводина спокойно. – Бился как лев. Уже под конец дня, когда к крестоносцам подошли подкрепления, хотел собственной рукой комтура взять. Защищающие его крестоносцы тремя копьями брюхо ему распороли.

– Ха! – рассмеялся Никош.

– Подъехал потом король, – продолжала Халка, смотря на хозяина, – и увидев его так страшно покалеченным, воскликнул: «Что человек этот терпит». Шарый же имел ещё столько силы, что королю отвечал: «Я тут меньше страдаю, чем от злого соседа!»

Никош прервал таким выкриком и кулаки его вдруг сжались так грозно, что другая бы женщина испугалась его. Воеводина посмотрела на него только и добавила:

– Вот, король ему своё слово панское дал на поле боя, что его от соседа избавит.

Никош, у которого, казалось, глаза выскочат из-под век, закусил губы и отступил на шаг. Долго молчал…

– Король! Король! – выговорил он насмешливо, но по лицу и голосу понять было можно, что сам перед собой хвастался отвагой, которой вовсе не имел.

Стал всматриваться в воеводину, недоверчиво, но вместе с тем тревожно.

– Где же тот раненый? Здесь? – спросил он.

– Лечит его королевский доктор, Вацлав, в Бресте на Куявых, – ответила воеводина. – Король ему его сам поручил.

Никош поглядел исподлобья и снова начал бормотать:

– Король! Король!

– А что же тот король может сделать его соседу? – спросил он через минуту, задумчивый.

– Разве это женщина, как я, должна знать? Я взялась только дать знать жене, что жив – и с тем ехала к ней. Воз мой на дороге сломался.

Никош слушал, постоянно думая.

– Король! Король! – бормотал он под усом.

Но не по вкусу ему была, очевидно, эта объявленная панская опека. Вернулся от огня вглубь комнаты на несколько шагов, подошёл ближе и внимательно присматривался к воеводине.

Какая-то борьба в нём, видимо, происходила, которая ему была неприятна.

– Помогите мне, – сказала Халка через минуту, – попасть в Сурдугу.

– А что мне вы и Сурдуга ваша! – пожимая плечами, воскликнул вдруг Никош. – Может, это я тот сосед, на которого этот пёс, не добитый тремя тевтонскими копьями, жаловался королю? За то, что он на меня насадил короля, я буду вам помогать для него?

Он громко рассмеялся.

– Если бы вы это учинили, разум бы имели, не скажу уже больше… потому что лучше вам, видимо, короля не гневить и не раздражать. Он маленький, но руки длинные имеет…

– Если бы это всё была правда!.. – со смехом ответил Никош.

– Вольно вам верить или нет, – воскликнула воеводина, – делайте, как вам лучше.

И она гордо замолчала, Никош поглядел на неё. Странным ему казалось, что одна слабая женщина, будучи в его руках, казалось, вовсе его не боялась и такое мужество показывала.

Его это, очевидно, мучило, прошёлся в конце концов, задумчивый, по комнате, бормоча что-то сам себе.

Воеводина встала с лавки, потрясла немного промокшую одежду, повернулась к нему.

– Дадите мне людей в помощь? – спросила она.

Никош подумал снова.

– Людям и мне нужно за это заплатить, – сказал он грубовато. – В иное время и за вас мне бы выкуп следовал, потому что от меня никто так безнаказанно не вышел, – добавил он, смотря на неё, – но с бабами воевать не хочу. Заплатите – пошлю за возом людей.

– Заплачу, что же мне делать! Ежели у вас такое гостеприимство! – отозвалась воеводина.

– Я не холоп, чтобы бесплатно вёл, – огрызнулся Никош.

– Заплачу, – подтвердила Халка.

Никош, подойдя к двери, высунул голову и крикнул своим. Ждали они поблизости, может, иного ожидая конца, когда он приказал им взять свет и идти искать воз.

Сталось как поручил. Тем временем немного добродушный хозяин, может, пристыженный упоминанием о гостеприимстве, приказал подать еду.

Сам встал чуть вдалеке и снова начал расспрашивать о Флориане, о ране его, о приключении и разговоре с ним. Воеводина повторила ему, что поведала раньше, акцентируясь на том, что сам король очень старался о раненом.

Никош бормотал: «Король!», смеялся, но, однако, его охватывало беспокойство.

Дав воеводине подкрепиться, он начал рассказывать о себе с жалостью и великой болью, что сосед у него взял, что он имел самого дорогого, что, если бы не он, Домну получил бы он и стал таким же землевладельцем, как другие.

– Ужалил меня за кожу, так что я не мог ему отдать! – воскликнул он. – Король ничего не знает… пусть бы меня послушал.

Наконец он смягчился, только начиная жаловаться на свет и людей, когда служба воз воеводины привела. Не упоминая уже об оплате, Никош велел поправить колесо и дал проводника до Сурдуги.

IX

Радость и страх одновременно принесла с собой жена воеводы, прибыв ночью в замок, который, всё ещё в страхе за соседа, такой бдительной был окружён стражей, как во время войны.

Ворот ей поначалу отворить не хотели, хотя говорила им о себе и о Флориане – боялись предательства. Наконец на башню вышел старый отец, рассмотрел щуплый кортеж воеводиной, и её пропустили в замок.

Домна стояла уже тут с младшим ребёнком на руках, услышав о муже, нетерпеливая, чтобы что-то о нём узнать.

Новость о победе под Пловцами, глухая и неопределённая, дошла сюда, но из неё о судьбе тех, что сражались, ничего понять было нельзя.

Рассказывали, что пало их много, что победа была куплена дорого.

Поэтому тут все были в тревоге за Шарого, зная, с какой радостью он опасности искал и себя не щадил.

Воеводина начала с того, что объявила им о Флориане.

Домна живо к ней подскочила, с радостью и беспокойством, не умея себе объяснить, что воеводина в этих сторонах могла иметь за дела и почему оказалась здесь.

– Я также леливанка, – сказала прибывшая Халка, – и поэтому чувствовала себя обязанной опекать Флориана.

– А он! Он! Где? – спросила Домна.

– Вскоре прибудет, – отозвалась Халка, – вы – женщина мужественного сердца, поэтому не буду от вас скрывать, что он был ранен в битве.

Глаза Домны наполнились слезами, ребёнок прижался к груди.

– Был ранен? – шепнула она, внимательно всматриваясь в говорящую.

Старый отец дрожал, слушая.

– Сегодня уже раны значительно зажили, а так как ему, несомненно, нигде лучше не может быть, как дома, вскоре прибудет.

Всё это Домне ещё казалось не достаточно ясным – стояла, дожидаясь чего-то