Резидент свидетельствует - Синицын Елисей

Через минут двадцать прибыл шведский представитель, и мы заявили ему протест на действия полиции. Когда шведский представитель изложил наш протест начальнику полиции, тот заявил, что они имеют серьезное основание войти во двор советского посольства, и… потребовал открыть ворота. Несмотря на наш протест, полиция в присутствии шведа взломала ворота и ворвалась во двор. Их было пять человек. Как только они подошли к чемоданам, сложенным для отправки, один из полицейских на чисто русском языке, указывая на мои два ящики, спросил, чьи это ящики и что в них находится. Я ответил:

— Это мои личные вещи. Они пользуются иммунитетом неприкосновенности. Если финская сторона в лице полицейских позволит себе вскрыть ящики поверенного в делах СССР и тем самым нарушит дипломатический иммунитет, то я тут же пошлю телеграмму, через вас, господин шведский представитель, в Москву о факте досмотра дипломатического багажа и попрошу, чтобы наши власти на основе взаимности сделали то же самое с финскими дипломатическими работниками.

Швед качнул головой в знак согласия и сказал полиции, что их действия незаконны и он готов принять мою телеграмму о случившемся для отправки в Москву. Я продолжал протестовать против произвола полиции, заявляя, что это грубое нарушение всех норм обращения с дипломатическими представителями. Тогда полицейский, говорящий по-русски, обращаясь ко мне и шведу, заявил, что в ящиках находится оружие, и он должен их вскрыть, поскольку на это имеется согласие МИД Финляндии.

Было ясно, что полиция вскроет ящики, и я еще раз заявил протест. Ожесточившийся полицейский взломал крышку ящика и увидел, что там полно книг. Он отпрянул от ящика. Затем, быстро придя в себя, стал выбрасывать книги и домашние вещи, ища оружие. Остальные полицейские и шведский представитель были сильно обескуражены. Не найдя оружия в первом ящике, полицейский взломал и второй, в котором оказалось то же самое. В замешательстве старший полицейский предложил сыщикам и шведу покинуть двор представительства, но я пригласил шведского представителя пройти в помещение для вручения ему телеграммы в Наркоминдел о вероломном налете финских полицейских, санкционированном МИД Финляндии. Было заметно, какими понурыми полицейские выходили за ворота. Багаж сотрудников советских учреждений был погружен на судно без досмотра, в присутствии шведского представителя, представителей от немецкого посольства в Хельсинки и советского представительства.

Когда мы прибыли к пароходу и началась посадка, ко мне подошел помощник советского военного атташе и сказал, что в рулоне, который он держит в руках, находятся секретные карты территории Финляндии, составленные Генштабом финской армии, и эти карты очень нужны нашим наступающим войскам, но он опасается, что полицейские, проверяющие документы у трапа парохода, могут потребовать досмотра этого рулона. Поскольку у него нет дипломатического паспорта, в таком случае он будет арестован. Опасаясь этого, он попросил меня взять сверток, поскольку вряд ли полицейские будут еще раз проверять поверенного в делах Советского Союза. Конечно, мне пришлось отчитать его за безответственность в переправке секретных карт таким способом. Это навлекало большую опасность на всех нас. Было ясно, что если этот рулон, хотя он и был оформлен как собственность представительства, останется у помощника военного атташе, не имеющего дипломатического паспорта, нам угрожает провал.

Незаметно, в гуще столпившихся советских граждан, я взял рулон с картами и подошел к шведскому представителю, который вместе с полицейским начальником разговаривал с немецким послом. Поздоровавшись с ними, стал рассказывать о случае взлома ящиков с моим имуществом во дворе посольства. Когда я увидел, что немецкий посол, заинтересованный этим фактом, стал расспрашивать полицейского начальника, почему они учинили такое беззаконие, возник ожидавшийся мной психологический момент, когда полицейский был весь поглощен ответами послу. В это время я вступил на трап и спокойно поднялся на пароход. Отдав пакет жене, снова спустился вниз, чтобы в случае необходимости воспрепятствовать личному досмотру советских граждан. Но этого не потребовалось. Видимо, утренний промах с поиском оружия и наш протест шведскому представителю по этому поводу заставили финскую сторону прекратить нарушение дипломатического иммунитета. Так закончилось затянувшееся почти на целый день наше переселение на немецкий пароход.

