Вначале их было двое… - Илья Гордон

— Прямо как в сказке, — сказала Шейндл, чтобы скрыть свое смущение, и отвернулась. Потом, после недолгого раздумья, она отрицательно качнула головой: — Нет, никуда я отсюда не уеду — не могу: здесь каждый кустик, каждое деревцо, каждая лоза мною посажены, и когда я вижу, как они наливаются соками и растут, мне кажется, что и я с каждым часом набираюсь сил вместе с моими питомцами. А когда виноград созреет, когда люди наготовят вина и будут пить его в дни праздников или на свадьбах, я буду знать, что и я вложила свою долю труда, чтобы люди узнали радость. Л приносить людям радость — да разве есть на свете что-либо более дорогое?

Коцин ни разу до сих пор не видел Шейндл в таком приподнятом настроении, и ему захотелось сказать ей что-либо возвышенное, чтобы не ударить лицом в грязь, да, как назло, ничего такого не приходило на ум. А между тем начали подходить женщины, прикрывавшие на зиму виноградные лозы на соседних участках, и Коцин заторопился, чтобы до их прихода добиться от Шейндл согласия.

— Ну, так что ты мне скажешь? — нетерпеливо спросил он.

— О чем? Я ведь тебе дала понять, что не могу.

— А ты подумай. Может быть, мы с тобой проедемся куда-нибудь, — предложил Коцин, не теряя надежды уломать несговорчивую женщину.

— Куда ехать-то? Да и нельзя — сейчас лозы прикрыть надо, дело не терпит.

— Без тебя прикроют. А куда поехать? Мало ли куда, найдем место, — настаивал Коцин.

— Разве что в район — у меня там дело есть, и я бы поехала, пожалуй, да раньше надо взять разрешение.

— Ну, хорошо, хорошо, — отозвался Коцин.

Они перебросились еще несколькими словами и разошлись.

— Хорошо… хорошо… — повторила несколько раз озадаченная Шейндл, глядя вслед Коцину.

Слух о том, что Шейндл ездила с Коциным в район, дошел и до Шалита. Возможно, что он не придал бы этому значения: мало ли что — Шейндл как будто собиралась к врачу, и Коцин мог случайно прихватить ее по дороге. Но то, что Коцин дважды приезжал к ней на виноградник, внушало Шалиту серьезные опасения.

«А что, если он и впрямь переманит Шейндл к себе? — беспокоился он. — Да нет, не может быть — никуда она отсюда не уедет».

И все же ревнивое чувство не давало ему покоя: как-никак она стала ему, Шалиту, женой, он связал с ней свою жизнь. Они же не поссорились, он ее ничем не обидел — больше того, Шалит был уверен, что не сегодня-завтра Шейндл к нему вернется. И вдруг… Кто бы мог ожидать? Надо поговорить с Шейндл напрямик и не откладывая в долгий ящик.

Шалит пошел на виноградник с твердым намерением все выяснить, но. как назло, ему все не удавалось остаться с Шейндл наедине: женщины будто сговорились не оставлять их одних пи на минуту.

Шалит уже совсем было собрался уходить, но тут увидел, что к винограднику подъезжает «газик» Коцина. Аншл вышел из машины и зашагал ему навстречу. Издали он не узнал Шалита и, очутившись с ним лицом к лицу, немного растерялся.

— Ты что-то стал у нас частым гостем, — со скрытой злобой глядя в упор на Коцина, не без ехидства сказал Шалит.

— Да видишь ли, в чем дело: задумали и мы у себя в колхозе насадить виноградник — вот и езжу к вам, хочу присмотреться, перенять, как говорится, ваш опыт, — стал оправдываться Коцин.

— Ой, Аншл, мне что-то кажется, что ты не о винограднике думаешь, а о виноградарке, — не вытерпев, оборвал его Шалит.

— Виноградарка ваша — молодец: гляди, как делами заворачивает! — начал Коцин расхваливать Шейндл, подливая масла в огонь назревавшей ссоры. — Какой виноградник отгрохала — не виноградник, а целое состояние!

— А тебе завидно? Глаза тебе, что ли, мозолит наш виноградник? — повысил голос Шалит.

— Не понимаю, Нохим, почему ты злишься? Не иначе, как встал сегодня с левой ноги, — опасливо посмотрел на Шалита Коцин.

— А, зубы мне заговорить хочешь! — еще больше распалился тот. — Знакомые штучки!

Ни разу Коцин не видел Шалита таким злым и возбужденным. Учтивость и немного приторную улыбку будто ветром сдуло с лица Аншла, оно стало холодным и жестким, взгляд — настороженным.

