Жертвы Ялты - Николай Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати, примерно в то же время похожая ситуация возникла в Венгрии. Выяснилось, что профашистски настроенные министры Баки и Эндре организовали депортацию венгерских евреев в немецкие концлагеря. Это сообщение и вести о трагической судьбе депортированных дошли до регента, адмирала Хорти. Он пришел в ярость, приказал немедленно прекратить эти операции и уволил обоих министров, обозвав их «грязными садистами». Отказавшись принести в жертву своих подданных, Хорти шел на большой риск. Армии Германии, могущественного союзника Венгрии, стояли на границах страны и вполне могли опрокинуть правительство либо своими силами, либо поддержав путч венгерской фашистской партии.
На доводы такого рода чиновники МИД, несомненно, ответили бы, что всякое проявление твердости со стороны англичан поставит под угрозу заключение чрезвычайно важного Ялтинского соглашения. Но было ли это соглашение действительно таким важным? Советы с самого начала считали его «еще одной бумажкой» и нарушали буквально все главные пункты договора. В июле 1945 года МИД собрал толстую папку документов о невыполнении Советами едва ли не всех соглашений, подписанных ими с англичанами. В заключение рапорта констатировалось:
«Советские власти показали свою полную неспособность выполнить некоторые главнейшие условия Ялтинского соглашения». Американцы тоже подробно перечислили советские нарушения, а генерал Дин подытожил: «Все соглашения относительно американских военнопленных, освобожденных Красной Армией, были нарушены…»
Возможно, более твердая позиция МИД повлекла бы за собой какие-то неудобства для освобожденных английских военнопленных, но с тем же успехом можно сказать, что английские пленные, еще находившиеся в руках у немцев, подвергались в результате проводимой политики гораздо большему риску репрессий со стороны СС. И мы не знаем другого случая, когда государственное учреждение пошло на подобный риск.
Довод о скорейшем возвращении английских военнопленных был главным оправданием политики, неуклонно проводимой МИД на протяжении почти трех лет. Но это соображение существовало лишь в первые месяцы насильственной репатриации. 20 июня 1945 года сотрудник МИД Уорнер Роберте сообщал об отсутствии случаев репрессий в отношении английских военнопленных или их жен и добавлял, что вообще подавляющее большинство пленных уже вернулось домой, так что и это обстоятельство отпало. В августе, после вступления СССР в войну с Японией, ненадолго возникла новая проблема. Красная Армия освободила в Маньчжурии небольшое количество английских и американских военнопленных, и западные союзники решили и теперь действовать соответственно Ялтинскому соглашению — ради пленных, освобожденных на Дальнем Востоке. Однако уже к началу сентября ситуация изменилась, и военное министерство констатировало:
«Мы значительно меньше, чем прежде, заинтересованы в выполнении советских требований. Эти обсуждения начались, когда мы были озабочены тем, чтобы получить обратно большое число наших военнопленных, оказавшихся у Советов, тогда как сейчас их осталось совсем немного. Тем самым устраняется одна очень серьезная причина, по которой мы не могли отказаться от выдачи этих несчастных советским властям».
Таким образом, английские и американские военные возражали против продолжения политики, которая всегда была негуманной, а теперь к тому же перестала быть необходимой. Но именно в это время чиновники МИД удвоили — если не удесятерили — свое рвение в деле выдачи всех до единого русских советским властям. Правда, основная масса репатриантов уже была отправлена в СССР, но зато началась охота за небольшими группами запуганных мужчин, женщин и детей — иногда даже за отдельными людьми, — так что репатриационные операции превратились чуть ли не в акты личной мести. И со стороны англичан- понадобились грандиозные усилия, чтобы убедить американцев отказаться от их гуманной позиции и вести более жесткую политику.
Нельзя сказать, что сотрудники МИД не представляли себе, какая судьба ожидает русских пленных на родине. Рапорты об убийствах и расстрелах в Одессе и Мурманске с самого начала аккуратно подшивались к делу и комментировались в английском правительстве, и, накладывая резолюцию на письмо молодого солдата Калкани, чиновник МИД Томас Браймлоу прекрасно знал, что ждет этого парня. Знали министерские работники и о том, что репатрианты, отказавшиеся репатриироваться или пытавшиеся попасть в список лиц со спорным гражданством, наверняка будут уничтожены. Об одном русском, которого МИД хотел депортировать, Патрик Дин написал откровенно:
«Он несомненно будет казнен».