Казалось, все трудности и опасности позади. Наши люди кое-как разместились: женщины с детьми в каютах, мужчины на палубе и в коридорах. На пароходе оказалось много немецких граждан, которые заняли все лучшие места, воспользовавшись тем, что пароход был немецким.

Не успели мы отплыть от финских берегов километров тридцать, как ко мне подошел капитан парохода и взволнованно заявил, что по правую сторону метрах в четырехстах он увидел перископ подводной лодки и опасается, как бы она не торпедировала его корабль. При этом пригласил меня подняться на капитанский мостик и самому убедиться в этом. Действительно, справа от корабля по нашему курсу был виден перископ всплывающей подводной лодки. Это еще больше напугало капитана, и он спросил:

— Знает ли советское правительство наименование корабля и день отплытия его из Хельсинки с советскими дипломатами на борту?

— Знает, — ответил я и добавил, что со стороны Советского Союза никакие военные меры против парохода применяться не будут до 24 часов этого дня. Нельзя, однако, поручиться, что финская сторона или ее покровители из других стран в провокационных целях не потопят корабль с советскими дипломатами и, конечно, вместе с вами, нашими союзниками, на борту, чтобы ярче разжечь пожар начавшейся войны.

Капитан испуганно спросил:

— Какая это страна?

— Вам лучше знать, господин капитан, какая это может быть страна, — уходя, заметил я ему.

На этом пути мы пережили еще несколько приключений. Наш пароход, не дойдя до таллиннского порта километров десять-пятнадцать, остановился, и капитан никак не мог объяснить причину стоянки. Наступила темная холодная ночь с порывистым ледяным ветром. Каждый из нас надел уже все теплые вещи, которые оказались в чемоданах. Утро следующего дня встретило нас на том же месте, где были вечером. Мы были голодны и простужены. Продукты питания кончились, финны дали их на пять часов. На наши требования к капитану объяснить, в чем причина стоянки, он, разводя руками, сказал, что на его запросы таллиннский порт не отвечает, а ссылается на военные власти. Надежда на скорый приход в Таллинн иссякла. Пришлось пригласить капитана судна и потребовать от него организации питания для советских граждан. Его спросили, почему немецкие граждане, разместившиеся на пароходе в Хельсинки, получают обед с кухни парохода, в то время как советским гражданам отказывают, ссылаясь на отсутствие запасов продуктов. По этому поводу мы ему резко заявили, что по всем международным законам и правилам вежливости дети и женщины в первую очередь обеспечиваются питанием, и кто этого не делает, роняет честь страны, которую представляет.

— О вашем отношении к советским гражданам на пароходе мы будем вынуждены сообщить немецкому послу в Таллинне, — сказал я и направился к выходу из каюты. Было видно, что последние слова подействовали на него. Он просил не создавать конфликта и тут же распорядился обслуживать наших людей так же, как немецких.

Капитан свое обещание выполнил, но повар в каждую тарелку наливал только две ложки супа, повторяя, что делает это по распоряжению капитана. После улаживания вопроса о питании потребовали от капитана объяснить, почему до сих пор корабль не прибыл в таллиннский порт.

— Потому, что он закрыт по распоряжению властей Эстонии. И еще неизвестно, будет ли разрешен заход в него, — сказал капитан.

Только на следующие сутки поздно ночью мы прибыли в таллиннский порт и сразу попали в горячие объятия советских дипломатов в Таллинне, встречавших нас. Тут же на территории порта у трапа советское посольство организовало кофе, чай, бутерброды, догадавшись, что прибудут голодные и измученные люди. Советский посол пригласил нас к себе и рассказал о положении на фронтах советско-финской войны. Особо подчеркнул о сильном налете на Хельсинки на следующие сутки после нашего отплытия. Порту нанесены большие разрушения, и он не в состоянии принимать как гражданские, так и военные корабли.