Обыкновенная любовь - Елена Яворская

Елена Яворская

Монолог королевы

По галереям чувств, по лестницам сомнений,по будуарам тайн, по закоулкам лжииду себе, бреду, считаю этажи.Мой государь! Вокруг – паяцы и пажи.Ах, если бы мне стать чуть-чуть посовременней,шута короновать, сказать ему – верши!

Ах, если сосчитать прибытки и потери,корону променять на латаный колпак…Я – в мерзком колпаке.Я – прошлое.Я – прах.Глумливый старый шут – на троне и в постели.Поди-ка разбери, кто умный, кто дурак.Мой государь, мой друг! Того ли мы хотели?!

Не возвести дворец моленьем и хотеньем,Лишившись головы, корону не сберечь.Идут себе, бредут по залам чьи-то тени.На траурных крылах летит с чужбины смерч.

Тётка

Диана называет её тётушкой. Эвелина – тётенькой. Серёжа – тёть Клавой. А Ваня – тёткой.

Вообще-то она приходится им двоюродной бабушкой, но все они с детства переняли у родителей – тётя да тётя.

В девяносто втором отравился денатуратом Витя, отец Серёжи и Вани. Тётка и через год, и через два не могла говорить о непутёвом племяше без слёз. Винила во всём себя: надо было ему в тот злополучный день дать денег на бутылку, так ведь нет, начала стыдить, дура старая, – у тебя, дескать, сыновья растут, какой им пример? Какой там пример! Отчим вот тоже пьёт, да ещё и Ирку за собой потянул. Слава Богу, ребята уже взрослые, у обоих головы на плечах, не пьют, Серёженька и не курит даже, не то что Ванька – смолит одну за одной. Хотела сказать, да что толку, кто ж послушает?

Ни Витька, ни Надька не слушали…

В девяносто восьмом Надька, мать Дианы и Эвелины, в одоча-сье собрала чемоданы и пустилась в погоню за уходящей молодостью. Тётка пыталась увещевать: дочки ведь молодюсенькие, как им без мамы-то?

– Эвелине двадцатый год, не сегодня-завтра замуж выскочит, а ты все о ней, как о ребенке, – Надька сморщила носик, что означало предпоследнюю степень возмущения. – А Диана в этом году школу заканчивает. Вот увидишь, им без меня только лучше будет – квартира свободна, никто не ворчит.

– То-то и оно, что без присмотра, а в головах ветер ещё.

– Да откуда тебе знать! – тоненько вскрикнула Надька, стекла в оконной раме задребезжали. Последняя степень. – У тебя ж детей никогда не было! И мужа не было! Ты не знаешь, что это такое, когда тебе двадцать два, муж уходит от тебя к тридцатилетней, а у тебя на руках двое детей, одной четырех еще нет, а второй полтора! А потом ты по суду алименты взыскиваешь, и на тебя все смотрят как на жертву… нет, не все! Бывает, что и злорадствуют!

Как не знать, хотела возразить тётка, вместе девчонок поднимали. Но смолчала.

Надька обосновалась с новым мужем в Москве. Надо понимать, не бедствует, Дианке к свадьбе новую квартиру купила – правда, здесь, в Москву девчонок не зовёт даже погостить. Эвелини-ному мужу денег на машину подкинула, на иномарку какую-то, тётка мельком видела из окна, когда он Эвелину подвозил. Наверное, хорошо, что не послушалась тогда Надька. Наверное…

Вот и у Серёжи жизнь сладилась – женился, дочка год назад родилась. Хотелось бы, конечно, повидать праправнучку, но что-то они не торопятся. Куда им торопиться, молодым-то?

Хорошо, что хоть сами-то не забывают. Серёжа почти каждый день бывает, Диана – через день, Эвелина звонит то и дело, обо всем рассказывает, бывает, что и советуется. Тётка советует неохотно. Что она может посоветовать, если как ни поверни – молодым виднее. Но каждому звонку радуется, а к приходу Эвели-ниному пирожки печёт, с яблоками. Вот Диана больше любит с рисом, а Серёжа – с мясом. А Ваня, Ваня-то с чем? Подзабыла, давно не виделись. С ним такое случается, с Ваней, пропадать на несколько месяцев. Правда, потом объявляется, с тортиком, с бутылкой красного вина – знает, что тетка любит, и засиживается с ней на целый вечер, не столько говорит, сколько слушает. А ей в радость рассказать, вспомнить. Хоть радостные воспоминания, хоть горькие – но будто бы молодеешь. Ваня хорошо слушает, с пониманием.

В прошлый раз, незнамо с чего, взяла да и спросила:

– Давай, Ванюша, я тебе квартиру свою подпишу. Тебе, наверное, нужнее, чем Серёжке, у его-то жены квартира есть, да и девочки Надькины пристроены.

– Ну, тётка, ну, завела заупокойную! – Ваня засмеялся невесело. – Я-то думал, ты у нас без эдаких выкрутасов, а ты!.. Эх, тётка-тётка, давай лучше по десять капель за здоровье.

