Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

С прошлого вечера его преследовали воспоминания, вернувшие старую боль, которая тут стала еще сильнее, чем В последние три года.

5

Жизель росла чудесным ребенком. Она была красивой девочкой, но ничем не напоминала нежную и хрупкую мать — скорее, она унаследовала крепкую конституцию отца. Все, что было пестрым и ярким, приводило ее в неописуемый восторг. Пуловеры и платья ярких расцветок, узорчатые обои, розовые туфли и лилового цвета сумочка с блестками вызывали сначала «охи» да «ахи», лишь потом она вообще была в состоянии разговаривать.

Когда Йонатан приходил домой, она стрелой мчалась навстречу, бурно обнимала его и спрашивала;

— А что ты мне принес?

Йонатан каждый раз делал удивленный вид. Это был постоянно повторяющийся ритуал.

— Ой, я совершенно забыл! Разве я обещал тебе что-то принести?

— Да, обещал!

Йонатан делал огорченное лицо, и каждый раз Жизель попадалась на этот розыгрыш, хмурилась и ужасно расстраивалась.

Потом она начинала выспрашивать:

— Неужели ты и вправду ничего мне не принес? Совсем ничего? Даже самой маленькой мелочи?

Наконец наступал момент, когда Йонатан начинал обыскивать свои карманы и рылся в них, пока, словно волшебник, не извлекал откуда-то маленький пакет. Какое-нибудь украшение, детскую книжечку в мини-формате «Пикси», брелок для ключей, игру, заколку для волос или цветные карандаши. У него обязательно было что-нибудь для Жизель, и он с улыбкой смотрел, как она с нетерпением разрывала подарочную упаковку и скакала от радости по комнате, а потом прыгала к нему на колени и покрывала его лицо поцелуями.

— К чему это? — часто спрашивала Яна. — У нее сегодня не день рождения, а тебя не было дома, может быть, часов восемь, но не несколько недель! Боже мой, ты не должен делать ей подарки каждый день! Во что это выльется, когда она станет старше? Ты что, каждый день будешь приносить ей настоящий легковой автомобиль? Или стереоустановку?

Йонатан лишь пожимал плечами. Он обожал свою маленькую куколку и не представлял себе ничего прекраснее, чем выполнять любое ее желание.

Жизель превратилась в папину дочку, и Яна смотрела на их симбиоз с нескрываемой завистью.

За прошедшие со дня рождения Жизель семь лет Йонатан неудержимо поднимался наверх. Он стал не только одним из наиболее востребованных театральных фотографов, но и открыл свою галерею, издал два фотоальбома, стал владельцем бюро и фотостудии на Розенекк, которую использовал для специальных рекламных заказов или сдавал в аренду для проведения фотосессий.

Великолепный организационный талант Йонатана не остался без внимания. Он начал не только фотографировать важные события, но и участвовать в их организации. И наконец ему стали доверять самостоятельное планирование крупных мероприятий. Его бизнес процветал. Йонатан был сам себе начальник, мог делать, что хотел, и зарабатывал денег больше, чем когда-то мог мечтать.

А в это время Яна сходила с ума от скуки.

Жизель было семь лет, и она ходила в первый класс. Она любила школу и часто вставала в пять утра, потому что не могла дождаться, как бы поскорее отправиться туда. Занятия были для нее раем, состоявшим из бумаги для рисования и письма, цветных и восковых карандашей, мела, туши и пластилина. Там она могла чертить, рисовать картинки, писать синими или зелеными чернилами буквы и цифры, и все сколько душа пожелает. Она лепила из пластилина зверушек или рисовала тушью то, что рождала ее буйная фантазия: странные облака на фоне лилово-синего грозового неба, тарелку со спагетти по-болонски, когда ей хотелось есть, отца на велосипеде или на гребной лодке, когда она радовалась предстоящим выходным.

И дома она продолжала рисовать. От нее не было спасения ни листу бумаги, ни стенам, ни столу. Она разрисовывала яйца не только на Пасху. Она рисовала то, что Яна ставила на стол на ужин, и даже отца, когда он от усталости засыпал перед телевизором и таким образом оставался неподвижным. Обычно, если она просила Йонатана посидеть минутку спокойно, потому что хотела его нарисовать, ничего не получалось. Он подмигивал ей, строил рожи или каждые две минуты говорил:

— Иди сюда, Балериночка, я хочу поцеловать тебя, иначе умру.

Он называл Жизель Балериночкой, и это каждый раз больно кололо Яну в самое сердце. Она была балериной, она была Жизель, а не ее маленькая пухленькая дочка, которая любила свою коробку с тушью и путалась в собственных ногах.

