Тасино горе - Лидия Чарская

Но радость Таси была преждевременна. Не прошло и двух-трех минут по окончании урока, как к ней приблизилась белокурая Дуся и строго произнесла, уставившись в лицо Таси своими честными голубыми глазками:

— То, что ты сделала сегодня, гадко и дурно.

Тася вспыхнула.

— Это не твое дело! — грубо отрезала она.

— То, что ты сделала, нехорошо! — еще раз произнесла Дуся.

— Убирайся! — вне себя вскричала Стогунцева и оттолкнула от себя свою новую товарку.

— Девочки! Девочки! Смотрите, она обижает нашу Дусю! — вскричала Маргарита Вронская, видевшая эту коротенькую сцену.

— Не смей обижать Дусю! — подскочила Васильева к покрасневшей от гнева Тасе.

— Дуся наша милочка! Мы не позволим обижать ее! — вторила девочкам смугленькая хохлушка Каховская из старшего отделения пансиона.

— Да, да! Не позволим! — отозвались близнецы-сестрицы Зайка и Лиска.

— Ах, ты, Задира Ивановна, Забияка Петровна! — подбежав к Тасе вскричала Ярышка.

— Забияка! Забияка! — прыгала вокруг неё черненькая горбатая Карлуша.

Тася каждую минуту готова была расплакаться злыми бессильными слезами. К её счастью в класс вошел новый учитель, русского языка и арифметики, Баранов, и девочки чинно разместились за своими столиками. Одна только Дуся не успела занять своего места.

— М-llе Горская! — произнес учитель, — что же вы? Прогулку задумали не в урочное время!

— Это не она виновата, a новенькая! — крикнула со своего места Ярышка.

— Ярош, тише! — остановила девочку надзирательница.

— Правда! Правда! — подтвердили все. — Новенькая виновата! Новенькая!

— Мне нет дела, кто виноват! — произнес Баранов, — я вижу, что m-lle Горская не на месте, и делаю ей замечание за дурное поведение! — заключил он и, обмакнув перо, написал что-то в классном журнале.

— Это несправедливо, — неожиданно раздался звучный голос с половины старших, где в это время большие пансионерки делали письменную задачу. — Дуся не виновата! Нет! Нет! — и Маргарита Вронская встала со своего места с пылающими от негодования щеками.

— Не виновата! — вторила ей и графиня Стэлла.

— Не виновата! — отозвалась всегда тихенькая и невозмутимая Лизанька Берг.

— Молчать! — прикрикнула Сова на расходившихся девочек.

— Я вас прошу не шуметь! — в свою очередь надрывался учитель.

Но девочки уже не могли успокоиться, раз дело касалось их любимицы Дуси, которую обвиняли незаслуженно по их мнению. Они волновались и шумели, как стая крикливых воробышков.

— Злой Баранов! Нехороший, — говорила Ярышка злым шепотом, глядя на учителя сердитыми, блестящими глазами.

— Противный! Не люблю его! — отозвалась горбунья Карлуша. — Дусю ни за что обидел! Бедная Дуся!

— Он Дусю обидел, a я его, — неожиданно выпалила снова Ярышка, — противный, несносный, скверный… Я ему отплачу за бедняжечку Дусю, — и прежде, нежели её соседка успела остановить ее, шалунья низко пригнула голову к столу и, не шевеля губами, испустила короткое: «Бэ! Бэ! Бэ!» очень похожее на блеяние барана.

— Это что такое? — так и подскочил на своем месте учитель, не понимая, откуда идет этот крик, так как глаза шалуньи Фимы невозмутимо смотрели в упор на него, в то время как губы её, находившиеся чуть ниже поверхности стола, тщательно выводили:

— Бэ! Бэ! Бэ!

— Что-с? — окончательно потерялся Баранов, бегая но классу и отыскивая виновную.

— Бэ! Бэ! Бэ! — продолжала неистово Фима, в то время как оба отделения пансионерок, старшее и младшее, чуть не давились от тщетного усилия удержать смех.

— Кто это позволяет себе подобную дерзость? — строго произнес учитель, обводя весь класс испытующим взором.

Настасья Аполлоновна, вся красная, как морковь, перебегала с одного места на другое, стараясь накрыть блеявшую проказницу. Но это было не так-то легко, как казалось. Едва Сова подходила к тому месту, где сидела Фима, как блеяние прекращалось в минуту, a лишь только надзирательница отдалялась в противоположный угол классной, возобновлялось снова с удвоенной силой.

— Что же это наконец такое? — еще раз неистово крикнул, выйдя из себя, учитель.

И вдруг с ближайшей к нему скамейки поднялась очень полная, высокая девочка с широким скуластым лицом и невыразительными выпуклыми глазами. Это была Машенька Степанович, самая ленивая, неразвитая девочка из всего пансиона, которую подруги прозвали Гусыней за её глупость.

