Берия. Судьба всесильного наркома - Борис Соколов

"В отношении разоблачения я сказал и вот в отношении того, что Никита Сергеевич сказал вчера, я сказал.

Разоблачение Президиумом Центрального Комитета партии этого матерого, хитрого и ловкого врага, в свое время нерешительные действия Президиума являются лучшим доказательством правильности и прозорливости партии (Тут уж глава азербайджанских коммунистов совсем зарапортовался. — /Б. С./). Это есть гарантия, верная гарантия того, что любая попытка, с чьей бы стороны это ни было, поколебать единство рядов нашей партии будет беспощадно сокрушена…

Я, товарищи, не знаю, я считаю, что я был, есть и остаюсь до конца своей жизни верным великим заветам Ленина-Сталина, верным солдатом своей партии, в любой момент готовым на выполнение любых заданий партии и правительства.

Я не оправдываюсь, я хочу просто сказать, мне больно некоторые реплики товарищей слушать. Может быть, в моей работе много ошибок бывает, но единственное, что я всегда делаю, это одно: служить партии, служить народу, служить стране, служить социализму, служить коммунизму, — вот все, что я могу сказать".

Эта речь не спасла Багирова, хотя нельзя сказать, что она его погубила. Судьба несчастного секретаря компартии Азербайджана была предрешена отнюдь не теми тысячами невинных, которых Багиров загубил в период Великой Чистки. И не тем, что по части злоупотреблений, кумовства, взяточничества, роскошных дворцов, построенных для самого Багирова и его родственников, Азербайджан, как показали проводившиеся еще при Сталине проверки, занимал едва ли не первое место в Союзе. Товарищи из Президиума ЦК решили, что служить коммунизму Мир Джафар Аббасович больше не будет. Крах Багирова был вызван его близостью к Берии. Сразу после Июльского пленума Багирова сняли с руководства компартией Азербайджана, в 1954 году арестовали, а в 1956 году расстреляли по обвинению в незаконных репрессиях. Вместе с Багировым судили и С.Ф. Емельянова, который получил 25 лет.

Был расстрелян и еще один участник пленума, В.Н. Меркулов, но уже вместе с Берией. Остальные уцелели, но карьеры их, в подавляющем большинстве случаев, застопорились или обернулись вспять. Так что можно сказать, что осуждал Берию в основном народ политически мертвый. А многие из них и остались в истории только благодаря Лаврентию Павловичу. Завенягина, например, и помнят-то только как заместителя Берии. В основном же в зале была серая секретарская масса, которая не без удовольствия топтала того, который в чем-то возвышался над общим весьма невысоким интеллектуальным и деловым уровнем номенклатуры. И не без мазохистского наслаждения вспоминали, как унижал их Лаврентий Павлович, по матушке посылал, расстрелом грозил. И забывали, что иначе они работать просто не привыкли. В тоталитарной системе власти только жесткий нажим сверху, при Сталине — вплоть до расстрела нерадивых исполнителей, заставлял нижние эшелоны власти работать в полную силу. Ведь контроля и нажима со стороны избирателей не было и быть не могло — на выборах 99,9 процента всегда голосовали "за". Но в иной системе номенклатура существойвать не могла. Берия же по своим деловым качествам стоял на голову выше подавляющего большинства участников пленума. И вряд ли отличался в худшую сторону от них по своим морально-нравственным качествам. Разве что крови у Лаврентия Павловича на руках было гораздо больше, чем у рядовых членов ЦК, но это уже по должности — все-таки был членом Президиума (Политбюро), и в такое время. Он вознамерился изменить систему. И поплатился жизнью.

Финал

Прежде чем понять, когда и как умер "лубянский маршал", я хочу предоставить слово его тюремщику — коменданту штаба Московского округа ПВО майору Хижняку. Вот что он сообщил в интервью газете "Вечерняя Москва" 28 июля 1994 года:

"… Вышли из здания (Совмина. — /Б. С./) генералы Москаленко, Бакеев, Батицкий, полковник Зуб, подполковник Юферев — адъютант командующего, полковник Ерастов. Среди них Берия. В автомашину слева от Берии сел Юферев, справа — Батицкий, напротив Зуб и Москаленко. Тронулись. Впереди — "ЗИС-110", за ним — автомашины с пятьюдесятью автоматчиками. Минут через сорок-пятьдесят приехали на гарнизонную гауптвахту…

