Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никита был сыном известного ровенского адвоката Олеся Кравца, который прославился демагогическим выступлением в защиту Бандеры и его сподручных на процессе в Варшаве в 1934 году по делу убийства министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого.
Никита до тридцать седьмого года числился студентом Львовского университета имени Яна Казимира. Но будущему филологу наука не шла на ум. Пользуясь известностью отца, он почти не посещал лекции, а неистово штудировал, вместо языковедения, «евангелие» Адольфа Гитлера «Майн кампф».
Одержимый непомерным тщеславием, способный, как говорится, схватывать все на ходу, он числился отличником и умел ловко войти в доверие профессуры. Его страстные речи националистического толка в защиту самостийной Украины привлекали внимание слушателей на студенческих сходках. После пылких речей, возбужденный похвалой друзей, он любил постоять в одиночестве в прохладном вестибюле университета перед скульптурами Владимира Великого, Ярослава Мудрого, Мечислава и Казимира. В радужных мечтах Никита видел рядом с ними свое изображение — освободителя Украины от большевиков.
Говорил он порой витиевато, запутанно, но плотно нанизывал слова одно на другое.
— Гвоздь держит подкову, подкова держит лошадь, лошадь держит человека, человек — весь мир...
На втором курсе он как-то сразу вытянулся, раздался в плечах и даже посмуглел. Решил: пора отпускать мазеповские усы. Летом на каникулах ему случайно попался под руку томик Гете на русском языке. Прочитав, удивился мысли писателя, которая пришлась ему по душе: «Характер состоит в энергичном стремлении к достижению целей, которые каждый себе указывает.»
— Так это же здорово, черт возьми! — воскликнул Никита. — Надо, чтобы и я нашел свой характер.
Он записал свою мысль в дневник с тайной надеждой, что когда-нибудь ее прочтут потомки:
«Жизнь наша, как страшная симфония неумелого композитора. Ей нужен опытный дирижер, с сильным характером. Я буду таким!»
В тот же вечер состоялся дома разговор отца с сыном. Никита сказал о своем решении бросить университет и связать свою судьбу с армией. Отец в сердцах накричал на сына, мать стала пить валерьянку. Никита тотчас ушел к своему другу и вернулся только на третьи сутки.
А через неделю Олесь Кравец повез свое взбалмошное чадо в Варшаву. Пользуясь связями в униатских кругах, он добился аудиенции у бывшего военного министра, генерала польской армии Станислава Шептицкого — родного брата князя церкви и изложил свою просьбу. Все было решено в одну минуту. Генерал даже не захотел взглянуть на Никиту, стоящего в прихожей, у двери кабинета.
— Ваш сын пройдет двухмесячную подготовку в летних лагерях, а осенью будет рекомендован адъютантом к полковнику Болесламскому — командиру одной из лучших дивизий войска польского.
Зимние казармы дивизии находились во Львове. Четыре серых длинных здания, окруженные кирпичной стеной, возвышались острогом над городом. Жолнежи с утра до вечера маршировали внутри городка на пыльном плацу, кололи штыками камышовые щиты, упражнялись на гимнастических снарядах.
Это была учебная команда. В ней находились новобранцы осеннего призыва из сел и деревень восточных воеводств. Кормили солдат плохо. Вместо трех фунтов хлеба, положенных по норме, ротные фельдфебели отпускали по два, да и то только строевым. Мяса, вместо фунта, выдавалось по полфунту. А с началом зимы были введены два постных дня в неделю.
Зато офицерам жилось вольготно. Сам полковник Сигизмунд Болеславский находился почти все время в Варшаве при молодой жене. Штабные и полевые офицеры весь груз военной учебы взвалили на плечи среднего комсостава и капелланов, а сами красовались на балах, дружеских пирушках, в городском театре музыкальной комедии среди молоденьких актрис.
Никита Кравец много времени проводил в двухэтажном особняке Зои Броницкой. Появлялся всегда в штатской одежде в «розовой комнате» обаятельной хозяйки, где собирались молодые врачи, адвокаты, инженеры, артисты.
Каждый вечер начинался пением «Ще не вмерла...» Затем маленький, рано облысевший человек с булавочными колючими глазками, именующий себя профессором-славистом, знатоком украинской культуры, быстро взбегал на маленькую эстраду. Страстно, горячо восхвалял он прошлое Украины времен Ярослава Мудрого, Ольги и Владимира. Это был эрудит. Этнографию и быт прошлого он знал до мельчайших подробностей. Все были в восторге от его речей.
Над эстрадой висел большой портрет гетмана Ивана Мазепы. На нем он был изображен в темно-бордовом кафтане с золотыми пуговицами, с булавой в руке, с печально опущенными усами.
— Вот он, наш бог и отец-наставник! — кричал исступленно оратор, показывая на портрет и торопливо выпивая стакан крепкого остывшего чая. — Украиной на востоке правят большевики и евреи! Прислушайтесь, дети мои, как стонет Славутич по ночам, как летит его печальная песня по нашей неньке-Украине, — и воздев руки к небу, заканчивал с патетическим пафосом свою речь: — Но грядет час освобождения, и правда жизни восторжествует! Скоро, скоро повеет свежий ветер с запада над щедрыми землями нашей многострадальной родины...
7
Натужно урча моторами, самолет набирал высоту. Десантники прильнули к иллюминаторам, напряженно всматриваясь в ночное небо, в пылающий на востоке заревом далекий горизонт. Там проходила линия фронта, туда летел самолет.
Где-то под Коростенем небо со всех сторон зарозовело. Ослепительно засверкали взрывы зенитных снарядов, оставляя после себя черные облачка дыма, замелькали пунктирные линии трассирующих пуль. Раза два самолет резко качнуло, однажды бросило в воздушную яму, но летчик выровнял машину и стал еще круче забирать вверх.
Никита облегченно вздохнул, когда самолет ушел из зоны зенитного огня в черную пустоту, но в душе пожалел, что летят они ночью, а не днем. Ему так хотелось увидеть с высоты птичьего полета мать городов русских — стольный град Киев и голубую ленту Днепра.
Самолет шел севернее Киева, над затемненными городами и селами, над черниговскими сосновыми лесами, над приречными лугами и небольшими озерами, утопающими в густой темноте ночи.
Десантники, затянутые в лямки парашютов, молчали. Синий свет лампочек под потолком делал людей неузнаваемыми, похожими на сказочные привидения.
В самолете было душно. Остро пахло бензином. В горле першило.
Никита посмотрел на часы. Скоро они должны подлететь к месту высадки. Ночь близилась к концу. В иллюминатор было видно, как на востоке зарозовело небо.
Он, как командир отряда и старший по званию, сидел рядом с кабиной летчиков. Недалеко от него разместился широкоплечий, с короткой бычьей шеей Василий Чекрыжный — внук известного на Львовщине профессора народной медицины. Он фанатично