— Нохим, что ты, Нохим? — заговорил он как только мог спокойно, но на всякий случай отодвинулся от Шалита, словно опасаясь, что тот на него набросится. «Да разве было в наших разговорах с Шейндл что-либо такое, что она не могла бы сказать Шалиту? — мысленно успокаивал он себя. — Ведь между нами ничего, собственно, не произошло».

И действительно, сколько ни пытался Коцин войти в доверие к Шейндл, она и слушать его не хотела. Напрасно он старался внуйшть ей, что с женой сошелся в свое время совершенно случайно, что она ему давно опротивела, что Шейндл станет ему настоящей женой, что он будет ее лелеять и холить, каждую пылинку с нее сдувать. Шейндл слушала его вполуха, все время думая о своем, и этим сильно-таки выводила Аншла из себя. Да и в район она ездила только по своим делам, и Коцину, хоть он и не терял надежды сломить ее упорство, стало ясно, что с Шалитом она связана прочными узами.

— Не понимаю, Нохим, что ты так кипятишься, — зная, что он ничем, в конце концов, не провинился перед Шалитом, заговорил Коцин обиженным тоном. — Видно, кто-то оговорил меня… Хотят, как видно, нас поссорить… А я, право же, ни в чем не чувствую себя виноватым перед тобой…

Тут он вдруг замолчал, оборвал разговор чуть ли не на полуслове: рядом с ними очутилась Шейндл — то ли она слышала их разговор и хотела вмешаться, то ли подошла к ним случайно, — но ее появление остановило начинавшуюся ссору, и все трое заговорили о винограднике.

Жители, хотя и реже, чем в первые месяцы, всё еще целыми семьями возвращались в поселок из эвакуации. Были среди приезжих и люди из других краев, и люди разных национальностей. Их забросили сюда бури военных лет.

Шалит, Журбенко и все старожилы поселка встречали приезжающих с идущим от щедрого сердца гостеприимством. Правление колхоза отдало новоселам пустовавшие дома загубленных фашистами семей, помогло отремонтировать эти дома — выделило на первое время продовольствие. И как только новоселы освоились немного, их распределили по разным бригадам.

На полученный из района кредит колхоз приобрел молодых коров, телок и несколько свиноматок, которые вот-вот должны были опороситься. Журбенко особенно радовался тому, что среди купленного колхозом скота было несколько телок немецкой породы. Любуясь ими, он не переставал с увлечением твердить Шалиту:

— Не пройдет и года, и наши телки станут коровами, да еще какими коровами — всем на удивление! У нас тут скоро будет настоящая молочная ферма: ты еще увидишь, какие стада будут пастись на наших пастбищах! Трудно будет поверить, что совсем недавно у нас была одна-единственная корова!

Как-то раз осенью надеждинцы прочли на первой полосе районной газеты «Ленинский путь» набранную крупным шрифтом статью: «Новые успехи колхоза «Маяк».

— Скажи пожалуйста, какими делами заворачивает этот Коцин, — сказал Журбенко, указывая на статью, — высоко поднялся, ничего не скажешь, орел, да и только!

— Не орел, а жук, — с досадой возразил Шалит. — Ведь и жук в полете шумит, да еще как, почище орла, пожалуй.

Со дня их столкновения на винограднике отношения между Коциным и Шалитом продолжали оставаться холодными. Шалит избегал встреч с Коциным, даже слушать о нем не хотел. И все же доискаться до истинных причин успехов соседа он был не прочь.

«Почему же все-таки так расхваливают его колхоз? Не сошли же с ума те, что возносят его до небес!» — думал Шалит, и эти раздумья толкали его на новую встречу с Коциным, на беседу с ним: а вдруг в самом деле можно у него кое-что перенять!

Коцин почуял эту перемену в настроении Шалита и раза два заехал к нему, словно ничего особенного не случилось, словно между ними не пробежала черпая кошка. Он даже вскользь сказал несколько слов о Шейндл, похвалил ее, как лучшую в районе виноградарку, но растопить холодок, сковывающий их отношения в последнее время, ему все же не удавалось. Коцин, однако, не терял надежды. Снег запорошил поля и дороги, установился первый санный путь, когда он на паре резвых гнедых кобыл, запряженных в щегольские санки, катил, упитанный и самодовольный, мимо еще не полностью восстановленных после войны домов поселка «Надежда». На этот раз он ехал по делу, которое, как ему казалось, должно было заинтересовать Шалита и Журбенко.

Подъехав к дому, в котором они жили, он откинул полость, грузно вывалился из саней и зашагал в белом полушубке, в надвинутой немного набекрень новенькой офицерской ушанке навстречу выходившему на крыльцо Шалиту.

— Ну, как поживаете, дорогие земляки? — спросил он со льстивой улыбкой.

— Трудимся понемногу, — иронически посмотрел на него Шалит. — Что же еще нам остается делать? А о тебе и о твоем колхозе опять шумят газеты, да еще как!