Двадцать седьмого меня вызвал командующий (К. С. Москаленко. — /Б. С./) и сказал, что мне поручен уход за Берией. Я должен готовить пищу, кормить его, поить, купать, стричь, брить и, по его требованию, ходить с дежурным генералом на его вызов… Когда командующий сказал, что я прикреплен к нему, мне сказали: "Несите пищу". Пошли генерал Бакеев, полковник Зуб, и я понес пищу… Хорошая пища, из солдатской столовой. Он сидел на кровати, упитанный такой мужчина, холеный, в пенсне. Почти нет морщин, взгляд жесткий и сердитый (было отчего сердиться!/ — Б. С./). Рост примерно 160–170 сантиметров. Одет в костюм серого цвета, поношенный. Сперва он отвернулся, ни на кого не смотрел. Ему говорят: "Вы кушайте". А он: "А вы принесли карандаш и бумагу?" "Принесли", — ответил командующий. Он тут же начал писать… Когда я дал ему кушать, он эту тарелку с супом вылил на меня — взял и вылил (для майора Хижняка солдатский суп, наверное, был хорош; Берия же привык к более изысканной пище и, скорее всего, воспринимал то, что ему принесли, как лагерную баланду; да и аппетит после всего происшедшего у Лаврентия Павловича, точно, исчез — от переживаний и произошел нервный срыв. — /Б. С./). Все возмутились. Строго предупредили. Но бумагу и карандаш ему оставили. В тот раз есть он вообще не стал…

Я был ежедневно, до двенадцати раз в сутки. Скоро его перевели в штаб округа на улице Осипенко, 29. Там мы пробыли три-четыре дня, а потом там же перевели в бункер большой, где был командный пункт, во дворе здания штаба…"

На вопрос корреспондента, сколько продолжался суд над Берией, Хижняк ответил: "Больше месяца. Ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Они работали с 10 до 18–19 часов. Конечно, с перерывом на обед". Бывший комендант опроверг также распространенные слухи, будто перед расстрелом Берия на коленях просил пощады: "Не было этого. Я же с самого начала до конца был с ним. Никаких колен, никаких просьб… Когда его приговорили, мне генерал Москаленко приказал съездить домой (Берия жил на углу улицы Качалова[14] и Вспольного переулка) и привезти Берии другой костюм (до того он был все время в сером, в каком его арестовали в Кремле). Я приехал, там какая-то женщина. Я сказал, кто я такой. Мне надо костюма Она мне его подала. Черный…

Я переодел его. Костюм серый я сжег, а в костюм черный переодел. Вот когда переодевал, он уже знал, что это уже готовят его.

С двумя плотниками мы сделали деревянный щит примерно метра три шириной, высотой метра два. Мы его прикрепили к стенке в бункере, в зале, где были допросы. Командующий мне сказал, чтобы я сделал стальное кольцо, я его заказал, и сделали — ввернули в центр щита. Мне приказали еще приготовить брезент, веревку. Приготовил… Готовили весь вечер… Привел я его. Руки не связывали. Вот только когда мы его привели к щиту, то я ему руки привязал к этому кольцу, сзади".

По словам Хижняка, перед казнью Берия вел себя "ничего": "Только какая-то бледность, и правая сторона лица чуть-чуть подергивалась… Я… читал в газетах и книгах, что перед казнью завязывают глаза. И я приготовил полотенце — обычное, солдатское. Стал завязывать ему глаза. Только завязал — Батицкий: "Ты чего завязываешь?! Пусть смотрит своими глазами!" Я развязал. Присутствовали члены суда: Михайлов, Шверник, еще Батицкий, Москаленко, его адъютант, Руденко… Врача не было. Стояли они метрах в шести-семи. Батицкий немного впереди, достал "парабеллум" и выстрелил Берии прямо в переносицу. Он повис на кольце.

Потом я Берию развязал. Дали мне еще одного майора. Мы завернули его в приготовленный брезент и — в машину. Было это 23 декабря 1953 года, ближе к ночи. И когда стал завязывать завернутый в брезент труп, я потерял сознание. Мгновенно. Брыкнулся. И тут же очухался. Батицкий меня матом покрыл. Страшно жалко было Берию, потому что за полгода привык к человеку, которого опекал… (опека, согласимся, несколько своеобразная)".

Подчеркну, что картина, которую рисует непосредственный свидетель расстрела "лубянского маршала", разительно отличается от того жалкого конца Берии, который приписывает ему народная молва — воющий от страха, захлебывающийся слезами узник и урезонивающий его маршал Конев: "Палыч, сам же время тянешь!"

Прежде чем попробовать разобраться, что в свидетельстве Хижняка — правда, а что — нет, я хочу процитировать два документа, касающиеся смерти Берии и тех, кого судили вместе с ним. Вот первый документ:

"Акт 1953 года декабря 23-го дня. Сего числа в 19 часов 50 минут на основании предписания председателя Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 23 декабря 1953 года за № 003 мною, комендантом специального судебного присутствия генерал-полковником Батицким П.Ф., в присутствии Генерального прокурора СССР, действительного государственного советника юстиции Руденко Р.А. и генерала армии Москаленко К.С. (за участие в аресте Берии Кирилла Семеновича пожаловали следующим чином. — /Б. С./) приведен в исполнение приговор Специального судебного присутствия по отношению к осужденному к высшей мере наказания — расстрелу Берия Лаврентию Павловичу". И подписи: "Генерал-полковник Батицкий. Генеральный прокурор СССР Руденко. Генерал армии Москаленко".