Неизвестная война - Отто Скорцени

Дозор, состоявший из трех человек, подтвердил эту информацию — разведчики насчитали вблизи вокзала более тридцати танков. Советские войска заняли восточный и южный районы небольшого городка. Мы снова увидели трупы на улицах, в том числе мертвое тело полуобнаженной женщины. Жители понемногу выходили из домов; они были ошеломлены. У нас было только два автомобиля, поэтому я смог забрать с собой лишь двух женщин с детьми.

Я сразу же отдал распоряжение батальону стрелков-парашютистов, пехотному батальону сухопутных войск и двум батальонам «фольксштурма» занять городок Хойна. Неприятель начал атаку после обеда, и на улицах разгорелись ожесточенные бои. Местные вояки вывели из строя с помощью «фауст-патронов» одиннадцать машин. Одновременно прибывавшие с юга и с севера вражеские подразделения смогли соединиться в центре города лишь после 24.00. Я руководил отходом на нашу внешнюю оборонительную линию. Без серьезных потерь мы добрались до укреплений, расположенных на нашей первой оборонительной линии.

Этот первый ночной бой доказал, что наши подразделения хорошо взаимодействуют друг с другом. Рота стрелков-парашютистов приняла на себя первый удар и понесла большие потери. Командовавший местным батальоном «фольксштурма» крейслейтер оставил свое подразделение — позже я вернусь к этому эпизоду.

Русские атаковали наши позиции каждый день. Из Фриденталя я получил подкрепление: разведывательную роту на бронемашинах и легких танках, под командованием оберштурмфюрера Швердта. Она в течение трех недель находилась в резерве.

С 7 февраля превосходство неприятеля стало таким серьезным, что мы были вынуждены отойти из всех деревень, за исключением находящейся на севере Огницы. Русская пехота при поддержке американских танков, а также модернизированных «Т-34» ежедневно атаковала нас по несколько раз, всегда в одних и тех же трех точках. Очень хорошо сражавшиеся русские совершили ошибку, стремясь любой ценой прорвать нашу оборону. Все их атаки, оплаченные большими потерями, были нами остановлены; часто мы сами переходили в контратаку.

Несмотря на все это, неприятелю удалось прорваться на плацдарм в Грабово, оборону которого я заготовил. В тот же день я получил приказ явиться к 16.00 в штаб командующего группой армий «Висла» в Пренцлау. Я не мог оставить солдат во время боя, чтобы встретиться с Гиммлером, поэтому прибыл в Пренцлау лишь в 20.30, когда мы окончательно отбросили неприятеля за пределы внешней оборонительной линии.

Придворные рейхсфюрера встретили меня как осужденного, одни с сочувствием, другие с высокомерием. Действительно, Гиммлер был в ужасном настроении. Я услышал:

— …Заставить меня ждать четыре часа! […] Невероятная наглость! […] Вы совершили явное неподчинение […] Разжалование […] Полевой суд…».

Он обвинил меня в том, что я не отдал под суд руководившего обороной Огницы офицера Люфтваффе, отступившего из деревни.

— Рейхсфюрер, — ответил я, — это подразделение отступило на плацдарм по моему приказу. Офицер только лишь выполнял свои обязанности.

В конце концов Гиммлер согласился со мной. Я воспользовался этим моментом, чтобы заметить, что из штаба корпуса, которому мы подчиняемся, нам направили кучу абсурдных приказов, зато совершенно забыли пополнить, хотя бы немного, наши запасы. Нам пришлось импровизировать. Тогда, к удивлению присутствующих, рейхсфюрер пригласил меня на ужин. Придворные тотчас же изменили отношение; это все было столь пошло, что мне хотелось как можно быстрее оказаться среди своих солдат.

Я знаю, что эта жалкая история была состряпана моим врагом еще по Будапешту, обергруппенфюрером СС и генералом полиции фон дем Бахом-Зелевским, желавшим тогда отличиться разрушением Замковой Горы снарядами мортиры «Тор». К сожалению, он уже несколько дней командовал моим корпусом. На этом посту он заменил генерала, назначенного комендантом Колобжега.[268]

Гиммлер успокоился и даже обещал мне помочь батареей противотанковых орудий нового типа. (Это подкрепление через десять дней он взял обратно.) О наступлении, которое якобы предусматривалось начать с нашего плацдарма, не прозвучало ни одного слова.

Ночью я вернулся в Шведт.

