У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов

Вдобавок ко всем нашим дням танкиста или, например, пограничника вдруг объявили еще и «День открытых убийств». И в этот день ты можешь кого угодно шлепнуть и тебе за это ничего не будет. Ну, а по радио Левитан так взволнованно предупреждает, чтобы не «тянули резину». Сегодня или никогда. И все, конечно, на бровях, а в центре внимания художник и его хахальница. Все еще уговаривает уконтрапупить ее мужа, но художник никак не может решиться. И она его за это стыдит и даже обзывает «слякотью», но это все равно не помогает. А ее муж тут же, в этой же самой компании, и тоже все кого-то никак не укокошит. И так весь день с утра и до самого вечера. А вечером уже сам автор приходит на Красную площадь, и тут ему вспоминается война, и со свастикой на броне уже показался танк… за ним еще один… и еще… и крупным планом вражеское дуло… пора и вытаскивать гранату… и вот он уже сам себе командует: ну, а теперь – рвануть за кольцо!!! – Но танк на самом деле совсем не танк, а Мавзолей, а высунувшиеся из люка морды фашистов – обычные в надвинутых на лоб шляпах сталинские «соколы»…

Конечно, все это очень гражданственно и смело, но я тогда еще до таких высот не дорос.

А потом с улицы Дзержинского приехал воронок, и вылезшие из воронка орлята в отсутствие хозяина (Эрик был в камералке) нанесли ему при помощи отмычки визит вежливости, и, уловив из дыма отечества запах опасности, Эрик рванул им наперехват и дрожащими от волнения пальцами все никак не мог попасть ключом в замочную скважину, но когда все-таки попал, то обнаружил, что ломится в открытую дверь, и сначала, конечно, возмутился и потребовал предъявить ордер на обыск, но потом видит, что все – хана, и как-то сразу сник и выдвигает им из-под кровати чемодан, а в чемодане – сплошной самиздат – и Мандельштам, и «Доктор Живаго», и Зинаида Гиппиус… а также письма с мыслями о существующем строе, и даже из тюрьмы, и Эрик мне из них цитировал выдержки (а сам он тогда штудировал уже не Шопенгауэра, а Ницше), и его кореш откуда-то из Мордовии все еще ему писал, что житуха так себе, дрянь, ну, а делать там, на нарах, по правде говоря, совсем нечего, вот и приходится заниматься натощак онанизмом.

И весь поселок потом еще хвалился, что «дело Маха» даже осветили по Би-би-си, но мне что-то не очень-то верится, хотя, с другой стороны, в тот год это была единственная политическая вылазка на всю Колыму.

Обо всем об этом я как следует передумал и, когда запели гимн, возвратился обратно в барак; и, против обыкновения, дверь в комнату была уже не заперта, а весь барак целиком с последними звуками хора обычно отпирает Лаврентьевна.

Я кинул Зое палку и к половине девятого ушел на работу, а перед обедом подошел к начальнице и, во избежание неприятностей, предупредил, что после обеда уже не приду (после обеденного перерыва устроили субботник, и всех, кто отлынивает, брали на карандаш), и начальница, все еще испуганно озираясь, очень деликатно меня успокоила («да, да… конечно… конечно… можете не приходить…») и сказала, что с субботником она все уладит.

А после обеда Зоя протянула мне тюбик с кремом, и, подморгнув двигающему ушами Сереже, я сначала побрился. Потом нашел сапожную щетку и, не обнаружив коричневого, намазал черным гуталином уже давно ставшие серыми коричневые ботинки. Потом стащил через голову тельняшку и, причесавшись, воткнул малиновые запонки в белую рубашку, мне ее в ресторан дал напрокат по пьянке Вадик, да так с тех пор и осталась; и, покамест я брился, Зоя мне ее даже погладила.

Шампанское с гарниром

В поселке Святого Лаврентия, откуда, если не туман, уже видна Аляска и где, наподобие Венеции, вместо гондол снуют похожие на мелких медуз гондоны, а по центральной улице во главе с одноглазой Мальвиной, соревнуясь с галошей, несутся в океан пустые консервные банки, в отсутствие рабочей силы (оставшиеся летом в поселке местные чукчи к такой работе не приспособлены) при помощи лома и совковой лопаты мы забиваем обтянутый брезентом кузов грузовика глыбами льда, замаскировав его у заднего борта обломками размолоченных ящиков. (Помимо меня, это белобрысый детина по прозвищу Келдыш и мой новый товарищ по имени Юра с сибирской, как и у Федора Васильевича, фамилией Удалых.) И с каждого рейса за три тонны обработанной продукции (весовщику на пару с водилой приходится половина) причитающийся нам навар превышает (даже с учетом полевых) нашу месячную зарплату.

