История Индий - Бартоломе Лас Касас

Свидетельства этого изучения читатель «Истории Индий» находит на страницах памятника весьма часто. И это отнюдь не то механическое, бездумное (хотя бы и со ссылками на источники) перенесение в контекст своего сочинения фактов, имен и дат, каким нередко грешили некоторые позднейшие «хронисты Индий» (в частности, Эррера): Лас Касас всякий раз так или иначе проявляет свое отношение к используемому сочинению и к его автору.

Если о Пьетро Мартире д’Ангьера он говорит, как правило, с оттенком уважения и дает труду итальянского гуманиста высокую оценку (I, 46), хотя и не упускает случая подчеркнуть, что сведения, приведенные этим историком, почерпнуты им из вторых рук (III, 20, 24), то совершенно иначе обстоит дело в тех случаях, когда по ходу изложения Лас Касасу приходится касаться сочинений Овьедо и Гомары. Здесь автор «Историй Индий» неустанно и нередко весьма эмоционально подмечает и критикует ошибки, неточности и пробелы, опровергает, уличает, гневается, иронизирует… Так, например, он заявляет, что Овьедо «осмеливался писать о том, чего не знал и не ведал, и о людях, которых отроду не видывал» (III, 24), а в другом месте говорит, что «его (т. е. Овьедо. — В.А.) рассуждения напоминают свидетельства слепого, который заполняет свои писания всевозможными побасенками…» (II, 9).

Лас Касас решительно, но не всегда справедливо опровергает Лопеса де Гомару, который «попирает справедливость и истину» (III, 70): «…эти рассказы (т. е. повествование Гомары о походе Кортеса. — В.А.), — пишет автор „Историй Индий“, — весьма мало достойны доверия потому, что Гомара сам ничего не видел, а только слышал от Кортеса, который держал его на службе и кормил; так что все они свидетельствуют в пользу Кортеса и в оправдание его преступных дел» (III, 67). И далее Лас Касас неоднократно вновь и вновь называет Гомару «слугой Кортеса» (III, 70) — называет с полным основанием, ибо этот панегирист Кортеса был «по совместительству» капелланом его домовой церкви и таким образом действительно принадлежал к домашней челяди почивавшего на лаврах конкистадора.

Естественно, что такие оценки заранее исключали для Лас Касаса возможность пользования трудами Овьедо и Гомары в качестве источников — разве только в негативном плане; если данные, почерпнутые у Пьетро Мартире д’Ангьера, автор «Историй Индий» сопоставляет со сведениями иного происхождения, то данным, содержащимся у Эрнандеса де Овьедо-и-Вальдес и у Лопеса де Гомары, он противопоставляет имеющиеся в его распоряжении факты или опровергает утверждения этих историков путем логических умозаключений.

Мотивов, побудивших Лас Касаса занять такую позицию в отношении писаний некоторых своих современников, мы коснемся ниже, а сейчас попытаемся поставить вопрос — в каких случаях следует положительно оценить труд самого Лас Касаса с точки зрения его достоверности и правдивости. Иными словами, какая из четырех отмеченных нами категорий источников принесла в этом смысле автору «Истории Индий» наибольшую пользу?

Вопрос этот весьма существен. Яростные споры о том, чем считать «Историю Индий» и другие сочинения Лас Касаса — правдивым зеркалом конкисты или злостным пасквилем антипатриота, «недостойного сына» Испании и идейного пособника его врагов — не утихают уже более четырех столетий. Здесь нет возможности подробно и всесторонне анализировать всю проблему оценки деятельности и творчества Лас Касаса исторической наукой и публицистикой разных времен и народов — гуманисту посвящены сотни томов и тысячи высказываний, весьма противоречивых и нередко взаимоисключающих[55].

Коснемся, как уже было сказано, лишь одной стороны — вопроса о достоверности приведенных в «Истории Индий» фактов и правдивости нарисованных в ней картин с точки зрения объективных научных данных о завоевании Америки.

В этом памятнике следует, по-видимому, считать бесспорным все то, что основано на личных наблюдениях его создателя, а также на документальных данных. Критерий истинности важнейших сведений, сообщаемых Лас Касасом, заключен не только в безусловной добросовестности и ригористической честности великого гуманиста — качествах, которые без колебаний признавали за ним современники (включая многих недоброжелателей и идейных противников) и которые просто не позволяли ему измышлять и тем паче клеветать.