Йонатан уже пять вечеров подряд не был дома и не видел свою Балериночку. Ночью, приходя домой, он тихонько открывал дверь в детскую комнату, в свете уличного фонаря перед домом любовался спящей дочерью и целовал ее в лоб, отчего она ни разу не проснулась. Он страдал оттого, что у него не было времени для нее и Яны, но ничего не мог изменить, потому что был занят подготовкой Берлинского театрального бала. Это был самый грандиозный проект, который он до сих пор курировал и организовывал. Он работал днями и ночами, и голова его была страшно забита.

— Завтра родительское собрание, — сказала Яна, когда Йонатан однажды после полуночи пришел домой с чувством, что он уже не в состоянии ни о чем-то думать, ни сказать хоть слово, ни сделать хотя бы шаг. — Как насчет того, чтобы ты разок сходил туда? Наверное, можно как-то устроить, чтобы у тебя рабочий день хотя бы один раз был не больше десяти часов, после того как ты несколько недель работал по шестнадцать в день. Что это такое? Мне уже осточертели эти детские какашки!

При словах «детские какашки» Йонатана передернуло. Такое непривычно было слышать из уст Яны, тонкокожей и очень чувствительной, и он воспринял это как угрозу. Как угрозу для Жизель, которая не подозревала о настроении матери.

— Это невозможно, — простонал он, — ты же знаешь! Не говори такого, лишь бы добить меня! Я не могу на этой неделе. Пока не пройдет бал.

— А потом наступит следующее мероприятие. Ты передохнешь, может быть, пару дней… и подпишешь очередной контракт. Наша жизнь — это одна сплошная катастрофа. По крайней мере, для меня.

В тот вечер Яна была не агрессивной, скорее она пребывала в отчаянии. И он видел это.

Они, прекратив спор, легли в постель и заснули, так и не прикоснувшись друг к другу, как уже бывало на протяжении недель.

Яна пошла на родительское собрание. Жизель спала в своей кроватке, рядом лежал альбом для рисования. Когда ей было страшно, она включала свет и начинала рисовать. Это разгоняло призраки ночи намного лучше, чем любая нянька.

Во время длившегося три четверти часа монолога классного руководителя, разъяснявшего методы обучения детей чтению и письму и настойчиво защищавшего именно те, что применялись в их школе, Яна скучала до смерти. Она с трудом сдерживала зевоту и надеялась, что этот кошмар скоро закончится.

К моменту, когда учитель закончил и принялся монотонно бубнить пустые слова прощания, Яну охватила неясная тревога. Перед ее мысленным взором возникла их квартира, объятая пламенем, и Жизель в тонкой ночной рубашке, в страхе стоящая на подоконнике и громко взывающая о помощи. Или ей чудилось, что Жизель открывает бар в гостиной и выпивает целую бутылку коньяка. Вынула ли она ключи из дверцы или они остались там, ведь Йонатан вчера вечером наливал себе рюмку виски?

Яна нервничала все больше и больше.

Ей уже казалось, что Жизель подошла к двери, вынула ключи от квартиры из стеклянной вазы, где они обычно лежали, открыла входную дверь и босиком прошла через сад на улицу, где остановилась какая-то машина. Из машины вышел человек, схватил девочку, сунул на заднее сиденье, словно сумку с клюшками для гольфа, и уехал. И она больше никогда не увидит дочь.

Яна никак не могла перестать проигрывать страшные сценарии в своем воображении и совсем было собралась выскочить из класса, как учитель обратился к ней:

— Фрау Йессен, у вас не найдется минутка времени?

— Да, — сказала она нервно. — Да, конечно.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал учитель, фамилия которого была Виртц, уселся напротив Яны, улыбнулся и забросил ногу за ногу.

— Я тороплюсь, — пробормотала Яна. — В чем дело?

— Ваша дочь рисует, — сказал Виртц, — она все время рисует. Она ни на что не обращает внимания, ничего не слышит, ни на что не отвлекается — она рисует.

— Я знаю. Дома она делает то же самое.

— Я внимательно изучил все ее рисунки и то, что она разрисовала, фрау Йессен, и могу только сказать, что я еще никогда — а я работаю в школе уже тридцать пять лет — не видел ребенка, который так фантастически рисует. Точнее говоря, делает эскизы и наброски.

— Да, конечно.

Яне не хотелось все это выслушивать, ей нужно было быстрее попасть домой.

— Ваша дочка — гений, фрау Йессен, мы не должны забывать об этом и упускать это из виду. Мы обязаны поддерживать и развивать ее способности: вы дома, а мы здесь, в школе. Если она будет развивать свой талант и постоянно работать над ним, то из этой девочки получится великий человек.