— Не сердитесь, пожалуйста! — произнесла она, обращаясь к учителю своим лениво-спокойным голосом, в то время как на рыхлом, широком лице её появилась невыразимо глупая улыбка. — Не сердитесь, пожалуйста, господин учитель, мы не виноваты. В классе появился баран, это он, a не мы.

Замечание Машеньки переполнило чашу. Девочки не могли сдерживаться дальше от обуявшего их смеха и дружный взрыв хохота огласил своды пансиона.

Учитель, приняв замечание Гусыни за новую насмешку над ним, окончательно вышел из себя и теперь кричал что-то, чего нельзя было расслышать за веселым хохотом пансионерок. И весь этот шум покрывало по-прежнему неумолкаемое и пронзительное, как свисток: «Бэ-БэБэ!» Фимочки.

Плохо бы окончился урок для не в меру расшалившихся девочек, потому что Баранов уже несколько раз повторил имя Орлика, как вдруг неожиданно со своего места поднялась Тася Стогунцева и, сделав из своих рук подобие рупора, прокричала во весь голос громко, как в лесу, заглушая и смех, и блеяние, и крик учителя:

— Это не баран, a Ярош, господин учитель! Это Ярош изображает барана. Вот кто!

И она указала пальцем на разом притихшую Ярышку.

Впечатление получилось неожиданное. Смех оборвался разом, шум прекратился.

— Стогунцева — ябедница! Шпионка! — зашептали во всех углах девочки.

— Ну, так что же! — крикливо вторила им Тася, — и пусть. Вы меня браните забиякой, задирой. Вы меня дразните, так вот же вам за это! Вот вам!

И она торжествующими глазами обвела весь класс.

— И отлично сделали! — произнес учитель, — я вас хвалю за это! Дурные поступки должны быть указаны; это не ябедничество, а долг каждой из вас! Вы справедливо поступили, m-lle Стогунцева.

Ласково кивнув Тасе, он бросил уничтожающий взгляд на Ярош и произнес строго:

— Ваш поступок будет оценен по заслугам господином директором, — и стал объяснять новый урок к следующему дню.

Ровно в час ударил большой колокол, призывающий к обеду. Господин Баранов, не прощаясь с девочками, очевидно еще рассерженный их выходкой, поспешно вышел из класса.

И тотчас же, лишь только фигура учителя скрылась за дверью, пансионерки шумной толпой окружили Тасю.

— Шпионка! Доносчица! Фискалка! — кричали одни.

— Стыдно доносить и фискалить! Фи, бесстыдница! — вторили им другие.

— Девочки, оставьте ее, — послышался за ними нежный голосок Дуси, — она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? — обратилась к Тасе милая девочка, глядя ей прямо в глаза своими светлыми, чистыми глазками. — Ведь ты не хотела? Ты не подумала раньше, чем сделала это? — спрашивала она Тасю и, обняв ее, не спускала с лица Стогунцевой своего лучистого ласкового взгляда.

Эта неожиданная ласка и этот добрый голосок странно напомнили маленькой Тасе что-то милое, родное — напомнили ей её маму, прежнюю, добрую, ласковую маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу девочки и сдавила его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.

Она взглянула на окружающих ее девочек, потом на Дусю и вдруг залилась горькими, неудержимыми слезами, припав головой к плечу своей маленькой заступницы.

— Ну, вот! Ну, вот! Я знала, что она не злая! Я знала, — торжествуя, говорила та. — Она не шпионка и не злючка, a просто вспыльчивая и избалованная девочка. Нет, пожалуйста, не обижайте ее! — и она умоляющими глазами окинула круг девочек.

Те, растроганные словами Дуси, пообещали ей не задевать Тасю и не дразнить ее. Только Ярышка и горбатенькая Карлуша — две закадычные подруги — не дали этого обещания, зная заранее, что не в силах сдержать его. Новенькая не пришлась по сердцу обеим девочкам.

Глава XV

Новая проделка. — Глухая Мавра

Прошла целая неделя со дня поступления Таси в пансион. Девочки мало помалу привыкли к Тасе, Тася — к девочкам. Только две пансионерки по-прежнему терпеть не могли маленькой Стогунцевой, и она в свою очередь платила им тем же. Эти двое были: горбатенькая Карлуша и Ярош, которые решительно не могли и не желали находить новенькую доброй и сердечной девочкой. Но Тася нимало не горевала об этом: она быстро освоилась с пансионской жизнью и чувствовала бы себя отлично, если б не постоянное воспоминание о том, что ее отдали сюда в наказание и что мама, должно быть, совсем разлюбила и позабыла свою Тасю!