Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

class="p1">После первого осмотра ран каноником Вацлавом и после окончания горячки и немощи, какая наступила после неё, Шарый, против всяких лекарских прогнозов, дивным образом быстро начал восстанавливать здоровье.

Обещание короля, в которое он свято верил, нетерпение возвращения домой, желание увидеть жену, детей, отца, давали ему чудесную силу, которая с каждым днём росла.

В комнате епископского дворца лежало их трое, порубленных, которых воеводина каждый день навещала. Один из них, Стажа, был молод и имел только порезанную руку, сильный и здоровый, всё-таки раны его терзали и страдал больше, чем Шарый.

Другой, в возрасте Флориана, с раздробленным ногами, жить себе обещал, но на коня уже сесть никогда не надеялся.

Шарый, хоть так ужасно покалеченный, сильно верил в то, что лишь бы зашитые раны срослись, должен быть здоров…

Практически каждый день грустил он так по дому и такое великое беспокойство его охватывало о соседе, что сорвался бы и ехал на возе, лишь бы к своим…

Не пускали его.

Епископ Матиаш, что хоронил умерших, ежедневно приходил к ним и учил терпению.

– Отец мой, – говорил Флориан, целуя его в руку, – я для себя имел бы терпение, но для жены и детей, для старого отца, которых бросил там на милость Бога и родни моей, трудно мне тут вытерпеть. На повозке бы дотащился…

– Дороги плохие, ужасно холодно… раны незажившие, – говорил епископ. – Подождите…

Воеводина, перед которой страдал и жаловался Шарый, наконец сжалилась над его беспокойством.

У неё был воз и хорошие возницы, предостаточно людей; сама, вынужденная сидеть тут, очень грустила. Когда Шарый начал, весь обвязанный, двигаться и резко вставать, чтобы силы свои показать, сказала однажды:

– Ничего с вами не поделаешь, если ксендз Вацлав позволит, отвезу вас жене.

Если бы мог Шарый упасть ей в ноги! Но с ложа ему тяжко было подняться. Руки ей только поцеловал.

В этот день каноник осмотрел раны и на настойчивость отвечал, как то лекари и духовные привыкли, грозным словом и резко:

– Непременно хочешь погубить себя, трудно запретить, – сказал он, – вместо радости жене и детям грусть доставишь. Подожди, пока скажу… Не задержу ни на один день, когда увижу, что дорогу сможешь перенести.

Флориан смолчал, а в глаза ксендза смотрел каждый день, а тот улыбался.

Одного дня, наконец, он махнул рукой, когда воеводина его спросила потихоньку, – дал понять, что с бедой можно было ехать.

Выслали тогда наилучшую повозку, покрыли её шкурами, Шарого одели, и после прощания и благословения епископа Матиаша, воеводина двинулась с ним в дорогу.

Осень была поздняя, поспешить с раненым, хотя бы и хотели, не позволил лекарь, должны были волочиться нога за ногой. Воеводина, вместо того чтобы отдыхать на другом возе, почти всю дорогу шла пешком с чётками в руках, как бы благочестивое паломничество отбывала. Было также это паломничество милосердия.

Флориан лежал прикрытый, всё больше потихоньку расспрашивая людей, когда были, как назывались места, сколько дорог сделали. Путешествие показалось ему бесконечным, а чем больше приближались к Пилицы, тем больше росло беспокойство.

Здоровье в дороге не ухудшилось, потому что его удерживала надежда. Иногда на бледном его лице появлялась улыбка – то её прогоняло беспокойство. Воеводина, сама в беспокойстве о муже, подкрепляла его как могла.

– Моя милостивая опекунша, – сказал ей одного вечера Флориан, когда его на ночь люди внесли в избу, – я постоянно думаю о жёнушке и детях… Кто там знает, дошло до них уже о битве, а обо мне, небось, никакой вести не имеют. Что там с ними делается, ежели Домна знает, что столько наших пало? Как меня туда на возе привезёте, готовы подумать, что им труп отсылают с поля боя.

Полтора дня неспешной дороги ещё оставалось до Сурдуги, когда воеводина сказала:

– Хотите, я вперёд поеду к вашей?

Флориан отвечал только благодарным взглядом.

На завтра воеводина, старшего слугу оставив при Шаром, сама поспешила в Сурдугу, надеясь попасть туда за один день.

Люди, хотя им хорошо рассказали дорогу, немного заблудились и подошла ночь, а Сурдуги видно не было. Наконец, волочась по обширным дамбам и болотам, повозка сломалась, лопнуло колесо, и с одним из челяди Халка должна была идти пешком, ища схоронения.

Согласно рассказам людей, замок должен был быть недалеко.

Она очень обрадовалась, когда на пригорке увидела строения, а в них свет. Она не сомневалась, что это был гродек, к которому направлялась, и, добравшись по его дамбе до ворот, слуге приказала стучать.

В замке слышался какой-то шум, из-за которого, наверно, удары по воротам не скоро услышали, пока не явился воротный, ругаясь, с осколком в руке, а за ним несколько страшных паробков, которые при виде одной женщины со служкой начали жестоко смеяться и тянуть воеводину внутрь.

В первые минуты она испугалась, видя, что, пожалуй, ошиблась, но храбрая и хладнокровная, она скоро вернула отвагу, грозно оттолкнув тех, что хватали её за руки, и начала наперёд спрашивать о Сурдуги.

– Ведь это! Вы как раз попали! Сурдуга здесь, – засмеялся один из холопов.

Воеводина стояла ещё на пороге, когда, распихивая эту кучу, появился мужчина с порубленным, диким лицом, при виде которого все расступились и умолкли. Она узнала в нём пана.

Таким образом, она смело к нему обратилась с вопросом, была ли это действительно Сурдуга.

Спрошенный не отвечал на этот вопрос.

– Скажите мне, кто вы и каким образом здесь очутились? – спросил он грубовато. – Я это первый имею право знать.

Спокойная и вовсе не показывая страха, воеводина отвечала:

– Я еду с раненым, с поля боя под Пловцами, где король тевтонскую мощь разбил на голову, а муж мой зовётся Винч из Поморья, воевода Вилкопольский.

Тот, который допрашивал, нахмурился, слушая, и покачал головой.

– Раненый? Кто же? – спросил он.

– Флориан Шарый.

Вопрошающий, Никош Бук, рассмеялся во всё горло.

– Значит, его не убили… – воскликнул он.

Воеводина из этого выкрика догадалась, в чьи руки попала, а достаточно ей о нём рассказал Флориан. Она, однако этим не встревожилась.

Вместо того чтобы вырываться прочь, она гордо подошла на несколько шагов.

– Вижу, – сказала она, – что попала не в Сурдугу, как хотела, но под крышу врагов. Всё-таки жене королевского воеводы и тут отдохнуть дадут…

Никош молча отошёл.

Напротив была открыта дверь, в которой горел свет.

Воеводина смело пошла к ней, насупленный Никош пошёл за ней, остальные люди проводили их глазами издали.

Комната, в которую вошла Халка, была вокруг увешена одеждой, оружием, шкурами убитых животных, имела большой очаг, в котором горел огонь с одной стороны, с