Дорогу до Магадана отбили за 14 минут, и, зафиксировав 24 ходки, водила закрывает нам наряд. Отогнув резиновые сапоги, мы, оскальзываясь, летим в бухгалтерию и, купив билеты на самолет, в актовом зале Дворца культуры разливаем по кружкам «коленчатый вал».

И после первой бутылки Юра сказал, что у него на Зеленом мысе из рыбнадзора кореш, и каждому на рыло выдадут по бредню, и когда мы двинемся вниз по течению, то нам навстречу пойдет «золотая рыбка». На берегу на курьих ножках будет стоять избушка, и, привязав резного петушка к топографической карте (Юра когда-то работал радистом), мы передадим по рации наши координаты. А потом прилетит вертолет и вместе с чугунной печкой и жратвой сбросит нам несколько мешков соли. И через неделю снова прилетит вертолет и, загрузив засоленную рыбу в бочки, нас перекинут на следующую точку.

А после второй бутылки я вспомнил, что и у меня на «Ламуте» тоже имеется кореш и он теперь нас возьмет на Спафарьево засольщиками.

Но после третьей бутылки Юра положил на стол голову и, размазав соленый помидор, неожиданно захрапел. И со скамейки вдруг заструился ручеек. Я думал сначала, рассол, а это, оказывается, из Юры. И как-то вдруг не совсем красиво запахло. И, как я потом узнал, такое угощение в народе называется «шампанское с гарниром».

А утром, когда проснулись, то Юра с размазанным по щеке помидором лежит на полу. А Келдыш (его настоящее имя так и осталось в секрете) куда-то исчез. И вместе с ним, за вычетом билета на самолет, из телогрейки исчезли все деньги.

Нет, все-таки о нас позаботился и оставил нам с Юрой по полтора рубля на автобус. А так бы пришлось тащиться с 56-го километра пешком.

Чуть не забыл: когда Павлуша спас меня от утюга, то после второй бутылки я ему рассказал про Окуджаву и показал надпись на пластинке, которую мне Булат Шалвович подарил.

– Слыхал, – говорю, – про такого? Фронтовик… – и поставил ему «Леньку Королева». И «Ленька Королев» Павлуше очень понравился, и он меня даже попросил списать ему слова.

– Надо, – говорит, – разучить.

А Зое больше всего понравилось, как «дрожит в замке ключ», и она даже позабыла про мою вахтершу.

А как третья любовь – ключ дрожит в замке,

ключ дрожит в замке, чемодан в руке…

И Зоя подбородком на ладони, такая печальная, сидит и чуть не плачет.

А после третьей я им спел «Женщина, ваше величество», и мы за Окуджаву выпили. И когда Зоя пошла мыть посуду, я похвалился, что скоро уеду в тайгу и буду там в ручье чистить зубы. И Павлуша хоть и был косой, но как-то виновато осклабился и быстро ушел спать, а на следующий день приносит мне повестку из военкомата. Оказывается, Павлушу вызывают на сборы, но неожиданно вспомнили, что я Павлушин сосед. А по какой причине вызывают меня, Павлуша не знает.

Мне только еще не хватало этих сборов, но я все-таки решил сходить, и со мной разговаривал товарищ капитан (а я уже, оказывается, старший инженер-лейтенант, так что можешь меня поздравить с повышением).

О сборах почему-то не было сказано ни слова, но товарищ капитан очень интересовался, на какое число намечен мой отъезд в экспедицию и на какой примерно срок. А потом подвел меня к стенке и, вручив указку, предложил показать на карте координаты моей будущей метеостанции.

Надо было ему напомнить, что это военная тайна, но я как-то сразу не сообразил.

– Да я, – улыбаюсь, – еще и сам не знаю, – наверно, – говорю, – озеро Джека Лондона.

И товарищ капитан так дружелюбно на меня посмотрел и записал название озера себе в блокнот.

И вот на днях сестра жены Кольки Грека сообщила Нине Ивановне любопытную информацию.

Оказывается, муж ее дочери тоже работает в военкомате, правда, всего лишь рядовым инструктором, но по особо важным делам, и когда я ему рассказал, что обыграл Клима Ворошилова в бильярд, то он хоть мне и не поверил, но на всякий случай заправил рубашку в штаны, и мы с ним за это выпили. А было это еще в прошлом году у нас в бараке на Зоином дне рождения. Павлуша, как обычно, играл на гармошке, а когда еще добавили, то я предложил такую викторину: назвать трех любимых писателей, а потом – три любимых цветка; и Зоя стала ругаться, что я дурачок, но моя идея всем понравилась, и Сережа вырвал из тетради несколько листов и каждому раздал по фломастеру.