Очарованная горцем - Пола Куин

— Сестра Маргарет Мэри когда-то давно была моей нянюшкой, — заметив мелькнувшее в глазах Давины сомнение, объяснил молодой парнишка, в облике которого было что-то волчье.

— А теперь я задам вопрос вам, — перебил Роб, заставив Давину повернуться к нему. — Что вы делали в аббатстве?

Он потянул за плед, которым были укрыты его широкие плечи. И взгляд Давины вслед за пледом машинально спустился вниз.

— Я там жила.

Она пожала плечами.

— Но Эшер называл вас леди Монтгомери.

— Ну да. Мои родители принадлежали к титулованной знати. Они умерли, когда я была еще совсем ребенком. Сестры из аббатства вырастили меня.

Роб ничего не сказал, только окинул выразительным взглядом ее скромное платье послушницы. Лицо его посуровело.

— А о каких это герцоге и графе вы тут толковали?

Давина молча смотрела, как Роб старается одной рукой стянуть до пояса тунику. Естественно, у него ничего не вышло.

— О графе Аргайле и о герцоге Монмуте[2], — объяснила Давина, решив, что не будет большой беды, если она назовет эти имена, вряд ли они ему известны.

Внезапно окаменев, Роб с любопытством покосился на нее, потом в глазах его мелькнуло беспокойство. Они с Уиллом тревожно переглянулись.

— Монмут? Племянник короля Якова?

Шотландцы, как по команде, во все глаза уставились на нее, словно не веря собственным ушам. Роб первым решился прервать затянувшееся молчание:

— Но ведь вы же не послушница, верно?

— Послушница. Меня должны были постричь будущей весной.

Глаза Роба внезапно потемнели, по лицу скользнула тень разочарования. И почти сразу же лицо его стало каменным. Однако проблеск чего-то человеческого в этом суровом воине пугал Давину куда больше, чем легкомысленное обаяние его молодого друга.

— Но Монмута с Аргайлом выслали в Голландию, — влез в разговор сидевший у костра Колин.

Давина кивнула:

— Да. Это их солдаты, голландские наемники, напали на аббатство.

— Почему они хотели вас убить?

Снова Роб. Она повернулась к нему. Может, он действительно не знает? Ей очень хотелось поверить в это, поверить, что он спас ее из огня просто по доброте души. Она совсем не знала мира, не знала, как выжить в нем без поддержки и помощи друзей, и отчаянно нуждалась в помощи, хотя бы на первых порах. На один краткий миг Роб, забывшись, позволил ей заметить, что и у него есть слабое место. Ей внезапно захотелось довериться ему…

— Они ведь охотились за вами, верно, девушка? — продолжал он, видя, что она молчит. — Они перебили всех сестер — надеялись, что вы окажетесь среди них.

Давина смахнула повисшую на реснице слезу. Да, Роб прав: все они погибли из-за нее.

— Но почему? Кто вы?

— Я — никто.

О, как бы ей хотелось, чтобы это было так! Она отдала бы все на свете, чтобы это оказалось правдой.

Глава 5

— Вы, конечно, потрясающе красивы, девушка, однако сильно сомневаюсь, чтобы столько людей решились бы пожертвовать жизнью просто так — ради той, что ничего собой не представляет.

Давина отвела глаза в сторону. Не из-за того, что в суровом взгляде Роба сквозило участие. И не из-за его низкого, звучного голоса, вызывавшего у нее дрожь. И даже не из-за того, что он назвал ее «потрясающе красивой». По правде сказать, она слегка растерялась от такой дерзости — растерялась до того, что ее ладони стали влажными. Но хуже всего было то, что он сказал потом… потому что его слова были правдой, и от этого ей стало еще больнее.

Роб придвинулся к ней, обдав ее теплом своего тела.

— Ладно, Давина, пусть так. Вы — никто. Пока, — подчеркнул он.

Она вскинула на него глаза. В ответ Роб молча скривился, и, непонятно почему, она вдруг почувствовала непреодолимое желание рассказать ему все. Подавив его, Давина с извиняющейся улыбкой протянула руку к его плечу.

— Простите, что выстрелила в вас… если вы, конечно, ни в чем не виноваты.

— Конечно, нет. И никогда не был.

Она принялась осторожно стягивать с него тунику. Теплое дыхание Роба коснулось ее лица, и по спине Давины пробежала дрожь. При виде того, как отблески костра играют на выпуклых мышцах его обнаженной спины, она невольно затаила дыхание. То, что она не могла доверять ему, ничуть не мешало ей восхищаться его мужской красотой. Тело Роба казалось высеченным из камня — Давина ничуть бы не удивилась, узнав, что и душа у него под стать телу.

— Простите… Мне бы не хотелось, чтобы вы сочли меня неблагодарной… В конце концов, вы спасли меня, и…

Проклятие, почему она не может просто заткнуться? Наверное, просто пытается отвлечься… не думать о гладкой коже, которую чувствует кончиками пальцев. До этого дня ей не приходилось касаться обнаженной мужской груди. Она внезапно почувствовала, как ее лицо заливается краской.

— Мне не хочется лгать вам, поймите! Поэтому, если уж нам суждено пробыть какое-то время вместе, то я была бы признательна вам, если бы вы расценивали мое молчание как знак благодарности за то, что вы спасли мне жизнь.

— Вы что же, пытаетесь меня защитить?

На губах Роба снова мелькнула кривая усмешка, лицо немного смягчилось.

— Не только. Всех нас.

— Должно быть, вам известно кое-что очень важное об этих двоих, раз они из кожи лезли вон, чтобы навсегда заткнуть вам рот.

Отойдя от костра, Уилл уселся напротив нее. Бросив в ее сторону еще один мрачный взгляд, Колин нехотя присоединился к брату.

Давина, покачав головой, смотрела, как Финн, подвернув под себя длинные ноги, устраивается на земле возле нее.

— Нет… мне ничего не известно о них, только то, что у них немало сторонников из числа протестантов в этих краях, а также в Голландии, и всем им очень не хочется, чтобы ими правил король, известный своей приверженностью Римской католической церкви. Монмут поддержал «Билль об отводе»…

— Билль, разделивший страну на два враждующих лагеря, — подхватил Колин, сделав вид, что не заметил удивленного взгляда Уилла. — На вигов, которые поддержали его, и тори, которые выступили против. Яков решил отречься от всех принятых парламентом решений, и его брат, король Карл, отправил его в изгнание на многие годы.

— Так оно и есть, — кивнула Давина, удивленная и заинтригованная его неожиданным умением разбираться в политике.

— В отличие от человека, который вот-вот станет нашим законным королем, Монмут и Аргайл, а вместе с ними и многие другие известны своей религиозной нетерпимостью.

— Угу, это мы знаем, — кивнул Колин, вглядываясь в ее лицо, освещенное пляшущими отблесками костра. — Это ведь нашу религию стремятся задушить протестанты. Нам известно мнение Карла на этот счет, а вот что думает по этому поводу Яков Йоркский, мы понятия не имеем. А вы откуда о нем знаете, девушка?