Минское небо - Андрей Диченко

Олеся смеется

Олеся мечтает

Олеся плачет

Олеся живая

Олеся передвигается

Олеся влюбленная

Олеся туманная

Олеся страстная

Олеся боязливая

Олеся неосмотрительная

Олеся больная

Олеся бессмертная

Олеся пуленепробиваемая

Олеся душевная

Олеся плачевная

Олеся жертвенная

Олеся человечная

Олеся непредсказуемая

Олеся девушка

Она любит красные цветы

Олеся падает на землю пеплом, который развивается ветром.

Кремированная душа ложится голой тенью на мокрую землю. Она растворяется в черной земле, наполненной дождевыми червями, что разъедают ее изнутри (начинают с глаз как правило). Мертвому ведь глаза не нужны, правда?

А меня ведь нет на самом деле, я где-то там — абсолютно в другом измерении.

Костя — враг всех агентов, сатрапов доктора Бева. Он — Темный, хотя и защищает меня. Он борется во имя добра, несмотря на весь этот поглощающий цвет своих мыслей; я верю, что когда-нибудь все то зло — концентрат его снов — выплеснется на солнце и поглотится светом. И тогда Философ останется в покое и, наконец, расскажет мне, в чем все-таки смысл моей жизни, да и был ли он вообще.

Жизнь:

LSD

Желтый и Красный. Умерший своей смертью и сатанинский.

+

Цветная-Нагая=Тупая. Я сейчас совершенно голая сижу на диване, застеленном черным покрывалом. А передо мной все тот же безмятежный Костя; даже во сне он кажется мне загадочным. Лучи утреннего минского солнца озаряют комнату. Но в ней все равно мрачно и холодно. Чувствуется небрежная искусственность всего окружающего. + как-то сыро, невыносимо сыро… Смотреть из окна на солнце… Лучше бы не было глаз, а была только вода вокруг. Бесконечные потоки теплой воды омывали бы мое лицо. Я устала от этого холода и грязи.

Ботаник еще спит. Книга Хьюи Ньютона под подушкой. Наследие Адольфа Гитлера в голове. Он бездарен, но талантлив. Он неизведан, но мелок. Он издан, но в андеграунде. Он на поверхности, но далеко. Его линзы выжигают увеличительным стеклом силуэты на деревянной коже, а звонкие напевы церковного хора пожирают внутреннюю гордость за отечество иллюзий.

ПроекцияСелекцияЛунаОборотня эрекцияВнедряется в меняИ делает пробоинуНа кораблеС детьми и дамами что в неглижеПривыкли видеть сны о золоте и серебре

Здесь не Земля, а — земля. Абсолютно разные вещи. Земля одна, а земля — везде. Как и люди: черные, желтые, белые, беглые, жухлые, шторные. Ботаник — кромешник. Ботаник — опричник.

Синдром Достоевского. А кто же я? Я Олеся. Я живая. Я выполняю команду «жить». А за командой три больших восклицательных знака и маленький вопросик, видит который только Философ. А еще в конце команды «жить» расположена точка с запятой. Это то, что делит два абсолютно разных мира. Какой из них лучше, я постараюсь рассказать позже, если смогу.

Скоро проснется Костя. Надо надеть на себя позитивный салатовый халатик, цвета весны, поникшей в глыбах столетнего льда. Издохшей.

Четвертованный год подает признаки жизни. Электричка уходит вдаль. Там люди. Они, сонные, читают газеты и дремлют среди призраков «Комсомольской правды».

Я скоро пойду в университет. А потом я пойду в клуб. Там отдыхают. А я помогаю людям отдыхать. Придет весна, и я подарю Косте футбольный мяч, Философу — лимонад «Буратино», а Ботанику — чехол для очков, которые он не снимает даже ночью. Порой у меня такое ощущение, что он вообще не спит, а только что-то вечно изучает, как будто думает воссоздать совершенно новый мир, более злой и из-за этого порядочный.

А я одна сейчас. И всегда была одной. Но это самое настоящее счастье — спать на этом матрасе одной, чтобы никто потными ладонями не лапал меня за грудь, не рвал толстыми жирными пальцами мою промежность.

Героиня студии «Беларусьфильм».