В распоряжении современной науки имеется достаточно данных для объективной оценки правдивости Лас Касаса как историка. Надо сказать, что критики — «опровергатели» и «ниспровергатели» Лас Касаса из лагеря идеологов и апологетов колониализма — старались всячески опорочить выводы из нарисованной им картины конкисты — выводы об огромном, исчисляемом многими миллионами, числе индейцев, погибших как непосредственно во время агрессии конкистадоров от их рук, так и — в первые десятилетия колонизации — от голода и непосильного труда. Хулители Лас Касаса не без успеха использовали здесь крайне несовершенные данные о численности населения отдельных стран Центральной и Южной Америки накануне испанского вторжения. Получалось, что эти страны к концу XV — началу XVI века были вообще, так сказать «от природы», очень слабо заселены, и потому весьма малая численность коренного населения, зарегистрированная испанской администрацией уже после окончания конкисты и упрочения колониальных порядков, не может-де быть поставлена в вину конкистадорам.

В последние годы, благодаря тщательным историко-демографическим исследованиям, весьма квалифицированно проведенным добросовестными и объективно мыслящими учеными Западной Европы и Америки — крупнейшим французским историком-американистом П. Шоню, американскими (США) демографами Л. Б. Симпсоном, Ш. Ф. Куком, В. Бором и др. — было убедительно доказано обратное. Оказалось, что численность населения американских земель, подпавших к середине XVI века под иго испанских колонизаторов, была до завоевания на самом деле в два раза больше даже самой максимальной цифры из фигурировавших в науке до сих пор и составляла не 40–45 миллионов человек, как полагали, а 80–100 миллионов[56], тогда как к началу XIX в. (т. е. к концу испанского господства в Западном полушарии) в Испанской Америке жило всего лишь 17 миллионов человек[57].

Значит, Западное полушарие действительно пережило в результате испанской агрессии подлинную «демографическую катастрофу»[58] — катастрофу, число жертв которой составило многие десятки миллионов человек.

Значит, сведения Лас Касаса о миллионах убитых и замученных, о поголовном истреблении населения целых архипелагов, об обезлюдении обширных цветущих областей континента — не «риторические преувеличения», не злонамеренный вымысел и не порождение фантазии чересчур впечатлительного человеколюбца, а убийственная, страшная правда, в пользу чего выступает вся история колониализма вообще и испанского колониализма в частности.

Не говоря уже о том, что о жестокостях конкистадоров не раз сообщали наряду с Лас Касасом и многие другие испанские же авторы[59], в многовековой летописи колониальных захватов и колониального владычества и сопряженных с ними — вплоть до сегодняшнего дня — карательных экспедиций, расистских эксцессов, полицейских акций, судебных и внесудебных расправ над угнетенными и порабощенными, можно найти тысячи и тысячи конкретных примеров насилий и бесчинств, как две капли воды похожих на те омерзительные сцены, которые Лас Касас изобразил в своей беспощадной «Истории Индий».

Таким образом, там, где речь идет о действиях эксплуататоров и о последствиях этих действий для коренного населения Америки, личные впечатления — впечатления гуманиста, одушевленного страстной любовью к человеку и столь же страстной ненавистью ко всякому человекоубийству, рабству и угнетению — не «подвели» ни самого Лас Касаса, ни того, кто без предвзятости и с должным уважением к благородному облику великого гуманиста берется за чтение «Историй Индий». Вместе с почерпнутыми из документов данными о тех областях Нового Света, где он не бывал лично, эти впечатления дали ему возможность оставить потомству правдивый и достоверный историко-литературный памятник, свидетельствующий об одном из самых чудовищных преступлений в истории человечества — о колониальном порабощении стран Центральной и Южной Америки и истреблении населяющих ее народов.

В тех же случаях, когда Лас Касас пытается рассуждать о некоторых сторонах жизни и в особенности об общественном строе коренного населения до конкисты, он часто впадает в ошибки, обусловленные, однако, не какой-либо своей необъективностью, а общим состоянием представлений европейцев той эпохи об обществе и государстве вообще: как и другие европейские авторы, писавшие об Америке одновременно с ним и много позже, он механически переносит на общественный строй племен и народов государственно-правовые категории и термины феодальной Европы. Так, арауакские племена острова Гаити и других Антильских островов, которым уделено столько — места в «Истории Индий», к моменту испанского вторжения находились на стадии разложения родового строя, а некоторые из этих племен даже не вступили еще в эту стадию; поэтому говорить о наличии у арауаков какой-либо государственности неправомерно. Однако испанские авторы, и среди них Лас Касас, не имели ни малейшего представления о первобытнообщинном строе и, «подгоняя» непонятые ими явления общественной жизни индейских племен под привычные нормы европейского средневековья, применяли такие термины, как «цари», «царства», «королевства», «провинции» и т. п. Под «царями» у Лас Касаса и его современников следует понимать касиков — вождей родоплеменных союзов, под индейской «знатью» — родовых старейшин. Это обстоятельство, однако, отнюдь не умаляет огромной историко-этнографической ценности многочисленных, сообщаемых Лас Касасом сведений о быте индейцев — об их занятиях, жилищах, пище, обычаях, а также его наблюдений над языками различных племен.