– А может, сберкнижку на твоё имя открою? Деньги-то лишними не бывают, по нынешним-то временам…

– Тётка! Обижусь, ей-богу! Лучше хорошее чего расскажи. Потом, когда Ваня ушёл, она принялась думать, прикидывать.

У Серёжи дочка, может, Бог даст, ещё детишки будут. А Ваня то ли женится, то ли нет, кто его, шалопута, знает. И девчонки что-то никак наследниками не обзаведутся. Куда им, молодым, торопиться?.. Если же не по уму, а по сердцу, то Ваня, получается, самый любимый. Она никому об этом не говорит, не надо. В семье все равны должны быть, а то и до свары недалеко… Их вот было четыре брата, две сестры, дружно жили… После войны остались она да брат. Серёжка. Веселый он до войны был, на гармони играл – заслушаешься. Вернулся с одной рукой, весь перекалеченный. И прожил, считай, недолго совсем. В каком он году-то умер? Ну да, в том же, в котором Хрущёва сняли…

Ветеран Великой Отечественной войны Клавдия Михайловна Сомова умерла накануне своего дня рождения. В канун дня Победы. Хоронили её все соседи, весь городской Совет ветеранов. И внучатые племянники – Серёжа, Диана, Эвелина.

Капитан ОМОНа Иван Викторович Сомов вернулся из очередной командировки только через два месяца. Купил красного вина, пришел к тёткиной могиле, помянул.

В тот же вечер ему позвонила Эвелина:

– Ты представляешь, братец твой нам всем нос натянул! То-то он у тетки дневал и ночевал! Она ему квартиру подписала, а мы все умылись, вот!

Серега встретил брата мрачно.

– Ты б ещё попозже заявился, ребенок спит! Это вместо «здрассьте». А потом:

– Прикинь, тётка этим курам, Дианке с Эвелинкой, по сберкнижке оставила. Там, по моим прикидкам, тыщ по пятьдесят-шестьдесят. У тетки пенсия была хорошая, тратить некуда, вот она и копила. Можно подумать, им без этих денег – ну никак. Одна в банке работает, вторая три точки на рынке держит. А тут крутишься, как проклятый, колымишь…

– Серёг, ты мне альбомы теткины отдай, а? Они тебе всё равно без надобности.

В последние годы она не фотографировалась. А раньше – часто. С коллективом своей больницы. С друзьями. С соседями. С братом, то есть с дедушкой Серёжей… Вот это да, отец, оказывается, в молодости отращивал усы! А у Эвелинки были косы… точно, были. А вот и он, Ваня. Лет пяти, не больше. В любимой буденовке. Притворно серьёзный, а сам, наверное, только и думает, как бы поскорее да половчее смыться с семейного торжества во двор. И – совсем старое, с изломанными уголками, с рыжевато-бурыми, ржавыми пятнами. Медсестра, лицом похожая на Эвелину, и косы такие же, только уложены венцом, а рядом – лейтенант-танкист. На обороте – подпись лиловыми, чуть расплывшимися, но не выцветшими чернилами: «Клава Сомова. Ваня Лебедев. 1943. Брянский фронт».

Признания

Анна Попова

По памяти

(Возвращение с экскурсии)

Петляла трасса меж лесов.Мелькали просеки. Смеркалось…Вздувалась шторка – алый парус.Добавил в ровный гул басовспешащий новенький икарус.Экскурсия: усталый гид,шумы плохого микрофона…

О чьём-то прошлом нам твердит,а мы с тобой – неугомонны:мы в будущем… Слегка смущённоболтаем. Школьники на вид.Уже три дня – молодожёны.Его рука. Его глаза.

Кудрявых туч смешная ватность.Лесов октябрьская нарядность.

«Благослови же небеса» —И небеса благословят нас…

Как воздух…

Нужна.Как воздух.Это глоток, ожог…Духи, дыханье —вечной цепочки звенья.Душа сгорает, никнет к тебе, и лжёт —опасным, изнуряющим вдохновеньем.Как воздух…О, воспой её, напиши —анфас и профиль,счастье в отдельных видах…Но как разбить,расколоть тайники душина от и до,или явь и сон,или вдох и выдох.

На день и ночь,на волну и блик,на стрелу и цель…на жизнь и смерть —и, как водится, чёт и нечет…Она как воздух.А я попал в эпицентреё любви —сумасшедшей воронки смерча.

Как ветер…будтовлажный платок в жару —к больным глазами щекам, что горят недужно.Вот без рисовки, просто…уйдёшь – умру:так душно мне придётся.Так безвоздушно.

Твоё (размышление вслух)

У любви такое свойство,такое твойство:сколько ни бравируй, ни геройствуй —сдашься, как поверженное войско.Обречённости и невозвратности,как спасению, возрадуйся.Попытайся раствориться,раствоиться,падать навзничь в эту двойственность,в эту твойственность.

В горных кручах будто вырезанлик твой,на дорогах будто выписанлиствой,Попытайся позабыть, отрыдай, отвой.

Как ничтожна,как пуста и невозможнався свобода моя зарёванная,отвоёванная.Отвоёванная.

«Птаха малая во саду…»