В ноябре 2008-ого, чтоб тебя побрало…

Я смеюсь сейчас. Но вряд ли от радости. Эта осень, наверное, никогда не кончится, как и мое вынужденное бл…дование, нервное блуждание по тоскливым коридорам белорусской действительности.

Город Минск. Для некоторых это столица, в которой больше всего запоминается широта и простор городских улиц, а также монолитность и имперский пафос маленького метро. А для меня это просто огромный колбасный цех, который выкручивает в трубочку волю провинциальных девочек, огромная кондитерская, которая из их невинности делает пышный крем для толстожопых, ублюдочных, полуживых человекоподобных существ, огромный дурдом, где каждый время от времени бьется головой о противоположную панельную стенку собственной маленькой комнаты.

Ночные клубы. В них развратная «звездная молодежь» дожидается праздно своего судного дня, великого похода в Чистилище (при наиболее благоприятном для этого мудачья варианте).

Сегодня я спала дома, но эту ночь я буду на рабочем месте, пока не появится очередное животное, мечтающее о свежем, красном, сочном мясе. Когда-нибудь оно подавится падалью, станет жертвой копрофагов.

Напротив меня икона Богоматери. Ее мне подарила покойная моя бабушка, что жила с нами в деревне. И я прошу прощения, прошу заступничества. Но каждый раз на письма с моими просьбами ставят красный штамп «отказано». И так всегда, так всю жизнь будет со мной. Я вульгарная бл…дь снаружи и маленькая беззащитная девочка глубоко внутри, у которой украли и разрезали толстыми ножницами детство и юность. Невинная жертва бурных и пьяных по…бок, грязной похоти, групповухи и содомии, как говорится, еще с отрочества.

Олеся дышит

Олеся блюет

Олеся дышит(глубже)

Олеся блюет (искренне)

х2

И все же, несмотря на мою тернистую, вывернутую наизнанку жизнь, я буду в раю, в нашем отечественном белорусском раю, страдающем от псевдосоциализма и принудительного товарораспределения. Я верю, что у меня там будет возможность поиграть на чувствах, на самых настоящих чувствах, которые были утоплены в крепких алкогольных напитках и в человеческой похоти.

Олеся когда-нибудь убежитОлеся куда-нибудь улетитОлеся чего-нибудь не пойметОлеся проснется и звонко засмеется

Знакомьтесь, меня зовут Олеся. Я обычная белорусская, белокаменная (на середине отрезка души), безалаберная девушка, студентка белорусского университета, в который я поступала лишь для того, чтобы попасть в Минск. Формально. Просто за мою влажную промежность денег в чертовой столице заплатят куда больше, чем в забытой и кинутой деревне. Кстати, если говорить о дохлой провинции, то там мне обычно платили самогоном (авансом). Иногда, когда в мозгу моем взрывалась бомба Соединенных Штатов Ада, я просто говорила: «Трезвую меня, млять, не трогайте, напоите, млять, а потом делайте со мной, что хотите…» Главным для меня в тех случаях было то, что бы наутро ничего не помнить, натянуть на себя рваные кружевные трусики и ворсовую юбку и свалить вон.

СвалитьСмотатьсяУбежатьЗабытьЗабытьЗабытьЗабыть

И ночевать только дома, где уже с утра успели нализаться мои предки. И брат — туда же: бухает с малолетнего возраста. Вот вам, сильные и непобедимые великие славянские народы. Смотришь на все это и понимаешь: где-то на небесах наши народы были посланы к дьяволу и случайно упали в пропасть. Грубо, конечно, еще и оскорбительно к тому же, но зато как правдиво сказано! Или это секретный план Господа Бога по переправке в Рай? Иначе куда же нам еще…

Если мне повезет закончить этот универ, я пойду преподавать у детишек, буду рассказывать им, как правильно писать по-русски, о великой русской литературе. О Достоевском, Тургеневе, Толстом… Интересно, могли ли они себе представить, что случится в будущем с Россией Окаянной, с ножом в спине и веревкой на горле? Да что там — этого никто себе представить не может.

Проституция — это уже почти народный промысел у свинины… А что же будет завтра? А без разницы, почему бы и не пожить одним днем? Так как-то легче.