В ноябре 1945 года английское посольство в Москве сообщило о судьбе вернувшихся русских: к ним повсеместно относятся с подозрением, вывозят большими группами на восток и «обращаются с ними очень грубо, хуже, чем с немецкими пленными». Джон Голсуорси комментировал это сообщение:
«Отчеты английских офицеров, сопровождавших советских репатриантов на родину, а также случайная информация из других источников не оставляют места для сомнений: родина оказывает… репатриантам прием равнодушный и часто жестокий; заклейменные контактами с заграницей, они попадают под подозрение».
Исайя Берлин, работавший тогда в посольстве в Москве, сообщил о разговоре с необычайно откровенным советским генералом, который выразился так:
«Наши люди залезают в каждую дыру в поисках наших военнопленных [на Западе], и когда их ловят, с ними обращаются довольно-таки грубо, разделяют семьи и все такое».
«Этим НКВД занимается?» — спросил Берлин. Ответом ему был многозначительный взгляд. Заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган прочел это сообщение, но не реагировал на него.
Читатели «Архипелага ГУЛаг» могут по достоинству оценить отчет Кадогана об институте исправительно-трудовых лагерей в СССР:
«В СССР не существует проблемы безработицы. Безработных собирают в одном месте и везут — иногда за сотни километров — на работы по освоению обширных пространств России, которые веками оставались нетронутыми».
Впрочем, кое в чем он был прав: по меньшей мере два с половиной миллиона репатриированных в 1945 году военнопленных и перемещенных лиц, а также представителей депортированных народов (эстонцев, поляков, грузин, китайцев и т. д.) были помещены в исправительно-трудовые лагеря, а тысячи освобожденных зэков пополнили ряды Красной Армии. Как тут не вспомнить слова того же Кадогана в январе 1945 года:
«Трудно понять, почему советские так пекутся об этих несчастных пленных, половину которых они скорее всего расстреляют сразу же по прибытии в СССР».
Конечно, чиновники МИД были вовсе не в восторге от проводимой ими политики, но они полагали, что это необходимая жертва во имя жизненно важных дипломатических потребностей: сначала — ради сохранения союза против Германии, а по окончании войны — ради тесного сотрудничества с СССР в новом послевоенном мире. И судьба тысяч русских беженцев не должна была нарушать этот грандиозный проект.
Иден и его советники не оттягивали неизбежной конфронтации. Они искренне верили в добрую волю Сталина. Иден относился к Сталину с симпатией и восхищением. Эти чувства разделяли его постоянные сотрудники, помогавшие ему в составлении двух важных отчетов о советской политике для кабинета — 4 июня и 9 августа 1944 года. В первом подчеркивалось «страстное» стремление СССР к сотрудничеству с Англией и Америкой. Во втором подробно излагалась точка зрения МИД, считавшего, что вряд ли после войны у СССР будет желание вмешиваться в дела соседних стран, а «Польше будет предоставлена подлинная независимость и свобода от излишнего вмешательства СССР в ее внутренние дела». Авторы делали следующий вывод:
«Советское правительство попытается вести политику сотрудничества с нами, США (и Китаем) в рамках какой-либо всемирной организации или вне ее, если такой организации не возникнет».
В отчете также делалась попытка на основании суждений специалистов из посольства в Москве и сотрудников Северного отдела МИД проанализировать политическую ситуацию внутри СССР: «Не исключено, что в Советском Союзе имеются две философские школы. Одна выступает за сотрудничество [с Западом], другая считает, что Советский Союз не может и не должен никому верить, может полагаться лишь на собственные силы и поддержку своих друзей в зарубежных странах. К счастью, по всем данным, Сталин, скорее всего, является представителем первой школы, и эта точка зрения сейчас приобретает первостепенное значение».
Всякая попытка раскачать лодку, говорилось в отчете, может лишь поставить под угрозу возможность конструктивного сотрудничества и помочь укреплению позиций консервативных противников Сталина в СССР. Специалисты из Северного отдела, вроде Джона Голсуорси и Кристофера Уорнера, высмеивали даже самые убедительные предположения о том, что Советский Союз может представлять собой потенциальную угрозу для Запада. Генерал Мартель, до марта 1944 года возглавлявший военную миссию в Москве, утверждал, что чиновники МИД только и знают, что «лижут большевистские сапоги до потери сознания», и предлагал Англии при переговорах с СССР хотя бы изредка отстаивать свою позицию. Между прочим, когда Мартель должен был делать доклад об операциях в СССР перед Королевским обществом по Средней Азии, сообщение об этом мероприятии страшно обеспокоило Уорнера. «Я не могу отделаться от мысли, что этот доклад следует отменить», — писал он.