По правде говоря, в канцелярии партии я также нажил себе могущественного и неутомимого врага — Мартина Бормана. До отправки мной разведывательного подразделения в городок Тшциньско-Здруй я получил приказ отправить в этом же направлении группу солдат для поиска «важных государственных документов», брошенных в лесу на двух грузовиках сотрудниками НСДАП. Быстрое расследование, проведенное мной, позволило установить, что речь шла не о «государственных документах», а о бумагах, в которых был заинтересован лично Борман. Так как место, где эти бумаги были спрятаны, не указывалось, я попросил канцелярию прислать в Шведт тех двух чиновников, которые поспешно бросили автомобили во время бегства на запад, чтобы они помогли в поисках и сообщили ориентиры. Эти господа не соизволили явиться. Вскоре русские заняли Тшциньско, поэтому я сообщил в канцелярию, что не пожертвую ни одним солдатом для возврата этих документов. Нам необходимо было заниматься более важными делами.

Затем произошел неприятный случай в Хойне. После уличных боев, в результате которых нам удалось оторваться от противника, я вернулся на командный пункт, где застал крейслейтера, оставившего свой город и батальон «фолькс-штурма». Объяснения, которые он мне публично предоставил (с ущербом для себя), оказались жалкими. После его побега среди крестьян из Хойна началась паника, о чем я хорошо знал! Во время неорганизованного отступления местные подразделения понесли потери, некоторые были убиты и ранены — бессмысленное бегство перед лицом неприятеля почти всегда заканчивается таким образом. К счастью, мои стрелки-парашютисты и гамбургские портовые рабочие смогли справиться с данной ситуацией. Я вынужден был предать несчастного (который должен был служить примером мужества и хладнокровия) военному суду дивизии. Его приговорили к смертной казни через повешение, через два дня приговор был публично приведен в исполнение.

Тогда Мартин Борман закипел от злости. Ведь начиная с крейслейтера и выше партийные функционеры были неприкосновенны — судить их мог только суд, состоящий из партийных сановников. Я ответил посреднику Бормана гаулейтеру Штюрцу, что крейслейтер был приговорен к смерти не в качестве партийного функционера, а в качестве командира находящегося под моим началом войскового подразделения, и добавил: «Пожалуйста, четко ответьте мне на вопрос: должны ли партийные руководители отвечать за оставление своего поста и дезертирство перед лицом врага?»

Ответа из партийной канцелярии я так и не дождался.

Батальон штурмовых орудий, присланный рейхсфюрером, дал мне возможность организовать совместно с «Охотничьим подразделением Центр» внезапную контратаку в южном направлении, на Кшымув. Во время атаки мы уничтожили вражеский огнеметный батальон, а его командира взяли в плен.

Кроме того, нам достались огромные трофеи: минометы, противотанковые ружья, а также станковые пулеметы с боеприпасами. Мы с радостью приняли «пополнение».

Превосходство неприятеля в живой силе, танках, артиллерии и авиации равнялось от 12:1 до 15:1. Через два дня ожесточенных боев Грабово пало опять. Русские дошли до Крайника Горного, находящегося в двух километрах от Одера. Ситуация становилась критической, если не безнадежной. Одному Богу известно, что случилось бы, если бы им удалось пройти через наши позиции и форсировать реку! Я попросил своих людей сохранять спокойствие и выдержку. Оберштурмфюрер Швердт, вскоре произведенный в хауптштурмфюреры, отбил Грабово стремительным контрударом. В этом бою погибло четверо наших старых товарищей, принимавших участие в операции на Гран-Сассо. Швердт приказал положить их тела перед костелом, и мы отдали им воинские почести.

Каково же было мое удивление, когда после возвращения на командный пункт я застал там маршала Геринга, штаб которого ранее часто интересовался у меня по телефону «как дела». Маршал приехал, как он сказал, «по-соседски». Его известное владение — Каринхалл — находилось недалеко отсюда, немного западнее.

Геринг оставил в гардеробе свой великолепный мундир, на серой куртке у него не было никаких знаков отличия. Ему захотелось навестить линию фронта, в чем я не видел ничего странного. Какой-то генерал из его свиты шепнул мне на ухо: «Вы берете на себя слишком большую ответственность».

Уже спускались сумерки, поэтому я приказал остановить машины на дороге в Крайник Дольны. Далее мы вместе шли пешком, вынужденные иногда падать на землю, если недалеко разрывался артиллерийский снаряд. Маршала особенно интересовали догоравшие кое-где вражеские танки. Для него оказалось очень важным посетить передовую зенитную батарею с орудиями калибра 88 мм, которая принадлежала Люфтваффе, но использовалась как противотанковая, и поздравить расчеты с хорошими результатами боя. Он пожал руки нескольким солдатам и раздал бутылки со шнапсом, сигареты и сигары, которые имелись в большом количестве у свиты. То же самое повторилось на боевых позициях стрелков-парашютистов.